Невинная душа. Часть 2

5.

Наши дни, г. Червоневск

Она лежала рядом, мирно посапывая. Первый утренний луч солнца через не задернутое шторами окошко украдкой пробрался в комнату, спрыгнул с подоконника и перескочил к нам на кровать. Резвясь, он плавно потек вверх по ее сдобному телу, накрытому одной белой простыней. Шаловливое солнце словно пыталось своим горячим пальчиком залезть под тонкую хлопчатую материю, прикрывающую круглые прелести моей любовницы, согреть ее плавные изгибы своим дыханием, вдохнуть молочный аромат ее кожи, обхватить жадными устами ее торчащие соски и утопить все ее прелести в своих теплых объятьях. Луч дразнил меня приступом ревности, ведь ему дозволено безнаказанно касаться этой манящей красоты, а я не мог этого сделать, боясь потревожить сон любимой.

Я не в силах был уже отпираться перед самим собой — я любил эту девушку. За каких-то пару недель она заполнила всё мое существование. Все мои мысли и желания были связаны с ней одной, меня всего переполняло это глупое чувство, пожирая былые сомнения и неуверенность от прошлых неудач в отношениях с женщинами. Она была другой, она была единственной. Мои губы невольно расплылись в улыбке, когда я вспомнил вчерашний вечер.

Мы сидели на диване, как всегда просто болтая о дневных заботах, и она вдруг скинула свой халат, под которым, как оказалось, ничто не скрывало упругих девичьих красот, и уселась мне на колени, продолжая рассказывать что-то, словно ничего и не происходит. Меня несколько смущало наличие ее подружки в соседней комнате, но Катю будто и не тревожили такие мелочи. Ее шаловливые пальчики смело извлекли мое орудие на свет, пока влажный рот отвлекал внимание нескромным поцелуем. Она забавлялась со своей игрушкой: плавно оттягивала крайнюю плоть, освобождая целиком раздувающуюся головку, а затем снова закрывала ее, пока, наконец, член не приобрел нужную ей твердость.

— Как я хочу, чтобы ты выебал меня, — шептала моя совратительница, прямо в ухо, — у меня там все так зудит, я хочу, чтобы ты почесал мою мохнатку своим хуем. Какой он великолепный, просто совершенство. Я даже не знаю, кого я люблю больше тебя или твой огромный хуй.

Катя приподнялась на коленях и поднесла свой опушенный персик к моему стволу. Я видел, что она трепещет всем своим существом в предвкушении услады. Плотные половинки срамных губ расступились, словно раскалываясь под нажимом железного прута члена, и пропустили его к намеченной цели. Девушка издала стон облегчения. Сочащаяся дыра ее влагалища заглатывала все больше и больше моей плоти, пока мне не показалось, что я весь целиком ушел в это пылающее адское нутро. Я был просто беспомощен, жалок и ничтожен. Это она использовала меня, как хотела, она была королевой положения.

Катина жадная киска, истекавшая любовным соком, засасывала меня в пучину блаженства, она проглатывала меня без остатка. Ее полные белые бедра ритмично поднимались и опускались, без устали обрабатывая гладкий стержень. Она вся превратилась в бездушную машину, которая упорно, раз за разом запускает поршень вглубь своего колодца. Для нее не было никаких устремлений и помыслов, кроме безжалостного всепоглощающего наслаждения, растекавшегося у нее из-под хвоста.

Я не мог сопротивляться этому напору, животной похоти и неуемному желанию самки — ее просто невозможно было остановить. Мои руки гладили ее скользкие ляжки, ощущая напряжение мускулов, каждый раз, когда она приподнималась, чтобы выпустить на пару сантиметров мой аппарат из себя и снова опуститься до самого его основания. Ход за ходом бедер, шалунья приближалась к долгожданно развязке. Через минуты пятнадцать ее мохнатый бутон завыл от напряжения и, завибрировав на секунду в резонансе со всем ее телом, взорвался сокрушительным оргазмом. Острые коготки больно впились в мои плечи, глаза любовницы закатились, и с уст сорвалась тройка матерных выражений, перемешанных с иступленным рычанием.

Через миг Катя обмякла всем телом и грузно повалилась на меня. Ее влажные красные губы целовали мое лицо со щенячьей благодарностью за доставленное наслаждение, а руки гладили столь безжалостно исцарапанные ей же самой плечи. Она выжала меня как лимон, но так как я не кончил, то мне хотелось продлить напряжение своего малыша, целиком утопленного в пульсирующей женской плоти, и я стал приподнимать и опускать ее потные бедра, продолжая трахать плавно, словно покачивая на длинных волнах. Она, раскусив мой замысел, начала помогать, неторопливо колыхая своим огромным задом. Оголенные от оргазма нервные окончания ее клитора искрили как порванный ураганом электрический кабель, заставляя сотрясаться все тело мелкой предательской дрожью, но Катя не отступала.

— Как же это сладко, — корчилась моя девочка, — ты меня совсем доконаешь наслаждением. Я чувствую, как твой хуй заполняет меня всю.

— Это ты меня доконаешь, совсем с ума сошла, набросилась как безумная, — парировал я, облизывая по очереди ее набухшие соски, — Марина же в соседней комнате, ты думаешь, она не слышит, чем мы занимаемся.

— Конечно, слышит, — стонала Катя, подставляя мне свои буфера, — полижи другую, ах, ты думаешь, она считает, что мы с тобой катехизис изучаем. Она знает, что ты меня совратил с пути истинного, пользуешься мной как последней шлюхой.

— Тебя не волнует, что твоя репутация загублена в ее глазах? — спросил я

— С тобой рядом я не могу быть порядочной, моя киска вся зудит, только ты появляешься рядом. Я большая грешница. Мне все равно, что она подумает и что думает весь мир о нас, пусть завидует.

— Да чего ей завидовать, она симпатичная, наверное, свои ебари найдутся. Я так смотрю, она куда меньше обеспокоена греховностью своей жизни.

— Симпатичная? — улыбнулась моя плутовка, — она тебе нравится? Хотел бы ее трахнуть.

— У меня ты есть, глупышка, — резво возразил я, — мне кажется, что я ни о ком другом не могу думать.

— Обманщик... ах, еще... я знаю, что ты настоящий развратник, с такой сексуальной энергией ты не можешь ограничиться только мной. Я видела, как ты смотрел сегодня на ту блондинку на остановке, — продолжала Катя.

— Ты сочиняешь, никак особенно я не смотрел, — отнекивался я, немного смутившись тем, что моя любовница заметила мою реакцию.

— Опять обманываешь, хотел, наверное, взять ее за жопу. Скажи, хотел?

— Совсем чуть-чуть, это просто такая реакция на красивую попку, я же мужчина и тоже грешен как ты, — попытался отшутиться я.

— Ну не чуть-чуть же. Ты хотел ее оттрахать по полной, воткнуть в ее шикарный зад свой огромный хуй, так что бы она верещала как свинья. А Марину хочешь? — напряженнее задышала мне в ухо бесстыдница

— А Марина тут причем? На нее я даже не смотрю.

— Вот только представь себе, что она сейчас со мной поменялась местами и уселась свой бессовестной рыжей пиздой на твоего малыша. Она слышала, как мы трахались, она завелась до предела. Я уверена, ее киска вся потекла, небось, теребила клитор, слушая, как моя жопа шлепается об твои ноги. Вот она на взводе, заходит сюда, без трусиков. Ты хочешь вставить ей? — жадно зашипела Катя

— Конечно, я бы загнал ей, — решил подыграть девушке.

— Расскажи, чтобы ты сделал с этой сукой. Как ты хочешь ее поиметь?

— Я бы положил ее диван и закинул ее длинные ножки себе на плечи, а потом вошел бы в ее сочную дырочку.

— Да! Трахай же шалаву, долби ее пизду, слышишь, как она кричит под тобой, как хлупает ее разъебанная дырочка, — почти во весь голос стрекотала моя шалунья, — Тугая у нее щелка? Тебе нравится? Как это ебать шлюшку в моем присутствии?

Катя начала ускорять движения тазом под этот разговор и уже через полминуты набрала прежний бешеный темп. Ее глаза блестели безумным огнем, а с уст продолжали слетать пошлые комментарии по поводу моего воображаемого совокупления с ее подружкой. Я видел, что сейчас девушка распалилась куда сильнее чем в первый раз и, несмотря на то, что она кончила всего пару минут назад, пламя ее желания моментально охватило все трепещущее женское тело.

Когда оргазм накрыл ее, она взывала как раненая волчица. Мне стоило опасаться ее реакции: не контролируя себя, девушка набросилась на меня. Ее ногти снова и снова до крови вонзались в мою несчастную спину, а зубы моей любовницы искусали все мои губы. Будучи уже знакомым ее страстным темпераментом, я, тем не менее, был просто ошарашен тем, что с ней творилось. Трясущаяся в судорогах наслаждения, вся покрытая капельками пота, с растрепанными волосами и бегающими глазами, Катя походила на настоящую ведьму.

Она опять и опять наскакивала на мой член, даже после того как первые искры оргазма подожгли ее натертое влагалище. Я не мог больше сдерживаться, не в силах извлечь орудие из алчущего услады женского лона, я отдался на волю собственным эмоциям и стал заполнять матку потоками спермы. Мое семя напряженной струей било в темное влажное средоточие ее женской сути, мне хотелось заполнить каждый уголок этой пещерки, накачать ее как воздушный шар миллионами своих сперматозоидов.

Наверное, в тот момент мне стоило подумать, что моя подруга может забеременеть, потому что ее крепкое здоровое тело русской бабы, вне всякого сомнения, было идеальной детородной фабрикой, которая не дает сбоя, стоит лишь крохотной мужской частичке проникнуть в нее. Однако каждый поймет, что в тот момент я не мог думать об этом. Точнее я думал об этом, но скорее с другой стороны, сама опасность обрюхатить эту девку заводила еще больше. С каждой каплей, вытекающей из меня в это хлюпающее влагалище, сильнейшее наслаждение обжигало меня своим кипятком.

Я обхватил Катино пышное тело и, прижавшись к ее мокрой коже, спускал в нее еще и еще, содрогающийся всем существом от спазмов необыкновенного оргазма, такого какого у меня уже давно не было. Мы слились с ней в единое целое, не только нашими физическими оболочками, нашими мыслями, нашими душами, наша любовь укутала нас в облако блаженства.

Без сил мы долго валялись в обнимку на диване, целовали друг друга, касались дрожащими пальчиками сокровенные места друг дружки и шептали о том, что мы самые родные и близкие на всем свете люди.

— Ты впервые кончил в меня, — произнесла Катя.

— Это все так захватило... я не смог сдержаться, нам нужно было пользоваться контрацепцией, — оправдывался я.

— Конечно, нет, — улыбнулась она, — я христианка, я не могу губить еще не рожденную жизнь, которую дает нам Господь, тем более, когда эта жизнь соединение с любимым человеком.

— Ну, презерватив — это не убийство не рожденной жизни, если бы так было, то такой грешник, что и в аду мне местечка не найдется, — ухмыльнулся я

— Параскева свела меня с тобой не зря, она всем женщинам помогает устроить судьбу и выполнить Господнее предназначение быть матерью. Если от нашей любви появится чудо новой жизни, не мне мешать этому и идти против воли Господа. Я не стану тебя упрекать, если ты будешь повторять то что произошло каждый раз, это естественно для мужа и жены. К тому же ты ведь женишься на мне, если я забеременею?

— Мне кажется, что я женюсь на тебе даже, если ты и не забеременеешь. Ты меня так привязала к себе.

— Это таинство любви, которую Господь дал нам.

— Не говори ерунды, — слегка вспылил я, — ты ничего не знаешь о любви. Сегодня ты говоришь такие слова, а завтра встретишь другого человека и будешь рассказывать про таинства ему. К этому надо подходить практичнее, нам просто нравиться заниматься сексом и болтать после него, вот и все. Не надо никаких сложностей с чувствами.

— Ты все еще закрытый, все еще боишься. Если бы ты принял Иисуса в сердце своем, ты бы понял, что настоящая любовь не проходит и всегда остается с тобой. Тогда мы смогли бы просить Господа благословить и нашу любовь, — наставляла моя кошечка.

— Это ты про венчание, что ли говоришь? — скривился я.

— Да, ты же знаешь для меня это очень важно, я молюсь каждый вечер о том, чтобы ты проникся любовь к Иисусу также как проникся ей ко мне, — ответила Катя, — для начала тебе нужно открыть путь к богу через крещение.

— Ты убеждена, что я люблю тебя? — с сомнением в голосе произнес я, — я ведь не говорил тебе ничего такого. Мне просто нравиться трахать твое роскошное тело.

— Я знаю, что любишь, хоть и боишься еще раз разбить сердце, — просияла девушка, — мне не нужны слова, чтобы чувствовать это, также как не нужны доказательства любви Господа.

— Ты опять другая, — невольно вырвалось у меня.

— Другая?

— Да, как будто тебя две. Ты хоть помнишь, что за слова ты говорила мне двадцать минут назад, о чем просила меня?

— Я все помню, — вспыхнула Катя румянцем стыда, — моя плоть слаба в твоем присутствии и грех телесный слишком сладок, я ничего не могу поделать с собой, эти желания они терзают меня, будят зверя. Одним лишь я утешаюсь, что все эти гадости я делаю с моим единственным любимым, и всепрощение Господне поможет мне, когда придет час отвечать за дела свои.

— Ты просто моя маленькая шлюшка, которой нравится секс, но которая очень стыдится своих вполне даже нормальных желаний, — подколол я любовницу.

— Мне нравится, очень нравится, но это плотское, низменное, даже если это и с тобой. Душа же всегда стремиться к чему-то светлому, чистому, это ее естественное свойство.

Мы еще долго лежали в сгущающихся сумерках и спорили всё о том же, пока, наконец, Катя не забылась глубоким сном, который так приятно укутывает утомленное хорошим сексом тело. Я же, несмотря на изнеможение, которое мне подарила моя плутовка, долго не мог заснуть, размышляя о ней. Тогда мне впервые показалась пугающей та разница, которая происходит с ней. Я слышал, конечно, о кающейся блуднице Магдалене, но та не переключалась туда обратно, из одного своего образа в другой. Причем Катя в каждой ипостаси была настоящей и искренней, она не играла разные роли, она жила двумя разными жизнями.

6.

В ту ночь мне впервые приснился этот странный сон. Было сложно описать чувства, которые вызвало у меня это сновидение, я отчетливо понимал, что вокруг меня происходят страшные и пугающие вещи, что сердце мое должно замирать от ужаса, но с другой стороны никакого страха от этого я не испытывал, скорее любопытство. Главное, что я прекрасно понимал, что все это происходит со мной не наяву, что это игра моего воображения и стоит открыть глаза, как все пропадет, словно и не существовало.

Мне вообще редко снились сны, я просто проваливался в пустоту ночи, измученный переживаниями и мыслями, которыми награждал меня день, чтобы через пару часов открыть глаза, уставившиеся на не прокрашенные разводы грязного потолка в моей комнате. Тут же, неожиданно и по непонятной мне причине, вдруг появились эти картины, хотя в тот первый раз я не знал, что эти видения будут со мной постоянно. Может быть, все дело было в том, что мой сладкий котенок спал в тот день на моем плече, и мой разум не мог не придумать этих ярких образов, слушая всю ночь ее бархатное мурлыканье.

Я стоял посреди поля. Было немного холодно или скорее по-утреннему свежо, когда металлические пальцы воздуха словно обжигают незакрытые части тела прикосновениями едва живого ветерка. Вокруг меня, окутав с головы до ног, стелился туман, белесый и совершенно не проницаемый для взгляда. Я с трудом мог рассмотреть собственные ноги и, не понимая абсолютно, как я очутился здесь и куда мне идти, просто замер на месте. До слуха не доносился ни единый шорох, а мой голос глухо таял в молочной пелене дымки.

Не знаю, сколько времени я простоял так посреди неведомого поля, проклиная свое нелепое положение, в которое загнало меня собственное воображение. Вдруг мимо меня что-то пронеслось, с невероятной быстротой, мелькнув рыжим пятном. Поначалу я подумал, что это какой-то небольшой дикий зверек вроде куницы, но существо остановилось в нескольких метрах от меня и словно позвало к себе мяуканьем. Я сделал пару шагов по высокой скользкой траве и обнаружил, что на тропинке действительно сидит рыжий кот, рассматривая меня своими огромными зелеными глазищами.

Ничего необычного в этом коте не было, пушистый, усатый, хитрый, как любой другой хулиганистый, что бродит во дворе. Подождав, когда я подойду ближе, кот поднялся и, семеня маленькими лапками, побежал дальше по дорожке, призывая пронзительным голосом следовать за ним. Решив, что деваться все равно некуда и мой сон обязательно приведет меня, куда ему самому нужно, я двинулся за зверьком. Бежать по тропинке, окаймленной по краям густой травой, на которой рассыпались маленькие жемчужные капельки росы, было не просто. Я временами путался в длинных стеблях и спотыкался, ноги промокли насквозь от утренней влаги, хотелось остановиться и отдышаться, но настойчивое мяуканье моего нового знакомого все подгоняло и подгоняло меня.

Ничего не различая в белесой пелене тумана, я чуть не наскочил на какие-то деревяшки, неожиданно возникшие на пути. По очертаниям я понял, что это ворота, но только они были отворены настежь. Я немного сбавил ход, чтобы ненароком не разбить голову обо что-нибудь еще. Справа выплыла чернеющая громадина деревенского дома, и кот резво нырнул в отверстие внизу двери, что делают предусмотрительные хозяева для своих питомцев.

Я толкнул дверь, но она не поддалась. Тогда я начал тарабанить в нее, рассчитывая, что мне откроет ее тот, к кому привел кот, однако настырное мявканье рыжего проныры, дало понять, что в доме никого нет. Я снова навалился на дверь и теперь понял, что она не заперта, а просто распухла от влаги, так как ее по-видимому давно никто не сдвигал с места. Слегка приподняв один край, мне удалось подвинуть ее, так что образовалась щель достаточная, чтобы протиснуться целиком.

Я очутился в темных сенях, озаренных лишь тусклыми полосками света, сочившимися через крохотное оконце над входом. Инстинктивно моя левая рука коснулась стены и, опершись об эту единственную осязаемую поддержку, я стал продвигаться вперед по скрипучим несбитым доскам пола. Поднявшись по небольшим ступенькам, и продолжая вести пальцы по растрескавшейся поверхности бревен, я натолкнулся ладонью на дверную ручку, которая очевидно вела внутрь избы.

Ситуация по-прежнему никак не прояснялась и мне хотелось поскорее разобраться со всей этой надоедливой ерундой, поэтому я без страха и каких-либо сомнений зашел внутрь избы. В ней было куда светлее, чем в сенях, но мутный утренний свет в своем слабом напряжении сил все равно не смог разогнать черноту, заполнившую комнату с вечера. Посредине на грубом табурете сидел старичок, бормоча себе что-то под нос. Его сутулые плечи раскачивались в размеренном ритме, словно он пританцовывал в такт какой-то песне. Я попытался осмотреть помещение, в котором оказался и дедка, что сидел передо мной.

На вид обычная деревенская изба, со стандартным убранством, только все очень обветшалое и худое. На стенах в местах, не закрытых обильным ковром пыльных паучьих сетей, проступила плесень, а пол покрывали многочисленные бурые пятна грязи. Вся мебель была перевернута, а некоторые предметы обихода разломаны, словно от сильных ударов яростной руки. Краем глаза я отметил медленно раскачивающуюся и поскрипывающую колыбельную, прикрепленную на длинной веревке прямо к потолку. Из употребляемой обстановки оставался только тот самый стул, на котором сидел старичок. Между тем, приглядевшись, я понял, что дед имеет весьма необычную внешность и, глядя на него, у вас вполне могут возникнуть сомнения: а человек ли это?

Это был странное существо, коренастое тело которого заросло с ног до головы рыжей шерстью. Помимо его косматой седой бороды и взъерошенной шевелюры немытых волос, рыжие волосы выступали из-под каждого свободного пространства его костюма. Огненная щетина была и на ладонях, и на его необутых ступнях, она пробивалась через ворот его рубахи и уходила вниз по загривку. Анималическое обличье старика дополняли предлинные грязные ногти на обеих парах конечностей. Притом вполне человеческий наряд из подпоясанного кушаком зипуна делал его похожим на ряженую обезьяну. Странная догадка, что он и был несколько минут назад в образе кота на поле, пришла мне на ум.

Дедок повернулся в мою сторону и, прищуриваясь, хитрыми глазками захихикал:

— А пришел все ж, давно тебя ждем. Ну что ж смотри, чего хотел, спрашивай.

— Да ничего я не хотел, — ответил я, всё также не понимая кто передо мной.

— Как так не хотел, а чего же влез в наше дело, мы сами по себе жили, своими заботами, — шамкал старичок, — в прежние времена таких гостей непрошенных знаешь ли куда отправляли.

— Куда же? — поддержал разговор я с некоторой издевкой.

— Умник, содрать бы с тебя кожу, тем более что и креста на тебе нет, или в масле сварить, — усмехнулся хозяин, — да вот Куня не велит, есть у нее на тебя свои планы.

— Что за Куня, — осведомился я.

— Еще и спрашивает, — хмыкнул мой собеседник, — слышь, кума, что говорит. Сам с иконийкой в жмурки играется, а то, что духи земные от этого покой потеряли, ему и дела нет.

— Да пальцы бы ему обрезать ножничками моими, — заскрипел откуда-то с печи отвратительный тонкий голосок.

Я повернулся по направлению голоса и увидел омерзительнейшее существо, какое только можно было вообразить: словно маленькая кукла уродливой перекошенной старухи, с непропорциональными ручками, увенчанными толстыми сальными пальцами, которые вертели какую-то почерневшую тряпку. Гадкие пакостные глазки на плоском лице бегали взад и вперед, как будто не могли остановиться на чем-то одном.

— А ты молчи, не то медведя натравлю, надоели вы мне черти, на кой ляд я здесь? Ничего я не искал и никакой Куни не знаю, — прикрикнул я, сам не зная почему, упомянув этого зверя.

— Ты, кикимору за зря медведем не пужай — она ужасть как его боится, ведь это у нее такой характер шебутной, не может она без пакости. Нам оно самим не охота с тобой возиться, токмо Куню не ослушаешься, у нее сила какая. Наша-то родня в нынешний век без сил осталась. И ни какие мы не черти, хотя попы любят так величать нас, мы на этой земле и до попов, и до прихода хозяина их были, по вселенскому установлению.

— Так чего же вашей Куне от меня надо? — не выдержав, перебил старика.

— Нашей, — ухмыльнулся дед, — нашей известное дело чего надо, сам поймешь со временем, если разумения хватит, а твоя иконийская гадина уберечь, видишь ли, захотела, спасительница на голову мою...

— Тише ты, кум, — всполошилась уродка на печи, — ведь услышит, нельзя так про нее.

— А чего мне бояться, — рявкнул бородач, — У меня вот шерсть клоками лезет от запустения. Как хозяев дома погубили, так и нет житья, сгинем мы с кумой. Ведь и уйти никуда нельзя, не пущают, говорят к этому месту приставлен, здесь помер, здесь и служи. Захарий свой рок исправил, мы ж между двух огней оказались, Параскева с Мокошью рядятся, а нам боком все выходит. Обещали пожарище устроить, нам новых жильцов поставить и где ж.

— Что за ерунду ты несешь, какая Куня, какая иконийка, пьяный что ли, вот я тебе сейчас задам, — взревел я, пытаясь схватить существо за шиворот.

Старик внезапно исчез с табурета, и я плюхнулся на пол, не сдержав равновесия. Колено кольнуло острой болью от удара об ножку, а в углу я услышал злорадное хихиканье.

— Домового тебе, дурню, не словить, а синяк наукой будет. Мы поручение исполнили: Куня приказала тебя предупредить насчет Гекаты, не та она за кого ты ее принимаешь. Когда смотришь на красивый кувшин, загляни внутрь, может молоко в нем уже прокисло давно. Теперь иди к ней, может еще, свидимся.

Я открыл глаза, было уже утро. Мое колено странно ныло словно пришибленное. Должно быть во сне ударился о деревянный край кровати, а мое воображение уже домыслило все остальное.

7.

Горячий солнечный луч всё поднимался и поднимался вверх, беспринципно лаская мою кошечку, пока, наконец, не перебрался на ее милую мордашку. Катя подергивала вздернутым носиком и складывала губки, но никак не могла прогнать упрямый луч, осветивший ее в этот утренний час. Ее молодое упругое тело заерзало под тонкой материей простыни, стараясь укрыться от надоедливого света. Она легла на спину и теперь я мог отчетливо разглядеть великолепную большую грудь, темными сосками просвечивающую через белое полотно. Как же она была красива.

Я наклонился над ней, закрывая ее своей тенью, и в этот миг она открыла глаза.

— Ты смотрел на меня? Ты знаешь, что нельзя смотреть на спящего человека, — потянулась она.

— Я не могу не смотреть на тебя, ты восхитительна, хочу любоваться тобой всю жизнь, и еще ты не человек, ты мой котенок.

— Я скоро буду старая и некрасивая, и ты не будешь на меня смотреть, а только на молодых девочек, — надула губки она.

Эта фраза напомнила мне вчерашний наш секс, то, как она завелась от одной мысли, что я могу заниматься этим с ее подружкой. Без сомнения, эта фантазия распалила Катю куда больше чем простое наше соитие, и сексуальная игра вылилась в неудержимый оргазм. Почему именно это желание возникло у нее, я пока не мог сказать, но признаться, мне было приятно самому грезить на эту тему. Надо будет обязательно попробовать еще раз что-нибудь сказать ей в постели и понаблюдать за ее реакцией, — пришла мне в голову мысль. Впрочем, в жизни всё произошло куда быстрее, чем я предполагал.

Моя любовница настояла на том, чтобы мы обязательно поехали к ее бывшей преподавательнице. Елена Владиславовна обучала Катерину божьему миру и английскому в том самом семейном центре, в который она ходила еще в детстве. Теперь эта учительница перебралась к нам в город и обязательно хотела бы видеть свою воспитанницу.

— Ты непременно должен познакомиться с Еленой Владиславовной, — зачастила девушка, — она уникальный человек, такой светлой души я никогда не встречала. Посвятила свою жизнь заботе о детях, своих и о тех, которые учились у нее. Если бы ты только знал, сколько в ней мудрости, рассудительности и главное внутреннего тепла, душевной ласки.

— Хорошо, хорошо, — хоть и с не охотой, но соглашался я, — мне будет приятно познакомиться с твоим окружением. Я тут подумал, что я ведь на самом деле почти ничего не знаю о тебе.

— Глупости, ты прекрасно меня знаешь, разве у тебя нет ощущения, что мы знакомы с тобой много лет, — улыбнулась она

— Это мы просто с тобой слишком разные, нам приятно узнавать друг друга и поэтому время проходит легко, — ответил я, — Ты не боишься, что эта твоя училка не очень хорошо оценит твое пребывание во грехе?

— Это ты насчет нашей с тобой связи? — осведомилась Катя, — Моя училка все понимает, она мировой человек. Только я тебя прошу, не называй ее так, и Елена Владиславовна, а не Вячеславовна, не перепутай, еще обидится. Ты мой жених и никакими глупостями мы не занимаемся, рассказывать про вчерашнюю ночь не обязательно. И, пожалуйста, не надо меня хватать за неприличные места.

— Этого я тебе обещать не могу, — дразнился я, — ты же знаешь, как мне нравиться твоя задница.

Через час мы уже были в подъезде обычной пятиэтажки в старом спальном районе. Катя еще раз раздала мне необходимые, по ее мнению, наставления. По ней было видно, что она очень волнуется и совершенно не уверена смогу ли я произвести нужное впечатление. Я воспринял эту встречу как репетицию знакомства с ее родителями и, хотя особенно не размышлял о том, чем мне это грозит, решил все же вести себя скромно, просто отбыв вечер.

Дверь нам открыла женщина лет тридцати пяти. Меня с порога поразила ее худоба и изможденность, которые еще больше подчеркивались ее довольно высоким для женщины ростом. Длинная юбка в косую клетку и темная кофта болтались на ней, подпираемые костлявыми ключицами и бедрами, словно на скелете из класса биологии, которого озорники на перемене нарядили в свою форму.

Несмотря на домашнюю обстановку на ней был темно-зеленый платок из легкой ткани, обрамлявший ее довольно красивое лицо. И в целом вся ее фигура излучала выдержанность и некоторую горделивость. Она обожгла меня желтым взглядом как будто эмоционально изнутри сдерживаемых глаз, потом повернулась в сторону мой спутницы и, засветившись радостью встречи, громко произнесла:

— Катенька, как же я рад, как ты изменилась. Ты не одна... ну проходи же. А мои представляешь сегодня в Трехгорках, никак не можем уладить дела старые. Ну, что ж мы стоим тут.

Мы прошли в комнату, на вид вполне стандартную, в каких живет большинство наших сограждан. Неприхотливая мебель стародавних времен не сильно загромождала пространство и все убранство выглядело довольно аскетично. Такие же привычные ковры на линолеуме «под паркет» и холщевые скатерти. Если бы немногочисленные иконы, то можно было подумать, что это обычная гостиная советского образца. Осмотревшись, я понял, что немного промахнулся в своих выводах — иконы, как и положено были в красном углы, а стены украшали, если так можно сказать, обычные репродукции и журнальные страницы на около религиозные темы.

Женщины затянули привычный для таких случаев разговор о былых временах и об изменениях за последние годы. Я почти не участвовал в беседе, ограничился короткими репликами, предпочитая слушать, дабы не показать свое безразличие к столь трепетным для хозяйки вещам. Елена Владиславовна затянула речь о религиозном воспитании о том, что нам обязательно разделять церковные заботы и желательно совершить паломничество в Приволжский монастырь, чудное место в котором только душа и может развернуться во всю свою ширь и где даже природа проникнута любовью к Господу.

Зевая за такими обсуждениями, я невольно размышлял об учительнице. Ей было тридцать семь, что, впрочем, не выдавала ее внешность, видимо щедро награжденная генетикой. Несмотря даже на рождение троих детей, ее фигура была аккуратной, разве, что излишняя худоба, о которой я упоминал, несколько портила впечатление. Высокий светлый лоб, обрамленный русыми длинными волосами, ровная здоровая кожа лица, слегка бледная, но почти не испещренная морщинами — без сомнения она была очень интересной женщиной.

Но при всем при этом, вся ее размеренность и выверенность речи, все ее сдерживаемые движения, эти нездоровые желтые глаза — все выдавало в ней скрытую невротичку и истеричку, болезненную, загнанную, почти безумную. Было интересно посмотреть из каких страхов, метаний и фобий складываются ее мысли. Почему свое ничтожество и сломленность перед большим миром она решила утопить даже не в вере, а в бессмысленных и беспрерывных обрядах церковных правил, изводя свое тело постами и молитвами. Что она, воспитатель которая «медь звенящая или кимвал звучащий», вкладывала в сердца детей, и своих трех, и таких воспитанников как моя любимая?

Впрочем, все эти размышления скорее были вызваны моим желанием понять Катю, ее совершенно загадочную и необъяснимую нормальным восприятием душу. Время от времени я переводил взгляд на мою красавицу, и в моей голове появлялась некоторая тревога по поводу того, что скрывается за этой нежной внешностью, принимая во внимание, что основу ее воспитания составляли вот такие дамочки с хронической вегетососудистой дистонией. Разве знал я хоть что-то о той, которую называл своей любимой?

Так продолжалось, наверное, больше часа. Мы уже вкусили превосходный травяной чай, правда, без плюшек, потому как Петров пост еще не прошел и, конечно же, изделия, содержащие ненавистное сливочное масло, не могли быть на столе, а пресные печенюшки не возбуждали ни глаз, ни желудок. Дело, казалось, шло к благополучному завершению, и я уже готовился распрощаться со столь гостеприимным домом, предвкушая, как буду щупать Катины сочные бедра в машине по дороге домой и слушать ее слабые, а от того лишь подзадоривающие, возражения на такое мое поведение. Однако, когда вы имеете дело с истеричками, будьте готовы, что они не сдержатся.

— А вы с Кириллом планируете свадьбу? — начала Елена Владиславовна.

— Да, мы думаем об этом, — немного смутившись, сказала Катя, — просто сейчас слишком много забот и университет закончить и с работой не все гладко.

— Это конечно, важно, но только впереди должно быть устройство семейное, ты же помнишь Евангелие от Матфея «они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их». Господь всегда поддержит тебя в твоих начинаниях, если ты чтишь его заповеди, — все тем же наставительным тоном продолжила хозяйка.

— Я помню, из наших замечательных занятий о том, что это не про безделье, а про то, что нельзя погружаться в заботы мирские, потому что на все воля божья, но... — попыталась вставить девушка.

— Семья должна быть на первом месте, «прилепиться каждый к жене своей и будут вместе одна плоть», это ведь не случайные слова, так Господь видит наше спасение. Только в семейных ценностях и радостях может быть счастлив человек, только в семье раскрывается его духовный потенциал. К тому же грех, в котором ты пребываешь, может быть и соблазнителен, однако в глазах Господа противоестественен.

— Какой грех, Елена Владиславовна, о чем вы? — вспыхнула моя любовница, — мы ничего такого... а все эти слова про семью они очень важны для меня, я ведь очень хорошо помню все наши светлые уроки. Кирилл он и есть моя родная душа, та самая половинка.

— Катюша, что же я не понимаю, — невозмутимо тянула свою песню учительница, — я сама была молодая, да и сейчас искушение время от времени проверяет меня на прочность — я слаба как все мы, но вера спасает меня, она дает мне силы. Как тут ни поддаться очарованию это высокого сероглазого юноши, ни сказать для себя, что ничего страшного здесь нет, что услада минутной слабости простительна. Ты думаешь, у меня не возникало подобных желаний? Наша плоть немощна без веры, поэтому прародители и поддались на уговоры змея, но чем для них это обернулось.

— Елена Владиславовна, я уверяю вас, всё не так как может показаться, — залепетала девушка.

— Деточка моя, помни отец лжи — сам дьявол. Ты совсем взрослая женщина, а не тот хрупкий ребенок, который открытой душой слушал мои уроки когда-то давно. Однако ты все также беззащитна перед злом что всегда зарится на доверчивую душу. Твое тело стало прекрасно и твоя красота это один из даров Господних, но употребление этого дара на грехопадение пусть и с таким добрым и милым молодым человеком... , — не унималась женщина, — Кирилл, что вот вы думаете по этому поводу, для вас это не блуд?

Я посмотрел на любимую, ее глаза внезапно наполнились слезами, обожаемые мной пухлые губки дрожали, она выглядела совершенно растерянной и не знала, что предпринять и куда положить трясущиеся ладошки. Тот факт, что ее любимый учитель поймал ее за проступком, сжигал ее огнем стыда, но только теперь речь шла не о школьной шалости маленькой девочки. Во мне проснулось животное желание защитить моего котенка, пугливо озирающегося из угла.

— Вы знаете. Вчера Катя сидела у меня на члене, а я облизывал ее медовые соски, и каждый раз, когда я погружался в ее влажную щелку, меня переполняло чувство любви и нежности к этой замечательной девушке. Возможно, вам сложно понять, что значит познать радость, ибо вы погружены в одно свое самобичевание и рассуждения по поводу недостойности человеческой природы, но право слово я не понимаю, почему мы с моей любимой должны переживать по этому поводу, — дерзко выпалил я.

— Отнюдь, я прекрасно понимаю, что такое радость, мое единение с Господом дает ощущение той самой радости, — впервые немного повысив голос ответила хозяйка, впрочем, тут же взяв себя в руки продолжила, — и не понимаете, как раз вы, молодой человек, отвечая от лица моей воспитанницы. Я прекрасно знаю, что твориться в этой светлой головке, какие у нее мысли и как Катенька тянется к святой вере, какое это дает ей утешение. Вы всего лишь приторное искушение в ее жизни, вы яблоко, которое сладкое на вид, но сгнившее внутри. Вы растлили невинное создание, но придет время, и она сможет избавиться от этого наваждения, а вот за вас я буду молиться, ибо я вижу, как темнота поглощает вашу душу, но вы не противитесь ей.

Я оживился от вкуса первой крови нашей словесной перепалки и стал наступать на праведницу. К ее чести надо сказать, что

она достаточно долго держалась и отвечала в том же нравоучительном тоне, позоря меня недостойным поведением, жирно пересыпая свою речь цитатами из святого писания и отцов церкви. Впрочем, я прекрасно знал, что любая вера сплетена не из любви, а ненависти и уже через пару минут смог перевести наш милый разговор на повышенные тона. Лена уже не сдерживалась на откровенные проклятья в мой адрес, а под конец вообще попросила побыстрее убраться из ее благопристойного жилища.

Катя все это время дрожала как осиновый листок, не в силах вынести укоризненных замечаний, которые как ей казалось, направлены по большей части именно в ее адрес. Она не пыталась усмирить разошедшегося меня и не принимала сторону своей знакомой, она просто опустила глаза и часто дышала, очевидно, проклиная свое намерение притащить такое гнусное чудовище как я к своей учительнице.

Тем не менее, когда хозяйка попросила нас на выход, Катя неожиданно выпрямилась и снова испугала меня стремительной переменой. Холодок побежал от этой внезапной метаморфозы. Ее взгляд был демоническим, диким, животным, я готов был поклясться, что видел в ее глазах огонь, они горели ярким пламенем ненависти, злобы или может быть даже замышленного злодейства. Вся ее поза, все жесты и манеры стали совершенно другими: раскованными, уверенными и дерзкими. Я смекнул, что передо мной теперь не тихая, благодатная прихожанка, что робко шептала молитву перед иконой Параскевы, теперь на диване рядом сидел зверь.

— Ты просто сука, — процедила она сквозь стиснутые зубы, обращаясь к Лене, — строишь из себя незнамо что. Ты думаешь, можешь вот так поносить нас, за то, что мы просто любим друг друга. Ты завистливая тварь, я же сразу заметила, как ты пялилась на Кирилла прямо с порога. Хочешь попробовать его член?

— Катенька? — совершенно опешила хозяйка.

Моя еще минуту назад растерянная и смятая укорами, подруга резко подскочила к учительнице и, больно схватив ту за шею, зашипела:

— Отвечай, дрянь. Ты хочешь получить настоящий хуй? Небось, вместо вечерних молитв мечтаешь перед сном отсосать у какого-нибудь мужика. Я помню, ты всегда была недотраханной шлюшкой.

— Что ты делаешь, прекрати, — потеряно лепетала женщина.

— Не смей возражать мне, — рычала девушка, еще сильнее сжимая крепкой хваткой напуганную хозяйку, да так, что мне почудился хруст позвонков, — Что твой муженек не может уже обработать тебя или ты хочешь сделать это грязно, чтобы у тебя голова в разные стороны моталась, чтобы тебя отодрали как девку? Я сейчас сама проверю.

Катя уверенно запустила вторую руку под юбку своей жертве, которая поначалу пыталась сопротивляться, хоть, на мой взгляд, не очень и рьяно, но в конце концов сдалась. Пальцы злодейки приподняли край материи, обнажая худосочные бледные ноги, и властно забрались под резинку белых трусиков.

— Да, ты вся мокрая сучка, меня не проведешь, — победоносно воскликнула моя любовница, вонзая сразу несколько пальцев в расщелину тетки, — малыш, ты представляешь, она оказывается, тут вся потекла, пока изображала из себя праведницу. Отчитывала нас за секс, а сама сидела и фантазировала. Нам надо наказать эту шлюшку, чтобы у нее не было больше таких греховных мыслей.

Я прекрасно понял, к чему клонит негодяйка. Картина беспомощной беззащитной женщины, стиснутой крепкими тисками сильных рук; ее трясущиеся губы и бегающие глаза, ее обнаженные ноги, мелькавшие белизной между складок смятой юбки; скромные, но уже заметно намокшие от сока трусики, последним бастионом прикрывавшие срамоту, которая пробивалась по краям кустиками длинных лобковых волос; этот приторный запах потёкшей, зудящей пизды — все это вызвало во мне какие-то нездоровые темные желания, о существовании которых я не мог и предполагать. Мой боец зашевелился в штанах, немея от приливающей крови.

— Киря, я хочу посмотреть, как ты будешь трахать эту суку, — игриво улыбнулась моя распутница, — разрешаю тебе сделать это с ней, можешь без презерватива — наша святоша никому ведь не дает, так что ничего не подцепишь. Давай же, а то она сойдет с ума от нетерпения, она итак целый час уже фантазировала об этом.

— Пожалуйста, не делайте со мной ничего, — с отчаянием в своих желтых глазах молила хозяйка квартиры, — Катюша, ты же хорошая девочка.

Катя грубым движением толкнула Лену на диван, зычно рявкнув на нее, а сама навалилась всем телом на женщину, чтобы та не смогла вырваться. Рука шалуньи, задрав подол юбки, не переставала гладить промежность Лены. Под прикрытием материи трусиков она беззастенчиво растирала пуговку клитора, невзирая на извивающиеся в сопротивлении ноги несчастной. Возможно, в тот момент у меня и были какие-то сомнения. Думаю, что ни один мужчина не ожидает такого предложения от своей девушки, но бешеный стук в висках уже не давал мне сосредоточиться, подгоняя совершить это зло. Я понимал, что, Катя хочет сделать это не меньше моего, что теперь ее темная сторона освободилась и сияние даже сотни сверхновых звезд не сможет рассеять эту черноту. Если бы сейчас в комнату ввалился весь церковный хор, восклицая аллилуйя, это не остановило бы нас двоих.

— Не бойся, сучка, — шептала злорадно девушка, наклоняясь к лицу ошарашенной всем происходящим женщины, — тебе понравится, у Кири такой классный член.

В этот момент губы распутницы мягко сомкнулись на губах бедняжки. Я чуть не до потолка подпрыгнул от увиденного. Так вот значит в чем дело, мой котенок сам хочет поиграть со своей мышкой, тут дело не только во мне.

Вид любовницы, страстно целующей другую женщину, был великолепен. Такую сцену никогда еще не приходилось лицезреть вживую. Я видел, как жаркие уста все напирают и напирают, сминая робкое сопротивление взрослой женщины, пока, наконец, Елена Владиславовна не капитулировала. Ее тело обмякло, предоставив нам, двоим полную свободу действий.

Язычок Кати пробрался в рот учительницы и на правах победителя неутомимо приступил к изучению каждого его потаенного уголка. Я сразу представил, как великолепны пухлые губы моей кошечки, как страстно умеет она ими пользоваться, особенно когда к ним подключается и язык. Лена, по-видимому, тоже признала мастерство своей насильницы, потому что через полминуты она уже сама охотливо отвечала на поцелуй, гостеприимно приглашая девушку продвигаться дальше в любовном танце соития.

Катя, чувствуя ослабление протестов своей воспитательницы, приподнялась с нее и встала на колени рядом с диваном, освобождая пространство для меня. Впрочем, она не убирала шаловливых рук с худощавого тела бедняжки, стараясь контролировать весь процесс. Я был в совершенной боевой готовности и намеривался насладиться скромной богомолицей в полной мере, не особенно рассуждая, что изнасилование беспомощной напуганной женщины, не очень правильный поступок.

В конце концов, эта сука сама напросилась своими нравоучительными укорами, нечего было нападать на нас. «К тому же судя по всему, она совсем не против такого обращения, ее взмокшая щелка говорит красноречивее ее протестов», — подумал я, стягивая белые слипы с брыкающейся хозяйки, которая почувствовав неминуемое мое нападение, опять попыталась воспрепятствовать своему унижению.

Вдвоем с Катей мы стянули с сопротивляющейся сучки кофту и юбку, а затем моя чертовка разорвала Ленин бюстгальтер, освобождая два небольших персика грудей, к которым тут же прильнула своими жадными губами. Сам я решил не раздеваться, только скинул рубашку и выпустил, наконец, на свободу своего мальца, который уже явно заждался, недвусмысленно намекая мне налитой тяжестью.

Мои руки, вцепившиеся мертвой хваткой в костлявые колени хозяйки, уверено развели женские ножки. Густой запах застоявшейся пизды, удушливо ударил мне в нос, заполняя всю комнату своим душком. «Ну, уж я прочищу тебе слив», — произнес я, раздвигая оголенной головкой кустистые заросли темных волос.

Член вошел, словно в теплое масло, не встречая никакого сопротивления на своем пути. У Лены оказалось на редкость просторное влагалище, чего никак нельзя было предположить, глядя на ее узкие бедра и общее тщедушное тельце. Впрочем, это не мешало распространению по поверхности моего орудия приятной дрожи от соприкосновения с влажными трепетными стенками ее пещерки.

— Тебе нравится, шлюха? — ехидно спросила Катя, лишь слегка оторвавшись от Лениных губ, так чтобы она могла чувствовать ее горячее дыхание.

— Пожалуйста, прекратите, — скулила женщина

— Ты раздраконила нас, тварь, — зарычал я, набирая темп своим поршнем, — не надо злить людей своими тупыми рассуждениями, мы не твои ученики, хреновая праведница. Это будет тебе уроком. Говори сука, ты будешь еще поучать?

— Нет, нет, я никогда не буду больше ничего говорить такого, только прекратите, — ныла она, уже немножко сбившимся от разгорающегося пламени совокупления дыханием.

— Конечно, она будет, не слушай святошу. Ее надо как следует наказать, — произнесла Катя, облизывая выставленным влажным язычком губы бедняжки.

Женские губки соединила тонкая тянущаяся ниточка липкой слюны, а их взгляды скрестились, словно звенящая сталь, выбивающая сотни искр от каждого удара клинков. Наверное, в их головах носился целый ураган мыслей, но жгучий поцелуй моей плутовки прекратил эту дуэль и Лена, окончательно смирившись со своим положением, приняла нашу игру. Она сладострастно отвечала на наш с Катей напор, подмахивала задницей на каждый мой толчок членом в ее пламенное лоно и, запустив руки в густую шевелюру своей насильницы, наслаждалась соединением их уст.

Обе женщины просто разрывались изнутри от желания, уверен они даже толком ничего не понимали, что происходит, превратившись в две сочащиеся бездонные дырки, источавшие неуемный запах вождения. Лена чуть передвинулась набок, так что одна ее свободная рука теперь могла безнаказанно дотянуться до Катиных ножек. Юная распутница тут же уловила это движение и, подняв юбку, позволила учительнице пробраться на свою, полыхающую огнем похоти, лужайку.

Озорная ладошка проскользнула в трусики и тут уже Катя завыла от разряда удовольствия, которым наградили ее игривые пальчики подруги, заполняющие сочную пещерку. Мы втроем слились в едином ритме безумного сексуального танца. Я чувствовал их обеих, их энергию, их страсть, их похоть.

Лена уже не была нашей жертвой, она загорелась огнем секса, она жалобна скулила, прося продолжения, не в силах справиться со своими эмоциями, на глазах у нее были слезы. Растрепанная и потная, истерзанная непрерывными волнами захлестывающего греховного наслаждения, жадно глотая ртом воздух, она ничего не могла поделать с нашими руками, которые властно мяли ее небольшие грудки, бедра, живот.

Катины пальчики терли бугорок ее клитора, иногда касаясь моего шурудящего в сочном влагалище поршня. Девушка засматривалась на ритмичную работу моего орудия, постоянно отпуская колкие фразочки по поводу происходящего, адресованные то мне, то подруге. Было заметно, как разгораются больным огоньком ее глаза, когда она переводит взгляд на пульсирующее соединение наших гениталий. Теперь она могла превосходно видеть, как мокрые срамные губы обхватывают по окружности мой вздыбленный член, как он исчезает в кажущихся бесконечными глубинах женской плоти, чувствовать кожей ритм чужого совокупления.

— Давай же, кончи в эту суку, — завыла безумно моя подруга, — она ведь не предохраняется, гребаная святоша, накачай ее спермой, пусть объясняет муженьку кто ее обрюхатил.

— Нет, пожалуйста, Катенька, нет, — заныла Лена.

На это Катя схватила ее сосок и сдавила его с садистским удовлетворением, крича учительнице в лице:

— Не ври, сука, ты же хочешь, чтобы мой муж кончил в тебя, говори, мразь, ты хочешь этого?

— Да, да, — запищала женщина, с явным наслаждением от такого обращением с собой, доведенная до исступления острой болью, — кончи в меня, я гадкая, я грешная, я должна быть наказана, ударь меня.

Под одобряющие визги любовницы, я принялся хлестать бедняжку по бледным щекам ягодиц, оставляя вздувающиеся розовые отметины на нежной коже. Больше держаться у меня сил не было, и я начал спускать прямо в черную жаркую дыру влагалища, не переставая двигать в нем своим членом, отчего оно смачно захлюпало и забулькало. Лена кончила почти сразу после того как первая струя моего семени залетела в ее изголодавшееся нутро, наверное, именно моя эякуляция и подтолкнула ее. специально для .оrg Она корчилась от спазмов оргазма, а я все продолжал и продолжал долбить ее, срывая с ее губ новые и новые вздохи.

Наконец, мои шары были опустошены полностью, и я вытащил раскрасневшийся ствол из дымящегося жерла вагины. Не только лысая луковица, но и вся поверхность члена была покрыта слизким смешением моей спермы и женского сока, от чего член блестел как наполированный, да к тому же еще распространял вязкий запах завершенного секса. Впрочем, рассматривал его я не долго — почти сразу после того, как мой малец оказался на свободе, жадные пунцовые губы Кати сомкнулись на вздувшейся головке и заскользили по стержню вниз, пробираясь к самому животу.

Она еще никогда не дарила мне миньет и я, делая поправку на ее религиозное воспитание, не знал, как предложить ей это, но теперь, в этой обстановке, после того как мы вдвоем изнасиловали несчастную учительницу, в том, что она с наслаждением принялась сосать перемазанный член, не было ничего удивительного. В тот момент любая самая извращенная фантазия выглядела вполне реальной и осуществимой, что уж говорить о такой бесхитростной забаве. Девушка обрабатывала мальца с нежностью и порывом, свойственным всем невинным существам, которые, наконец, решились воплотить в жизнь свои давние мечты.

Я закрыл глаза, упиваясь чудесным аппаратом своей любимой, но внезапно она выпустила его изо рта и на мой удивленный взгляд, произнесла:

— тебя я вычистила, дай мне заняться Еленой Владиславовной.

Катя отстранила меня в сторону и, разместившись между ног учительницы, ткнулась носом в ворсистый лобок. Хозяйка квартиры лежала словно бесчувственная, прикрыв ладонью глаза, не издавая ни единого звука. Она совершенно не двигалась и даже не реагировала на прикосновения своей юной подруги — только подымающаяся частым дыханием грудь говорила, что она жива.

Развороченная щель Лены, словно рана, истекала белесой струйкой, сочившейся по ляжкам прямо на диван. Юная распутница провела кончиком язычка по трещинке с самого низа до верха, слизывая пахучую слизь, а затем ее алчный рот прижался к растраханной пизде и начал засасывать ее всю целиком. Мне не было видно, но я знал, что язычок Кати забурился так глубоко, как только мог в теплое влагалище, вытягивая все новые и новые порции сырости, скопившейся там, которые тут же скатывались вниз по горлу моей любовницы.

Безумное действо было очень возбуждающим, но мой боец, утомленный бешеной скачкой секса, подавал лишь слабые признаки жизни и потому я, шлепнув лизалку по крепкому заду, вышел на кухню, выкурить сигарету, решив не мешать милому общению учительницы и ученицы.

Голова гудела от бесконечного шума моих собственных мыслей. Я закурил. Табачный дым приятно сдавил легкие, распространяя отрадную слабость по занемевшим от однообразного положения членам. Из открытой форточки освежающе тянул прохладный ветерок, а я все стоял, смотрел на проезжающие через двор одинокие машины и думал. Кто же ты Катя и почему ты действуешь на меня как дурман?

Мы уходили, стараясь не смотреть друг другу в глаза и не произнеся ни слова. Мы снова вернулись в обычный мир, в том в котором мы были так счастливы всего пару часов назад. Произошедшее не укладывалось ни в какие рамки, и мы сами не могли осознать всего этого. Зачем мы с Катей сделали это, и что теперь ожидает нас? Ни у кого из нас троих не находилось слов, чтобы выразить бушующие внутри мысли. Только когда мы уже переступили порог, вместе со звуком закрывающейся двери мы услышали негромкое Ленино: «Спасибо вам обоим».

8.

1784 год, Оскольская волость

Новоалександровского уезда

Захарий по-хозяйски ощупывал молодое упругое тело, развалившееся перед ним на лавке. Его руки переходили от молочных дынек расплывшихся грудей к животу, затем обтекали пушистый еще не отворенный бутон у нее между ног, пощипывали мясистые окорока и снова возвращались к исходной точке Девушка была совершенно готова, влага текла из нее ручьем, бедра дрожали в предвкушении чего-то необычного, что должно произойти сейчас, и она не находила в себе сил, чтобы открыть глаза и взглянуть на своего совратителя.

— Ах, дедушка, что же это такое твориться, — охала юница, — как горит все. Какие у тебя руки ласковые, а нежные какие, словно и мозолей нет на них.

— Что, девка, хочешь ли потушить огонь, что у тебя между ножонок? — хмыкнул старик.

— Да, — протяжно завыла Устиница, — научи, дедушка, как делать это, а то мне ведь замуж скоро, а ничегошеньки не знаю. Я старательная, все делать буду.

— Я бы с радостью, молодка, — крякнул мельник, — да только не просто мне уже это, стар я стал, так сразу не получиться.

— Что ж мне сделать нужно? — живо подхватила девушка.

— Есть одно средство проверенное, — улыбнулся в усы хозяин, — только не противно ли тебе будет.

— Что ты, милый, — еще сильнее покраснела крестьянка, — губками, что ли приласкать твой крючок?

— Догадлива, чертовка, — скалился Захарий, — ох и падка я смотрю на это дело, любви доходчива, видать многих мужиков в деревне осчастливишь. Ну что ж приступай к делу.

Устиница поднялась с лавки, все еще ощущая легкое головокружение и покалывание в кончиках пальцев. Она совершенно не знала с чего начать, но похоть вела ее сама в нужном направлении, словно направляя невидимой рукой. Маленькая ладошка скользнула под низ рубахи хозяина и нащупала короткий теплый отросток, казалось совсем безжизненно повисший под холмом большого пуза.

Любознательные пальцы заскользили по его поверхности, и она почувствовала, как гладкая кожица без усилий сдвигается вверх до тех пор, пока не упирается в густые кусты волос. Мельник стянул через голову рубаху, открыв взору соблазняемой красотки свое орудие, которое ей предстояло подготовить к бою. Устиница с интересом принялась его изучать. Ей уже доводилось подсматривать украдкой за членами деревенских парней, застигнутых в неподходящий момент, но никогда этот ствол, источающий густой тягучий аромат, не оказывался прямо перед ее любопытным носом.

Член старика выглядел довольно жалко: съежившийся от прохладных прикосновений сквозняка, он походил на сморщенный обрубок толстого вонючего, покрытого многочисленными морщинами и складками, червя, который выглядывает из курчавых седых зарослей своей гладкой слепой головкой, посредине которой сияет отвратительное отверстие беззубого рта. Покоился червяк на двух больших шарах мохнатых яиц, которые как показалось девушке, были значительно крупнее, чем те, что ей приходилось видеть ранее ненароком.

— Ну что, девка? — злорадно скривился мельник, — не тошно тебе такое в уста сахарные запускать?

— Что ж тут тошного может быть, — не совсем решительно ответила девушка, — славная свистулька какая.

— Так давай же дуй уже, — засмеялся дед, — а то так и спину продует, чего доброго.

Устиница подхватила одной рукой снизу набухшие шары, зажмурилась и заглотила приоткрытым ртом корень старика почти целиком.

— Ты побережнее, с ним, а то у тебя зубки острые не как у меня, еще чего доброго отхватишь его, — закряхтел хозяин, — ну не бойся, губками его, губками. Умница, какая, а язык снизу подложи. Вот как.

Юная распутница слегка расслабила челюсти и заскользила по гладкой поверхности корня до самого основания, стараясь обхватить его по окружности своими полными губками. Горький отвратительный вкус заставил ее морщиться, но она решила не отступать и довести дело до конца, удивляясь, однако, что такое занятие может вызывать интерес у бабы. Впрочем, может дело лишь в обязанности женщины, не все же заботы приятны, надо просто перетерпеть.

Обильно омывая собственной слюной отросток, разместившийся у нее во рту, Устиница через некоторое время привыкла к отвратительному тошнотворному привкусу и начала деловито причмокивать эту колбаску. Она уже вся перепачкалась своей влагой, взбиваемой резкими хлюпающими движениями ее рта, пена стекала по подбородку, шее, дальше на грудь, перемазывала не только ее, но и покрытые пупырышками гусиной кожи ноги мельника.

Впрочем, ее усилия начали давать результат — она почувствовала, как облизываемый стручок начинает оживать, пульсировать, расти в длину, надуваться и заполнять все больше и больше пространства в ее горячем влажном рту. В резонанс с пробуждением гиганта, начало возвращаться покинувшее было ее возбуждение, поднимаясь откуда-то между ног, приятным жалящим покалыванием и нестерпимым зудом, растекаясь по сдобному юному телу, добираясь до самого кончика язычка, скользившего по гладкой головке.

Теперь она поняла, как возбуждающе тереться носиком об жесткие заросли волос на лобке, обхватывать губами твердеющий, наливающийся потаенной силой мужской инструмент, заглатывать его так глубоко, как только можно, наслаждаться его насыщенной горечью и удушливым ароматом. Подняв глаза наверх, она увидела блаженное лицо старика, наслаждающегося необычным искусством своей полуночной гости. Она поняла, что теперь он в ее власти, что мельник выполнит любую ее прихоть, только чтобы алые девичьи губки продолжали сжимать едва помещающийся между ними ствол.

Свободная рука рефлекторно спустилась к ее закупоренному бутону вульвы и, слегка раздвинув его створки, привычно заскользила по вспухшему клитору. Устиница поплыла от накатившей услады. Зудящая киска сочилась соком, заливая бедра, вся одежда была перепачкана ее выделениями, волосы взъерошены, лицо пылало от бешеной скачки, но она хотела только продолжать и продолжать. Ей так нравилось ласкать себя, одновременно держа во рту мужской корень, что не прошло и пяти минут, как красочный оргазм брызнул из ее перезрелого пушистого персика мириадами липких брызг.

Она повалилась на пол, обессиленная, но довольная. Огромной горой над ней возвышался мельник с торчащим в небо древком копья, обильно залитого слюной юной распутницы. Ему явно требовалось продолжение, так как его орудие только пришло в готовность, зарядившись от нежных ласк крестьянки, и призывно требовало произвести выстрел зарядом миллионов сперматозоидов в еще нетронутое никем детородное нутро полуночной гостьи.

Старик с диким ревом самца схватил девицу и, словно, не замечая веса ее дородного тела, швырнул на широкую деревянную кровать. Устиница, впрочем, не возражала против такого обращения. Она разлеглась на спине, подстраиваясь как можно удобнее под неровности жесткого матраса, и бесстыдно расставила ноги, приглашая мужчину к продолжению их игры.

— Давай же, дедушка, у меня так писечка горит, откупорь мою целочку, — призывно улыбалась развратница, раздвигая пальчиками края своей киски.

Захарий забрался на кровать и, наклонившись над девушкой, направил свое орудие на запечатанные ворота. Он плавно водил лысой головкой по влажной расщелине, из которой щедро сочился любовный нектар. Однако пухлые половинки крепко прижимались друг к дружке, словно ограждая девственную прелесть девушки от мужской грубости.

— Нет, негоже это, — вдруг произнес старик, — я тебя сейчас отворю, а потом опять на меня селяне будут бочку катить, что опозорил девку. Твой жених первый же прибежит после брачной ночи.

— Не прибежит, — стонала раззадоренная Устиницы, — никто ведь не узнает, я никому, ей богу. Давай же, мой хороший, мочи нет, никакого терпения. Сам меня поджег — теперь уже не потушить.

— Кто ж тебя трогал, дуреха, сама начала светить ляжками своими белыми, а потом еще и набросилась, — настаивал знахарь, — ты вот что, ступай-ка домой, а я заговор произнесу, ничего тебе Параскева и не сделает.

— Никуда я не уйду, — вспыхнула крестьянка, — ежели не дашь мне елды своей, так и знай всем расскажу, что ты приставал, распутник старый.

— Ты мне не грози, — огрызнулся хозяин, — не доросла еще, чтобы волхва страшить.

Устиница подскочила и резкими движением впилась поцелуем в беззубый рот старика.

— Пожалуйста, дедушка, — шептала она, — хочу, чтобы ты со мной это сделал, так мне по душе твоя штучка.

— Ладно, — умаслился дед, — мне самому не унять своего богатыря, раззадорила девка, только давай вот что, мы по-другому сделаем, чтобы нам и тебя не испортить и Яриловых пирогов попробовать, повертайся задом.

Девушка быстро сообразила, что собирается сделать старый распутник и, не имея ни капли возражения на противоестественное свое употребление встала на четвереньки, оттопырив свой круглый зад. Вожделение ее от всего происходящего достигло такого предела, что она уже не могла думать здраво, решив, отдаться на волю грязным желаниям и сокрытым мечтам.

Захарий подошел к столу и макнул пригоршней в плошку со свиным жиром. Затем он обильно намазал им свой вздувшийся конец, звучно натирая и без того блестящее окончание своей плоти густым слоем, и перешел к юной селянке. Его крючковатые загрубелые пальцы, испачканные салом, с не свойственной им деликатностью плавно и нежно принялись массировать коричневый глазок девичьего ануса, не только смазывая его, но и подготавливая к будущему вторжению.

Устиница вздрагивала предательским ознобом от этих непривычных, но при этом отдающих приятным возбуждением, прикосновений, к своему потаенному месту, которое она сама никогда еще употребляла подобным образом, считая чересчур грязным.

Чужие пальцы щекотали нежную кожицу, разливали по деликатным уголками девичьего тела жгучие, почти нестерпимы приливы наслаждения, рождали незнакомые доселе ощущения, заставляя несчастную все больше терять самообладание и погружаться в мир чувственной похоти, в круг настоящего, хоть и противоестественного совокупления. Наконец, шаловливый большой палец мельника провалился по обильно смазанному пути внутрь смрадного жерла, сорвав с губ мольбу, сделать с ней это немедленно.

— Сладкая какая ты, девка, — горячо шептал развратник, целую круглые, тугие щечки ягодиц, — складная какая, всё что надобно приделано, и всем Лада-озорница тебя наградила. Так и рассудок потеряешь совсем, когда на такую красоту любуешься. Как замуж выйдешь — приходи ко мне, ублажишь старика лакомством этим.

— Обязательно приду, дедушка, — охала в ответ растомившаяся дуреха, — что захочешь то и сделаешь со мной. Так мне нравиться ласка твоя.

— Ох, и пропадешь ты, молодуха, — хмыкнул знахарь, — вот через твой слабый передок и погубишь себя. Это дело известное, как попробуешь сладости уже не остановишься.

Старик, не спеша, с расстановкой и знанием дела, забрался на скрипящую расшатанную кровать и разместился поудобнее сзади своей жертва. Его рука уверенно направила все еще торчащий член прямо в предназначенное ему отверстие. От этого прикосновения девушка невольно напряглась, крепче смыкая сморщенные края своей задней дырочки.

— Не бойся, — ласково бормотал старичок, — я нежно все сделаю, и больно не будет.

Набухшая скользкая головка начала свое продвижение, но слишком тугой глазок никак не пропускал ее.

— Расслабься, говорю, — прикрикнул дед, звонко шлепая по голой девичьей ляжке.

Устиница вскликнула и напористый кончик мужского ствола проскочил через преграду, оказавшись сразу почти на треть в смрадной пещере.

— Ой-её-ей, — завопила девица, — вынимай ирод, аж в глазах помутилось, какой большой он, не помещается.

— Тихо, тихо, пошло дело,

— настаивал мельник, — потерпи немного, сейчас попривыкнет твой чуланчик. И узенькая же у тебя дырочка, совсем не разношенная еще, у Оносьицы рябой так и без всякого вспоможения залетает, а тут и с ворванью не идет.

Старик под вздохи своей любовницы начал поглаживать под платьем ее вспотевшую спину, нашептывая разные пошлые шалости, про то чем они сейчас занимаются и какие у девки чудные прелести. Так они застыли в нелепой и не очень удобной позе на несколько минут, пока коричневый глазок свыкался с вторгшимся в нее стрежнем. Боль потихоньку отступила и процесс пошел лучше, Устиница покрякивая даже и не заметила, как большой стержень плавно и постепенно прошел в нее по самое основание, погрузившись на всю свою длину.

Мельник также аккуратно подался назад, но освободив не больше половины своего молодца, опять начал наступление в глубину. Постепенно любовники притерлись друг к другу и набрали нужный темп. Поношенный временем, но еще вполне бодрый боец все легче и легче проскальзывал в жаркую норку по смазанным салом стенкам. Старику явно нравилось, как тугое колечко девственного ануса прилежно обхватывает его орудие прямо по средине, сжимает чувствительный стержень и ублажает его источник наслаждения на кончике члена не прямо, а через невидимые нити блаженства, за которые деликатно подергивает во время каждого движения взад и вперед. Захарий упоенно охал в свои густые усы и еще крепче сжимал мозолистыми ладонями нежные бедра юной любовницы.

Устиница тоже прочувствовала свою роль и, уже почти не ощущая болезненного жжения, раскачивала в такт любовнику задом, принимая снова и снова всю его великолепную мощь. Очень медленно и неуверенно, словно дрожа на ветру, огонек ее наслаждения раздувался во все больший костер, привлекая селянку своим ярким светом совсем нового ощущения, затягивал в свои горячие объятия смешанных боли и удовольствия и через время неминуемо обжег ее испепеляющим оргазмом.

Это было не так как обычно. Ей было сложно сравнить с теми эмоциями, что вызывал у нее клиторальный оргазм, ведь это был ее первый настоящий секс с мужчиной и сама по себе обстановка предполагала кардинальные различия чувств, но анальный секс пришелся ей по душе.

Устиница так увлеклась своими ощущениями, что даже и не заметила, как старик извлек свое заряженное дуло и накрыл весь ее дебелый зад выстрелами тугих струй спермы. Она чувствовала, как липкая жидкость стекает по ногам, но привыкшая к мужскому члену попочка казалось ощущала прежнюю наполненность твердой плотью и ее размеренные движения внутри.

Избу наполнил густой душёк дерьма, в котором они оба неаккуратно перепачкались, смешанный с пряным запахом спермы, женского сока и потных тел любовников, а за окнами уже начинал брезжить рассвет.

— Хороша, молодка, — усмехнулся дед, разглядывая изможденное молодое тело, развалившееся перед ним, — ублажила старика, не то, что деревенские бабы. Так и быть помогу тебе за то с твоей бедой.

Только тут Устиница вспомнила, зачем вообще приходила среди ночи на угорицу и подскочила как ужаленная, стараясь хоть как-то оправить свой разлохмаченный наряд.

— Ой, дедушка, а я-то совсем и позабыла про Параскеву, что же это я перед плотью слабой не устояла и себя погубила.

— Ничего ты не погубила, — успокоил мельник, — Параскева наша сродственница, ничего худого не делает, а если и пожурит, то по-доброму, по-родительски. Ты ей расскажи, как все дело обстояло, она простит, уж ты мне поверь.

— Как же я ей расскажу? — охнула селянка.

— Известное дело как, — отвечал старик, — укажу я тебе дорогу. Слушай, да запоминай. Пойдешь значит к Иванову полю, там ложбина будет. Иди вдоль по ней, не бойся, место не хоженое, конечно, но пробраться можно. Смотри не вздумай по полю пойти, а то полевик жуть как не любит, когда кто по ржи наливающейся ходит. Как дойдешь до межи полевой, увидишь небольшой лесок. Там деревня была Мокрецы, да погорела почитай, как пять десятков лет.

— Знаю, знаю, бывала там, по грибы бегали в тот лесок, — взбодрилась Устиница.

— Ты не перебивай, — осерчал дед, — как к опушке подойдешь повернись к лесу задом и иди так пока не окажешься в самом лесу. Это чтобы в святое место по твоим следам никакая нечисть не зашла, криков каких и звуков не бойся, они с тобой ничего не сделают. Домов в лесу давным-давно нет, что не сгорели, мужики на дрова разобрали, остался только один колодец.

— И колодец знаю, дедушка, чудной колодец, — вскрикнула девушка, — на поляне стоит, а деревья его не затягивают, никто за ним не смотрит, а он не обваливается, и вода в нем не переводится, да только пить ее нельзя, а то колодезник утянет на дно.

— Дать бы тебе по губам твоим, да только очень уж они хорошо с елдой управляются, — усмехнулся старик, — Не перебивай, говорю. Нет там никаких колодезников, глупости народ темный придумывает, да потом сам в них и верит. Еже ли надо знать, то у каждого колодца есть своя Вила златокосая, да только в Мокрецовском колодце своей Вилы нет, потому как колодец тот на месте капища устроен, мои предки волхвы из него живую воду брали для почитания богов наших. Когда пришли на Русь демоны иноплеменные, да повалили идолов богов словенских, да капища посекли и пожгли, тогда и то место погибло. А уж потом Мокрецы там устроили. Не послушали волхвов, что нам месте этом святом нельзя ничего строить, да и поставили храм злых духов иноземных, а вокруг него и село большое. Только наши боги хоть и силу потеряли, а все равно ж Сварожич, глядя на безобразие сие и попрание законов вселенских кинул чушку из кузнечного горна своего, да и спалил огнем очищающим нерадивых своих потомков, а место запечатал квадратом восьмиконечным. С той поры никто больше не рискует не то, что алтарей кровавых прежних ставить, а и появляться там.

— Как же я пройду туда? Ведь разгневаю Сварога? — испуганно спросила крестьянка

— Того, кто старых богов чтит, кто святой закон Прави, Яви и Нави блюдет, того предки наши в беде не бросят, завсегда помогут, — отозвался знахарь, — Есть у меня один оберег, за твою красоту и усладу, что старику дала, так и быть подарю тебе. Вот он.

— Это ж щепка обычная, — удивилась Устиница

— Дуреха, хм, щепка. Этот дуб самим среброголовым громовержцем расколот был. На моей угорице и рос он, да Перун в гневе молнией поразил его на сотни осколков, а я вот собрал обереги эти. Да много уже пороздал, но добрым людям чего ж не помочь. Бери, этот кусочек святого дерева тебя от любой напасти спасет. А еще вот возьми кусок пряжи. Она обычная, да только пригодится — когда к колодцу подойдешь. Встань к срубу спиной, да брось через левое плечо пряжу внутрь, ну и зови матушку Мокошь. Иди уже.

Устиница поместила щепку под рубаху в ложбинку между грудей, распрощалась с добрым мельником, пообещав напоследок, что непременно еще навестит его, а еще что впредь будет чтить духов земных, и с резвостью стрижа понеслась в указанное ей место. Захарий проводил ее до самой калитки и еще долго смотрел в след мелькающим белым пяточкам.

— Что же, волховник, не жаль тебе души загубленной? — раздался голос справа, — теперь умирать легко будет, да только дитя неразумное на страдания обрек, а еще и телом румяным похоть свою потешил.

— А ну брысь, скотина неразумная, ты меня не стыди, война на Руси идет, лучше бы облик свой истинный принял, — рявкнул старик, пнув Полкана ногой.

Первобытный страх снова обуял Устиницу, когда она проделывала весь указанный знахарем ритуал, но она в точности исполнила его. Пока она добралась до дальнего поля и отыскала в лесу колодец был уже почти полдень. Она опасалась, что не успеет или сделает что-то не так, только когда услышала за спиной нежный голос, она немного успокоилась. Теперь уж отступать некуда было. Девушка обернулась, сжимая, словно оружие в руке подаренную ей дубовую щепку, и увидела перед собой необыкновенно красивую высокую женщину средних лет в красном повойнике с расшитым убрусом, из-под которого свисали длинные серьги, сложенные из множества серебряных нитей. Незнакомка была облачена в праздничный цветастый сарафан, плавно описывающий нежные изгибы ее стройного тела, правда при этом она почему-то была босой.

— Устиница, ты ко мне пришла? Зачем Макошь видеть хотела? — спросила женщина, певуче растягивая долгое «а», — Что это у тебя? Захарий что ли щепу от дуба мужа моего дал? Вот же пройдоха, обхитрил все-таки. Да что ж ты онемела вся и слова не скажешь?

продолжение следует