Обновление смыслов. Часть 19

– Ясное дело, что кайф! – отозвался Баклан... и, глядя Архипу в глаза, он не смог удержать себя от вопроса: – А ты, бля... ты будешь здесь Зайчика трахать – с ним, бля, будешь в очко кайфовать?

Собственно, об этом Архипа можно было бы и не спрашивать... оказавшись невольным свидетелем разборки Архипа с Кохом, младший сержант Бакланов не мог не видеть, что Архип в туалете однозначно защищал салабона Зайца от нападок Коха, и хотя в словах Архипа о том, кто где служил, а кому где служить предстоит, была несомненная логика и правота, тем не менее позиция Архипа по отношению к Зайцу – в контексте всего произошедшего в эту ночь – заставляла думать – предполагать, что защищал Архип салабона Зайца не только из чувства справедливости, – о дальнейших отношениях Архипа и Зайца – с учетом того, что Архип про Зайца никому не собирался в роте рассказывать – Баклан мог бы предположить со стопроцентным попадание в "десяточку" сам... можно было бы и не спрашивать об очевидном, и тем не менее Баклан не удержался – спросил.

– А почему, бля, нет? – отозвался Архип с лёгкостью человека, нисколько не сомневающегося в своей правоте... и, глядя Баклану в глаза, Архип повторил еще раз: – Почему – нет? Если у салабона Зайца время от времени будет возникать желание где – нибудь в укромном, от посторонних глаз скрытом местечке сделать мне, "старичку", что – то приятное, так я в ответ на это его желание что – должен буду его отталкивать, отгонять от себя палкой? С какой, бля, стати?

Архип, глядя на Баклана, тихо засмеялся... в принципе, Баклан через считанные дни из части исчезал – младший сержант Бакланов в ближайшие дни стирался с монитора навсегда, и потому Архип мог сейчас говорить ему всё что угодно; ну, например: он мог бы сейчас сказать, что Зайца он трахать не будет, потому что он, Андрюха Архипов, вовсе не "голубой", чтоб заниматься подобным сексом систематически, – он мог бы убедительно откреститься от будущего кайфа с Зайцем, тем самым выдавая себя за "настоящего пацана", который лишь однажды, то есть сегодня ночью, по приколу попробовал, а дальше – "ни за что!" и "никогда!", "я не педик!" и "нах мне это надо!"... но в том – то и дело, что Архип был не "настоящим парнем", а настоящим парнем – настоящим без всяких кавычек: импульс, пробудившийся – проявившийся у Архипа в эту ночь, был девственно чист: пробудившийся импульс по причине отсутствия времени для томления не претерпел какую – либо мутацию под давлением церковно – блатных представлений об однополом сексе, не взрастился и не взлелеялся этими извращенными представлениями, не превратился под их тлетворным воздействием в "таракана", блокирующего естественные природные позывы, в той или иной мере свойственные каждому нормальному человеку... импульс, пробудившийся у Архипа в тот момент, когда он сжал – стиснул в своём кулаке возбужденный член салабона Зайца, отчасти с этим же Зайцем в туалете апробированный и затем в полную меру раскрывшийся в койке Баклана, не превратился в "таракана – мутанта", шлагбаумом лежащего на пути к кайфу, – пробудившийся импульс у Андрюхи Архипова сразу же реализовался в полноценном сексе, так что совершенно не комплексуя по поводу своего настроя на однополый секс с Димой – Димоном, Архип не увидел никакой нужды скрывать от Баклана то, что было для него вполне очевидно.

Архип не стал скрывать от Баклана своё намерение в ближайшие полгода кайфовать с салабоном, и Баклан, выслушав его откровенный ответ, неожиданно почувствовал в своей душе... сидящий на исходе ночи в канцелярии роты Саня Бакланов вдруг почувствовал смутную, ему самому непонятную зависть к Архипу, и даже не столько к Архипу, сколько к той простоте, ясности и цельности, с какой Андрюха Архипов смотрел на окружающий мир: "хуля нам, пацанам... ", – глядя на Архипа, Баклан усмехнулся:

– А ты не боишься, что, трахая полгода салабона в жопу, ты станешь к концу службы "голубым"?

– Да ну! – отмахнулся Архип. – Не стану! – Он сказал это в ответ легко, уверенно, ни на миг не задумавшись, ни на секунду не усомнившись в своих словах... он сказал это, невольно подтверждая в глазах Баклана свою "лёгкость бытия". – "Голубыми", бля, рождаются... я где – то об этом слышал. А я, бля, что... поматросил – и бросил! Какая это "голубизна"? Это, бля, кайф... ну, то есть, временная "голубизна" – не настоящая. Типа хобби... вжик – вжик – и опять мужик! Завтра, Санёчек, я тебе позу одну покажу – испытаем – испробуем...

– Что, бля, за поза? – невольно вырвалось у Баклана, которому рассуждение Архипа о "голубых" показалось вполне исчерпывающим... во всяком случае, на данный момент – о "голубых" двадцатилетний Баклан, никогда этой темой не интересовавшийся и потому до сегодняшней ночи по отношению к этой теме пребывавший в состоянии индифферентном, знал ничуть не больше Архипа. – Что мы попробуем?

– А это, товарищ младший сержант, вы досконально узнаете завтра... а то, бля, будет неинтересно, – Архип, глядя на Баклана, засмеялся.

– Андрюха, бля! Ты что – специально меня заводишь? – Баклан, засмеявшись в ответ, игриво сощурил глаза.

– Дык... хуля здесь заводить! У нас, бля, ещё три ночи... три ночи, бля, впереди!

– Ну, бля, смотри... не обмани меня! – Баклан, невольно чувствуя в душе ту же самую "лёгкость бытия", что исходила от Архипа, шутливо погрозил Архипу пальцем.

– Хуля я буду тебя обманывать? Я что – враг самому себе? Я только одного не понимаю...

– Чего ты не понимаешь? – Баклан с любопытством уставился на Архипа – он, младший сержант Бакланов, уже понял, что рядовой Архипов, парень с виду простецкий и даже простоватый, думает – говорит вполне здраво, прагматично и совсем не глупо, а потому к его словам стоило относиться со вниманием.

– Смотри! Это – кайф... ну, то есть, когда пацан с пацаном... так? Так. Кайф – и сосать взаимно, и трахаться в жопу... ты ж, Санёк, не будешь отрицать, что это кайф? – Архип смотрел на Баклана серьёзно, смотрел без всякого подкола, и хотя вопрос этот был для обоих более чем риторическим, тем не менее Архип для своих дальнейших рассуждений хотел услышать слова подтверждения – Архип, вопросительно глядя на Баклана, ждал ответ.

– Ну... не буду отрицать, – Баклан, чувствуя лёгкую досаду от такой излишней прямолинейности Архипа, чуть заметно усмехнулся... хуля, бля, отрицать очевидно? То есть, хуля об этом – об очевидном – спрашивать!

– Вот! Так почему же тогда принято считать и говорить, что э т о – что – то позорное и плохое? Если э т о – кайф... можешь мне ответить?

Саня Бакланов, который до этой ночи об однополом сексе ничего не думал в принципе, то есть никогда не задумывался ни о природе этого секса, ни о его совершенно различной интерпретации, ни о месте этого секса в сознании многих и многих парней, ни о кайфе, с таким сексом связанном, глядя на Архипа, хмыкнул... у него не было готового ответа на вопрос Архипа, как не было ответа на многие другие вопросы, но Архип смотрел на него выжидающе – Андрюха Архипов ждал, что он скажет – ответит, и младший сержант Бакланов, на ходу соображая, что и как говорить, с умным видом сощурил глаза:

– Ты вот считаешь, что это кайф... и что – ты завтра станешь об этом говорить в роте? Станешь со всеми открыто делиться своим личным мнением?

– Я что – дурак? – Архип, глядя на Баклана, тихо засмеялся.

– Правильно, не дурак... значит, что получается? – Баклан на секунду запнулся, соображая, "что получается". – Т

ы сказал сейчас, что "принято считать и говорить", а на самом деле "считать" и "принято говорить" – вещи, не всегда совпадающие... или даже вовсе не совпадающие! Кто и что думает, кто как считает – это одно. А что при этом каждый из нас говорит на публику – это уже, бля, совсем другое. Хуля здесь непонятного?

– Хорошо, я вопрос свой уточню... понятно, что любой человек может думать и считать совсем не так, как он говорит об этом вслух. Тогда ответь мне на такой вопрос: почему, если это кайф, нужно говорить при пацанах, что это позорно? Чего, бля, позорного в нормальном сексуальном кайфе? Почему, бля, нужно говорить совершенно противоположное тому, что на самом деле?

– Потому, что говорить так положено... – отозвался Баклан, смутно чувствуя некую абсурдность своего ответа – своей собственной логики.

– Вот я и спрашиваю: кто это п о л о ж и л? Ну, то есть, кто предписал так говорить на публику? Кому это нужно?

– Бля, да откуда я знаю? Я, бля, что тебе – специалист по гомосексу? Хуля ты доебался? – отозвался Баклан с лёгким раздражением, не зная, как на вопросы Архипа ответить. – На того, кто положил, то есть установил – предписал так говорить или даже так думать, мы с тобой в ответ положили сегодня – большие и толстые... и так делают, нужно думать, многие – не мы одни. Ну, и хуля нам про это говорить – хуля нам обо всём этом беспокоиться? – Баклан сам не заметил, как в его голосе прозвучала интонация Архипа.

– Дык... я что – беспокоюсь разве? – засмеялся Архип. – Чего ты, Санёчек, злишься? Мне, бля, просто стало интересно... ведь те, кто ни разу сам не пробовал – сам ни разу такого кайфа не испытал, не только говорят, как говорить п о л о ж е н о, но так ведь и думают... как, например, до ночи сегодняшней думал я. То есть, думал не лично сам, а думал, как все говорят...

– Понятно. А теперь ты думаешь уже не так, как все говорят, а думаешь лично сам... что похвально уже само по себе и потому не может не вызывать уважения, – улыбаясь, с иронией проговорил Баклан, но в этой иронии уже не было ни какого – либо скрытого превосходства над собеседником, ни малейшего любования собственным интеллектом... собственно, это была даже не ирония, а вполне дружеский – совершенно необидный – подкол, потому что в иных случаях не столько важны произносимых вслух слов, сколько важна интонация, с какой эти слова говорятся – произносятся.

– Дык, правильно... чего ты лыбишься? Завтра, Санёчек... завтра мы кайф продолжим, и ты убедишься наглядно в правоте своих слов! – многообещающе отозвался Архип, явно намекая на позу, которую он пообещал показать младшему сержанту Бакланову.

Они помолчали... понятно, что они не могли знать мыслей друг друга, а между тем в те несколько секунд, что длилось их молчание, они оба, словно исчерпав на сегодня интерес – внимание друг к другу, странном образом подумали об одном и том же – они оба подумали о рядовом Зайце: Баклан как – то отчетливо понял – подумал, что Архип, скорее всего, будет не только с наслаждением трахать Зайца сам, но и будет давать Зайцу трахать себя, чтобы сделать своё наслаждение более полным, максимально исчерпывающим; "потому что он, этот Архип, какой – то цельный и потому настоящий – не боящийся быть самим собой", – подумал Баклан; и у Баклана от этой мысли возникло чувство невольной зависти к Архипу... а Архип вдруг подумал, что зря они с Зайцем сделали т а к – насильно, по – свински... но – кто же мог знать в начале ночи, что будет в её конце? И потом... если б не этот Заяц – разве случилось бы то, что случилось?

Оглянувшись назад – посмотрев на круглый циферблат часов, висевших над выходом из канцелярии. Архип невольно присвистнул:

– О, бля! А время – уже четыре! Что, Саня... пойдём спать?

– Пойдём, – отозвался Баклан, поднимаясь из – за стола.

Они вышли из канцелярии и, не доходя по коридору до двери, ведущей в умывальную комнату и в туалет, нырнули в плотный полумрак спального помещения; ничего не говоря друг другу, они мимолётно коснулись друг друга ладонями, и – рядовой Архипов свернул в узкий проход между двумя рядами пустых коек, направляясь к койке своей, а младший сержант Бакланов пошел по "взлётке" дальше, в глубину сгущающегося полумрака, где была койка его, – их койки, койки Архипа и Баклана, находились в разных концах спального помещения.

Койка рядового Зайца располагалась примерно посередине спального помещения, но рядовой Заяц не видел и не слышал, как старослужащие – "старик" Архипов и "квартирант" Бакланов – вошли в спальное помещение, как они молча разошлись по своим кроватям, – лёжа на боку, подтянув к животу колени, Дима Заяц к этому времени спал, и сон его был глубок крепок, как никогда... конечно, если б Архип или кто – нибудь другой сейчас громогласно прокричал бы что – нибудь над кроватью Зайца, то Заяц вмиг подскочил бы как миленький – проснулся бы враз... но – Архип сказал Зайцу "не сегодня", и потому, едва оказавшись в своей койке вновь, Заяц уснул практически сразу же, – рядовой Заяц спал в окружении пустых кроватей, до подбородка натянув одеяло, и спал он, Дима Заяц, крепко – крепко, почти бесчувственно, как спят люди либо очень уставшие, либо много и сильно что – то пережившие – испытавшие...

Саня Бакланов, укладываясь в свою кровать, на которой он в эту ночь лишился анальной девственности и на которой анальной девственности лишил Андрюху Архипова он сам, глубоко втянул в себя носом воздух, невольно пытаясь обнаружить следы упоительного соития... "кайф... какой это кайф – в койке наслаждаться с пацаном!" – подумал Баклан, засовывая в трусы руку... обниматься, сосаться в губы, сосать друг у друга возбужденно горячие члены, вставлять в очко... и даже своё очко подставлять – всё это было обалденным кайфом, о котором он не имел до сегодняшней ночи ни малейшего представления... и, уже засыпая – уже проваливаясь в сон, младший сержант Бакланов успел с сожалением подумать о том, что всё это для него случилось – произошло слишком поздно... ну, то есть: если бы всё это случилось раньше, в самом начале службы или хотя бы за год до дембеля, то можно было бы с тем же Андрюхой покайфовать – поматросить здесь, в армии, о – го – го как!. .

Скользнувший под одеяло Андрюха Архипов ни о чём таком подумать не успел – он с наслаждением вытянул ноги... и тут же, едва перевернувшись на живот и обхватив руками подушку, как любил это делать когда – то в детстве, скользнул – провалился в сон, – рядовой Архипов уснул спокойно и безмятежно, как засыпает всякий человек, пребывающий в полной гармонии с собой и с миром...

И ещё пребывал – находился в казарме один военнослужащий – ефрейтор Кох, который драил третий писсуар, – два из трёх писсуаров, указанных Архипом, уже сверкали, "как у кота яйца", так что работы Коху оставалось совсем немного; прилагая усилия в деле очищения третьего писсуара, Кох то и дело крутил в голове слова Архипа про то, что – в случае невыполнения работы – он, Архип, поставит его раком... "а хуля им?" – думал Кох, стирая с внутренних стенок третьего писсуара желтый соляной налёт; "их, бля, двое, а я один... хуля я сделаю, если они меня скрутят – если раком здесь поставят?" – думал ефрейтор Кох, пытаясь представить, как это может выглядеть... и ещё он думал, что у него до подъёма будет достаточно времени, чтобы, пользуясь случаем, "сходить в самоволку" – сладко подвигать кулаком на своём двадцатисантиметровом...

Был пятый час утра, – э т а ночь шла к своему завершению...