Наказание и искупление. Часть 3

Бабаков жестом придержал Тихомирова, неторопливо взял сразу две остатние розги со стола и, сложив их в ладони, замахнулся, занеся руку далеко за спину. Хлестнул же – нарочито вяло, почти что ласкающее. И замер.

Коля недоуменно повернул голову:

– Ну?

– Гну! – хмыкнул майор. – Двадцать один. Очко. Поздравляю с победой.

– Да иди ты со своими шуточками!

– А я не шучу! – серьезно ответил Бабаков. Он подобрал со стола листок и поднес его к Колиным зеленым глазам "информативной стороной". – Двадцать, как видишь. Дядя Олег не обманывает. На больше – не нашалил. А получил – двадцать один. Ну и хорош!

Паренек продолжал висеть, уцепившись за край стола. Его хмурое лицо выражало недоверие.

– Вставай! Одевайся! – прикрикнул на него майор. – Свободен!. .. как остров Куба:

Коля поднялся с пола.

– Ему бы одеколоном протереть: это самое: – заботливо заметила Елена. Она словно впервые смутилась Колиной наготой и не сумела назвать задницу задницей.

– Водка есть, – капитан Тихомиров плеснул себе из бутылки на заскорузлую ладонь, припечатал ее к иссеченным, кровящим мальчишеским ягодицам и растер без особой деликатности.

Коля взвыл:

– Ыыыыы: – а совладав с мукой, натужно осведомился: – И давно это у тебя, капитан?

– Что?

– Пацанов за жопу хватать!

Оба офицера миролюбиво рассмеялись. Бабаков объяснил:

– Да это ж наша работа – таких как ты за жопу хватать!

Когда юный преступник, обретший свободу, удалился, а вскоре вслед за ним – и Елена, когда Бабаков с Тихомировым снова остались одни, майор обратился к подчиненному:

– Ну и чего скажешь?

– На предмет?

– Правду в статьях пишут, что порка – это чего – то такое сексуальное?

Тихомиров пожал плечами:

– Хуй знает. По мне – так нифига. Что дубинкой ебашить, что вот сейчас: Помнится, когда в ОМОНе работал:

– То есть, совсем ничего не почувствовал? – перебил его Бабаков. И поспешно добавил: – Вот и я тоже! Хуйню в статьях пишут!

***

Паренек в зелено – болотной мешковатой куртке и линялых свободных джинсах одиноко брел по ночной пустынной улочке. Иногда он досадливо кривился, когда ткань трусов терлась о невидимые миру полосы на телесной мягкой ткани.

За спиной послышался шум легковой машины. Она приближалась. Подкатила вплотную, поравнялась с беспечным, ничего не замечающим ночным пешеходом. Какое – то время кралась рядом, почти что касаясь зеркалом его локтя. И лишь когда машина потребовала к себе внимания клаксоном – парень соизволил повернуть голову.

За рулем новенького "Гольфа" сидела Елена Панарина. Стекло было опущено. Инспектора по делам несовершеннолетних и самого "проблемного" ее питомца разделяли какие – то полметра: Коля шагал по левой стороне, а улочка была односторонняя.

– Признайся, Коля Лакки, – с демонической насмешливостью сказала Елена, – а ты очень смутился, что я тебя голеньким видела?

– Охуенно: – буркнул Коля. И встал. Машина тоже остановилась.

Какое – то время они смотрели друг на друга неотрывно, меряясь взглядами: Колин малахит против Елениной бирюзы, что тверже. Наконец, Коля проворчал:

– Ну чего, так и будем глазки строить? Или кто – то на СВОЕ место жопу перетащит?

Елена фыркнула – "Ну и хам ты: " – однако ж перебралась через рычаг передач на пассажирское сиденье. Коля, с осторожностью, стараясь не ерзать, устроился за рулем.

– Больно? – участливо спросила Елена.

– Терпимо: – глухо отозвался Коля. Достал сигарету, закурил. Прихлопнул свою дверцу – и газанул, с пробуксовкой, с ревом.

– Ну не надо лихачить! – взмолилась Елена, отлепившись от обивки дверцы после поворота на проспект.

Коля скосил на пассажирку надменно – насмешливый взгляд:

– Поучи отца!

– Поучишь его: замминистра: Слушай, ты хоть алкоголя не употреблял сегодня?

– Если водочный компресс на жопу не в счет – то нет.

Елена задумалась. Тоже закурила. Машина летела в воздушном коридоре, мимо эфемерных витрин и фасадов домов, похожих на голограммы, сквозь оранжевое марево аргона. "Аргонавт хренов!" – подумалось Елене. Вслух она спросила:

– Ко мне?

Коля помотал головой.

– А куда?

– Узнаешь.

Елена пожала плечами. Помолчала, завороженная этим полетом сквозь сытую светом московскую ночь, шуршанием шин по влажному после недавнего дождя шоссе, красноватым мерцанием габаритов редких попутных машин, чьи фары вскоре истаивали в зеркалах "Гольфа":

– Ты очень эротично считала! – сказал вдруг Коля. – Правда. Я аж заслушался.

– Да ну тебя! Я, между прочим, переживала за тебя. Честно.

Коля чуть сбавил скорость, состраиваясь к поворотному ряду, осклабился, глядя на спутницу:

– Не пизди! Переживала она: Тащилась ты! Что я тебя, не знаю? Все вы садистки. Дай только позырить, как пацана мучают.

Несмотря на категоричность обличений, тон его был не слишком сердитый. Скорее – понимающий.

Елена высунула руку в окно, стряхнула пепел. Миролюбиво предложила:

– Ну хочешь – ты меня выпори. Будем в расчете.

– Не будем! – хмыкнул Коля. – Тебе это нравится, а мне – не дофига! – вырулив на Садовое и снова набирая прыть, он ожесточился в тон движку: – Хотя, конечно, выпорю. Еще как! Ох, почешу я сегодня ремень о твою ненаглядную розовую попку! Фиолетовой будет, в крапинку, ага?

Елена потупилась, будто впервые уличенная в своем диковинном пристрастии.

– Но сначала у нас другое, –

сказал Коля, подлетая к Петровке. Притормозил, свернул. – Сначала ты проигрыш свой искупишь.

– В смысле? – не поняла Елена.

– Пфф! – сказал Коля. – Девичья память, ага? Какой уговор – то был? Я угоняю вашу тачку, попадаюсь, – но отмазываюсь вчистую, используя свое обаяние, тонкий психологизм и охуительные дипломатические способности:

– По – моему, ты кое – чем другим отмазался, – с немного виноватой улыбкой возразила Елена.

– А не ебет, подруга! Главное – тебе впрягаться не пришлось. Тем более – папику своему звонить. Так что – "вдень цак, родная, и не выпендривайся!" И сейчас ты покорно и безропотно исполнишь самое безумное мое желание!

Он припарковался напротив серо – бурого здания, похожего на притопленную в асфальт огромную римскую пентеру, только что без мачт и весел. Корма пентеры разверзалась просторным балконом с четырьмя незатейливыми колоннами не то дорического, не то "фаллического" ордера. Людям же осведомленным – в этих колоннах виделся прежде всего ордер на арест:

Колина веснушчатая физиономия расплылась в похабной ухмылке:

– Знаешь, подруга, твой Бабаков, перед тем как ты пришла и началась веселуха, сказал: "Елена Георгиевна так много от тебя хлебнула: ". Золотые слова! Только гражданин майор сам не въезжал, насколько он прав. А сейчас, – Коля отвесил глубокий кивок, – ты хлебнешь еще! Моего белкА:

– Что, прямо здесь? – стушевалась Елена, опасливо и с неким пиететом поглядывая на грозное здание.

– Ага! Прямо здесь!

– Ты точно псих! – восхищенно прошептала Елена, но тем не менее пригнулась и протянула руку к потрескивающему от предвкушения зипперу. Джентльмен Коля сдвинул рычаг передач в крайне заднее положении, чтобы не мешался. И блаженно уронил затылок на подголовник. Зажмурился.

Старший лейтенант Елена Георгиевна Панарина просунула голову под руль, и ее миловидный ротик, столь искусный в чтении нотаций всяким малолетним нарушителям, заполнился самой непристойной частью самого неподатливого из ее подопечных. Проще говоря, Ленка заглотнула Колин хуй.

В минете этот миловидный ротик был не менее искусен, нежели в чтении нотаций. А с точки зрения Коли Лакки – так и гораздо более искусен. Собственно говоря, с этого и завязалась их трогательная дружба. С сакраментальной Колиной фразы, когда его в какой – то по счету раз доставили в отделение: "Подруга, если нечем рот занять, – можешь поучить меня жить. А так – мой хуй к твоим услугам!"

Против самых безумных Колиных ожиданий, молодая офицерша хотя и покраснела, но хмыкнула: "А не застучишь, мелкий? Типа, совращение?"

"Нет! – твердо пообещал обалдевший Коля. – На пацана отвечу!"

Вспоминая об этом сейчас, он застонал. Еленины губы и язычок знали свое дело. Совершенствовались они непрерывно, с девятого класса школы, когда Леночка Панарина могла запросто сделать минет едва знакомому мальчишке, единственно – ради обогащения опыта. "Сколько хуев – столько подходов, – объясняла она подругам. – Но ведь чем больше попробуешь – тем скорее подберешь. Это как шахматы: комбинаций дохуя миллиардов, но кто не играет – тот и нихуя не научится".

На юрфаке МГУ она была любимицей курса. И не только своего. И все недоумевали, с чего она пошла в милицию, да еще и на самую неблагодарную работу – с малолетками возиться. Только Лена знала, с чего:

Коля, не открывая глаз, объявил торжественно, томно и зычно:

– Вот всегда мечтал, как офицер милиции отсосет мне прямо у крылечка Петровки – 38!

Елена что – то промычала в ответ.

– Во – во! – согласился Коля, счастливо засмеявшись. – И сейчас, Леночка, я в лице твоего ебальца имею всю вашу серую породу! И: – он напрягся, судорожно заегозил по сиденью, уже не обращая никакого внимания на боль в поротой заднице. – Раз! Два! Три! Ооо! Йеэээ!

С полминуты его грешные, наэлектризованные до треска мошонки яйца исходили горячим густым белком. Коля подумал, что если бы поставить на пути его мощных выплесков турбину – можно было бы обеспечить энергией целый квартал и капитально утереть нос Чубайсу. А если бы подарить хоть половину его кайфа какому – нибудь пацану попроще – так тот в простоте своей сдохнет от счастья, а потому и нехер делиться!

– Молодец: спасибо: – хрипло пробормотал Коля, когда Лена, усвоив белок до последней капли, осторожно сняла свою бесшабашную очаровательную головку со все еще крепкого "скипетра".

Тут Коля будто спохватился – и, подавшись вперед, сграбастал Елену за шелковистые черные локоны, не давая выбраться из – под руля:

– Куда! А ну смирно, блядина! – и принялся приговаривать голосом вкрадчивым, теплым и ласковым, как некий игрушечный костерок инквизиции для уличенных в ереси кукол: – Шалава ты, Ленка, шалава!

От мимоходом отвесил старшему лейтенанту милиции игривую пощечину. И продолжил укорять:

– Ну вот куда это годится? Сосать хуй всяким отщепенцам: под окнами ГУВД Москвы: позорить честь мундира: что еще ты позволишь с собой сотворить? Отпердолить тебя в жопу на Лубянке? Обоссать на Красной площади?

– Обоссать – нихуя! – опровергла Елена.

– Все равно дрянь ты, дрянь! Шалава! Дрянная девчонка! – Коля, чуть намотав Еленины волосы на руку, привлек ее поближе к себе, приложил губами к пряжке ремня: – А ну целуй давай! Его, его! Ремешок мой. Полижи его, поласкай: попробуй на вкус: попроси, чтобы он был к тебе сегодня добрым: только хуй он будет добрым: так ужалит, и раз, и другой, и много раз – что Леночка плакать будет: и пизденка Леночкина плакать будет: потому что Леночка извращенка: и за это Леночку драть надо: а чем больше дерут – тем больше Леночка прется: вот ведь какой замкнутый круг – то!

– Я уже вся теку! – одышливо призналась Елена. – Поехали!