Монастырские рассказы. Глава 10

Тотчас же после ухода виконта де Мервиля из покоев моей матери, я направилась в свою комнату, желая освежиться губкой и переодеться. Проходя по анфиладе, соединявшей покои моей матери с комнатами, предназначавшимися для меня, я повстречала Виктóра. Не следует думать, что восхищение, испытуемое мной по отношению к моему новому аристократическому любовнику, полностью вытеснило то уважение, которое я испытывала к юному пажу. Напротив, я питала к нему очень теплые и страстные чувства, какие, по-моему, должна испытывать каждая девушка к мужчине, впервые вторгшемуся в святая святых ее девственных владений.

— Здесь есть более опытные дамы, чем я, — добавила Эмили, обращаясь к настоятельнице и госпоже Д’Эрмонвиль, — и я хотела бы задать им вопрос, — разве не возникает у них определенного чувства привязанности к тому, кто во время любовных игр применяет к ним определенную силу? Конечно же, я не имею в виду жестокость.

Обе дамы обратили свои взоры к Эмили, и подтвердили ее мнение, попросив ее продолжать интереснейшую историю.

— Когда я встретила Виктóра, он бросил быстрый взгляд вокруг и покрыл мои щеки и уста любовными поцелуями. Проделывая это, он уже собирался было перейти к дальнейшим вольностям, и более того, он уже ухватился за подол моего платья, но у меня не было ни малейшего желания позволить ему просунуть руку между моих бедер. Во-первых, мои страсти только что полностью утолились; во-вторых, я чувствовала легкую боль; а в-третьих, обе моих дырочки все еще были влажными и скользкими, как, впрочем, и мое нижнее белье, и конечно же, красивый юноша был достаточно умен, чтобы понять, что означают эти знаки и приметы, а я очень не хотела, чтобы он совершил свое открытие. Поэтому я прошептала ему, что чувствую себя уставшей, больной и нездоровой. А поскольку это утверждение подкреплялось, без сомнения, моим бледным и томным видом, у него хватило вкуса и такта немедленно отказаться от своих намерений.

— Но, моя милая мадемуазель, — жалобно заговорил он, — что же мне теперь делать? Посмотрите-ка сюда! — с этими словами он указал на середину своих бархатных бриджей, в которые, казалось, кто-то воткнул приличных размеров огурец или скалку. И в самом деле, к чести портного, было удивительно, как это нижняя часть штанов Виктóра вообще еще держалась вместе. Я рассмеялась и ответила ему, что он не должен был поддаваться своим похотливым мыслям и что нет никакой причины, по которой член молодого пажа должен был бы так ужасно стоять только потому, что он встретил свою молодую любовницу в узком проходе. Но так как его душевное и физическое состояние, казалось, выходило за пределы всяческих шуток, я предположила, что в доме полно молодых девушек, — к примеру, Фаншетта, моя собственная горничная, или Софи, горничная моей матери, — каждая из которых была бы счастлива принять его в свои объятия. И я сказала это не потому, что эти девушки вели себя неприлично, а потому, что знала — наивность всех молодых парижанок в их положении заключается в том, чтобы охотно уступать свою особу любому красивому молодому человеку, который выказывает по отношению к ним определенное страстное восхищение. Особенно это касалось юноши вроде Виктóра, который не только отличался необыкновенной элегантностью, но и подозревался в том, что имеет дворянское происхождение по отцу.

В ответ Виктор немного поворчал. Внушительная сладострастность его почтенной госпожи и девственные прелести ее чудесной дочери совершенно отбили ему аппетит к любым обычным блюдам, сообщил он. Но я быстро остановила этот его горячечный бред, заверив, что моя служанка Фаншетта — милейшая девушка на свете, что ее юные прелести достойны любого герцога или маркиза во Франции, что я видела ее обнаженной и ее бедра, попка, живот и вообще фигура почти идеальны. Конечно, если она ему не понравится, он может оставить ее в покое, но я сказала, что позвоню в колокольчик, чтобы попросить ее принести мне теплой воды, но если он желает, то может сам пойти и сказать ей, что я хочу. Все это я произнесла с некоторой долей негодования, но он сердечно поблагодарил меня и попросил продолжить свое дело.

— Виктóр, скажи ей, чтобы она отнесла воду в спальню, — сказала я. — Я не буду мешать вам в течение десяти минут. И не вздумай сунуть руку ей под юбку, когда она будет подниматься наверх, иначе она прольет горячую воду!

— Я хочу, чтобы она пролила что-нибудь получше теплой воды, моя дорогая мадемуазель! — смеясь, заявил он, и ушел.

Пока он отсутствовал, я приоткрыла дверь, соединявшую мою спальню с гардеробной, и отодвинула засов, чтобы ее нельзя было закрыть полностью. Затем, усевшись в мягкое кресло так, чтобы через оставленный просвет была видна вся комната, я стала ждать, когда поднимут занавес (я имела в виду нижнюю юбку Фаншетты) и откроют эту пьесу (то есть раздвинут ее бедра и распахнут киску). Ждать мне пришлось недолго.

Вот наконец вошла Фаншетта, неся большой кувшин с водой и обнимая Виктóра за изящную талию. Она наполовину смеялась, наполовину возмущалась.

— Успокойся, Виктор! — сказала она. — Право, ты очень неделикатен. Если бы моя юная госпожа узнала об этом, нас обоих выгнали бы из дома, ну по крайней мере, меня. Что касается тебя, наглец, то красивых пажей всегда ценят и, возможно, ты сохранишь свое место. Да успокойся же ты, дерзкий мальчишка!

Все это было сказано, когда Виктóр просунул руку под ее нижние юбки, ощупывая ее сокровищницу. Во всяком случае, он прекрасно оголил ее ноги и бедра.

Его действия произвели на нее благоприятное впечатление, и когда он шепнул ей, что ее госпожа не войдет в комнату в течение десяти минут, она бросила на него томный взгляд, поставила кувшин и вздохнула.

К этому времени он уже задрал ее одежду до пояса и стоял на коленях, ощупывая и целуя ее попку, бедра и живот, а также маленькие интимные дырочки, расположенные по соседству, при этом левой рукой пытаясь неуклюже и неловко расстегнуть штаны. Наконец он справился с этим, и поднялся с колен. Его член, освобожденный от оков, вырвался на свободу, полностью возбужденный и готовый к работе.

После, обхватив мою хорошенькую служанку за талию, он наполовину подвел, а наполовину поднес к моей кровати, где уложил на край, и, вытащив оттуда подушку, подложил ей под голову. Затем, прихватив по очаровательной ножке в каждую свою руку, он без дальнейших церемоний приступил к работе. Но он не знал своей хозяйки, потому что Фаншетта оказалась если и не совсем невинной девочкой, то, во всяком случае, достаточной узкой и тесной. Более того, губки ее пещерки были сомкнуты друг с другом сильнее, чем это обычно бывает. Результатом всего этого оказалось то, что мастер Виктóр сделал один или два очень серьезных толчка, никак не повлияв на состояние входа. Если можно так выразиться, он просто стучал в дверь, требуя, чтобы его впустили.

Наконец, в агонии своих бесполезных толчков он прошептал:

— Положи руку на мой член, моя милая маленькая подруга, и веди меня в рай блаженства, иначе я сей же момент кончу тебе на живот, и ты не получишь никакого удовлетворения, а обо мне и говорить нечего.

Фаншетта, которая до этого хихикала над его тщетными попытками, теперь поняла, что дело принимает серьезный оборот, и увидела, что из-за того, что он держал ее за обе ноги, он никак не мог помочь себе руками. Поэтому она протянула свою изящную маленькую правую руку и направила его нетерпеливый чудовищный член прямо в свое мохнатое устье. Чтобы вознаградить ее за боль, он вонзил в нее весь свой инструмент — по-моему, почти девять дюймов — с первого же толчка, показавшийся мне безрассудным и очень жестоким.

Бедная Фаншетта закричала:

— Ах, Виктóр, помилуй! Я не могу вынести этот ужасный член, разрывающий меня изнутри. Ах! Не надо, умоляю тебя! О, дорогой, милый Виктóр! Ах, я.. вот... уже! — и тут, когда он мягко опустился на нее, покрывая поцелуями ее лицо и белую грудь, она испустила долгий протяжный вздох, и я увидел, что паж после еще нескольких сильных толчков достиг того эффекта, что доставил ей неописуемое удовольствие одновременно достигнув своего собственного.

Вы заметите, мои любезные слушатели, леди и джентльмены, что голос моей хорошенькой служанки значительно изменялся от той острой боли, которую она испытала при первом же толчке, и до глубокого вздоха удовлетворенной чувственности, ознаменовавшего окончание трудов юноши. И я полагаю, что так и должно быть в каждом случае, когда девушку разумно трахают, какой бы тугой и узкой она ни была, или какие бы огромные пропорции не имел ее друг-мужчина. Полагаю, что человек, который не думает ни о чем другом, кроме как засунуть свой стоячий член в киску девушки и кончить в нее сразу, как только сможет, без всякого учета ее чувственного удовольствия, является немногим лучше самого низшего животного.

Это конечно замечание Эмили вызвало всеобщее согласие среди собравшихся. Даже милая маленькая Луиза, с которой, уверен, я обращался не особенно деликатно, пробормотала свое согласие с принципом, выраженным ее более опытной подругой. «Боже правый!» — подумал я, гадая, чего только не вытерпит девушка или женщина от мужчины, если будут возбуждены ее самые непристойные желания. Я был уверен, что ничто, кроме крепких объятий мужчины или, говоря простым языком, откровенного хорошего траха, не удовлетворит ее чувственные страсти.

Затем Эмили продолжила свой рассказ:

— К этому времени я уже полагала, что могу объявить о своем присутствии. Поэтому, поднявшись со своего места, я подошла к наружной двери, которую открыла и закрыла, как будто только что вошла в свою гардеробную. Это возымело желаемый эффект. Я слышала, как Виктóр быстро вскочил и поспешно ретировался. Предполагаю, что он, должно быть, скрылся за дверью спальни. Во всяком случае, войдя в комнату, я застала Фаншетту одну, торопливо поправлявшую подушку и приводившую постель в порядок. Я велела ей принести мне чистую ночную сорочку, а сама тем временем разделась и прежде попросила ее обтереть мои интимные места губкой.

Удивленное выражение лица Фаншетты, когда она услышала это, трудно описать словами. Она смотрела на меня так, словно решила, что ее молодая госпожа либо сошла с ума, либо, что более вероятно, странно забылась в своих желаниях за последний час. Но я только посмеялась над ней.

— Ничего страшного, Фаншетта, ведь это то, что рано или поздно должна испытать любая хорошенькая девушка. — говорила я ей, когда служанка тщательно обтирала и высушивала меня губкой.

Вскоре она вымолвила, что не имеет права спрашивать, кто же осмелился посягнуть на особу мадемуазель, но опасается, что тот, кто это сделал, не удовлетворился тем, что обычно происходит в таких случаях, а мог совершить двойное насилие. Судя по ее словам, она догадалась, что виконт позабавился не только моей киской, но и моим задком, однако я отнеслась к этому безразлично и попросила ее помочь мне одеться.

— Тебе не кажется, Фаншетта, что небольшое мытье и купание пойдет на пользу и твоим потаенным частям тела?

Боже мой, как она покраснела! В одно мгновение ее лицо стало пунцовым.

— Почему? Неужели мадемуазель думает, что я...? — начала она.

Когда я остановила ее, сказав, что только что видела, как они с Виктóром забавлялись на моей постели, она со слезами на глазах стала умолять меня простить ее за вольность, которую она позволила себе в моей спальне.

— В самом деле, мадемуазель, этот дерзкий молодой человек был так любвеобилен и выглядел таким красивым, что меня охватило неописуемое чувство, и я разрешить ему проделать все то, что видела мадемуазель, так что мне не нужно описывать это.

В это время я услышала, как подъехала карета и зазвонил колокольчик привратника. Справедливо полагая, что вернулась моя матушка, я поспешно заверил Фаншетту в моем полном благорасположении к ней и доброй воле, будучи уверенной, что благодарность, которую она выказывала и, очевидно, чувствовала ко мне, предохранит ее от болтовни или рассказов о том, что я потребовала губку и чистую сорочку.

Я встретила свою мать настолько спокойно, как только могла, но она находилась в сильном негодовании, узнав, что ее обманули. Ее тетя была так же здорова, как и она сама, и, что было еще хуже, похоже, таковой останется еще долго. Записка с просьбой навестить старую леди оказалась подделкой. Моя мать сразу поняла, что это был заговор, чтобы ее выманить из собственного дома, либо чтобы каким-то образом воспользоваться ее отсутствием, либо чтобы ограбить ее во время путешествия. Выяснив, что ограбления не произошло, она ревниво приближалась к истине. По тому, как строго она расспрашивала меня о визите виконта, я видела, чем вызваны ее подозрения. В ответ я дерзко заявляла, что слышала, как он звонил, но сама его не видела. Утверждая это, я полагала, что зашла слишком далеко, так как некоторые из слуг, должно быть, догадались о том, что я была в гостиной, когда позвонил виконт, и, не желая причинить мне никакого вреда, без колебаний признались бы в этом. Между тем, если бы я сообщила, что видела его всего несколько минут, пока он писал записку для ее светлости, то никто не смог бы доказать, что у нас были любовные сношения. Я бы солгала в любом случае, но так уж случилось, что ложь, которую я сообщила, оказалась едва ли не большей, чем моя мать могла проглотить, и очень скоро я узнала о последствиях этого.

Между тем моя мать делала вид, что верит мне, и я льстила себя надеждой, что обманула ее. Однако очень скоро я поняла, что ошибалась.

В ту ночь я удалилась на покой, надеясь, что на следующий день буду иметь удовольствие видеть виконта, и если судьба воспрепятствует нам испытать какое-либо восторженное наслаждение в объятиях друг друга, я, по крайней мере, смогу утешиться с Виктóром. Но я был обречена испытать разочарование как в первом случае, так и во втором, ибо, когда я около полудня спустилась в гостиную, позавтракав в своих покоях, к моему великому удивлению мне сообщили, что моя мать уже пообедала и поспешно покинула дом около часа тому назад. Эта одна из последних привычек моей матери была очень примечательной, и заставила меня задуматься, куда же она могла пойти.

Было уже около трех часов, когда она вернулась, меня сразу же позвали к ней, и я увидела, что ее суровый вид не предвещает мне ничего хорошего.

— Эмили, дочь моя, — начала она, — вчера ты сообщила мне наглую ложь. Ты сказала, что никогда не видела виконта де Мервиля, но я встречалась с ним сегодня, и он признал, что видел вас, но только во время короткого пятиминутного разговора. Однако его смущенное поведение вкупе с откровенной ложью, которую вы мне сказали, возбудили во мне самые худшие подозрения, и я совершенно уверена, что вопреки моим предостережениям, ты принимала в свои объятия моего любимого любовника. Говоря откровенно, ты позволила ему трахнуть себя. Осмелюсь сказать, что в этом было больше его вины, чем твоей, но это не является гарантией на будущее, ибо когда девушка однажды распробовала сладость быть хорошенько оттраханой красивым молодым человеком, она не успокоится, пока не получит это снова.

Тут я начала было заикаться, чтобы возразить, но меня быстро прервали словами:

— Мадемуазель, возьми свое платье и подоткни его, пожалуйста!

Мне ничего не оставалось, как повиноваться, и теперь я знала, что мое разоблачение неизбежно. Когда я продемонстрировала свое обнаженное тело, моя мать пробормотала:

— Ха, очень налитая фигура как для молодой девушки! Прекрасные бедра и ягодицы, не такие великолепные, как у меня, но очень привлекательные. Не сомневаюсь, что здесь не все так уж красиво и чисто, но скорее всего это видимость раздражения. Раздвинь свои бедра!

Как только я это проделала, моя матушка до упора погрузила указательный палец мне в киску, а затем, понимающе покивав головой, воскликнула:

— Как я и ожидала, никакой девственности! Конечно, потрахалась ты основательно, а поскольку Анрѝ по пустякам не пристает, то скорее всего он проломил и дырку в заднице. Что ж, мадемуазель, я могу сказать лишь одно. Будучи совершенно уверенной в том, что я только что выяснила, на обратном пути от монсеньора де Мервиля я зашла к своей подруге, которая знакома с настоятельницей монастыря Сен-Клер. По моей просьбе она написала рекомендательное письмо, которое обеспечит тебе доступ в святую обитель, но не в качестве монахини, а в качестве, как это называется, гостьи в уединении. И там у тебя будет свободное время, чтобы успокоить те чувственные желания, с которыми такой ребенок, как ты, не должен иметь никакого дела. Я буду присматривать за тобой, пока ты не покинешь мой дом!

Услышав это, я была очень огорчена, но более всего, я испытывала раздражение. Однако будучи сильной духом, решила не показывать своих чувств, и спокойно согласилась, сказав лишь, что хотела бы, чтобы Фаншетта помогла мне собрать вещи и милые сердцу безделушки.

Моя мать охотно согласилась, потому что ей было приятно увидеть, как радостно я восприняла ее предложение об изгнании, добавив однако, что мои безделушки мне очень мало пригодятся. Но все-таки я решила взять их, так как ценное имущество всегда полезно носить с собой. Затем я оставила ее искать Фаншетту.

На пути в свою комнату, по счастливой случайности я встретила Виктóра. Я поспешно шепнула ему, чтобы он спрятался в ванной, примыкающей к моей гардеробной, и что я скоро присоединюсь к нему. Он кивнул в знак согласия с сияющим лицом, и я пошла дальше, чувствуя, что там, по крайней мере, мы будем в безопасности от возможного вторжения моей матушки, поскольку это убежище было предназначено исключительно для меня. Если бы я назначила ему свидание в своей спальне, там, конечно, оказалась бы Фаншетта. Не то чтобы я возражала против ее присутствия, но моя любезная мать могла бы вмешаться и посмотреть, как идут мои сборы.

Войдя в комнату, я позвонила в колокольчик и, когда появилась Фаншетта, велела ей немедленно приступить к работе и отобрать в путешествие самые лучшие и ценные мои платья. Ласковая девушка разрыдалась, когда узнала причину этих приготовлений. Но у меня было не так много времени, чтобы утешать ее, так как я знала, что Виктóр нетерпелив в своем ожидании, и более того, я могу его упустить, если кто-то еще захочет его. Поэтому я отыскала маленькую ванную комнату, специально отведенную для моего удобства, и, открыв дверь, увидела моего красавца пажа, сидящего на закрытом сиденье со спущенными штанами. От испытуемого ожидания он находился в ужасном состоянии, его член встал дыбом между ног, будто кобра, откликнувшаяся на призыв трубы. Мы не обменялись ни единым словом, я лишь заперла дверь на засов, и он поднялся с места, в то же время мягко прижав мою голову и плечи вперед к двери, так что я оказалась в согнутом положении с хорошо отставленной попкой. Когда я приняла нужное ему положение, он приподнял и закинул мою одежду на плечи и тут же принялся целовать мои округлые нижние щечки — полушария моей попки, разумеется. А после принялся за работу.

Поза, которое, как мне кажется, называется положением по-кобыльи, очень благоприятно, пока девушке есть на что опереться руками, а то обстоятельство, что я поставила одну ногу на сиденье, должно быть, дало ему хороший вид на мою сочную киску и позволило ему сразу же ворваться внутрь без всякой возни и промедления. Его налитая алая головка раздвинула мои покалывающие от нетерпения половые губки, вслед за ней последовал горячий стержень, медленно продвигавшийся вверх по моему голодному проходу. Он был таким твердым и толстым, что я почувствовала, как он по всей длине скользит по моим внутренним складкам. Благодаря моему дорого купленному интимному опыту с виконтом, а также последующему отдыху и мытью, я не чувствовала никакой боли, ничего, кроме огромного удовольствия. И когда вслед за бешеным накачиванием молодого самца наступил момент экстаза, я почувствовала, как благородный член Виктóра продвинулся еще на дюйм вверх по моим внутренностям и выпустил обильную струю теплой жидкости. Я щедро ответила ему тем же, и оба мы были очень счастливы и довольны друг другом.

Конечно, мы могли говорить только шепотом, но Виктóр сумел дать мне понять, что он перевернет небо и землю, чтобы получить разрешение сопровождать меня в качестве одного из моих слуг на следующий день, и что он думает, что знает, как это сделать. Мне было любопытно узнать, как он это проделает, но времени на разговоры не было. Я ушла в свою спальню, предоставив моему другу тихо и не торопясь ускользнуть, что, я полагаю, ему удалось достаточно ловко проделать.

В тот же вечер я получила приглашение присоединиться к моей матери за ужином. Это была необычная милость, потому что она редко ужинала дома, а когда ужинала, то ее спутниками были обычно веселые джентльмены и придворные дамы, а она не хотела, чтобы я принимала их манеры и нравы. Но я полагаю, что в тот вечер, в честь моего отъезда, она была рада пригласить меня на ужин тет-а-тет. К тому же это был очень хороший ужин, единственной отрицательной нотой в котором было отвращение, явно выказываемое ею к Виктóру. Этот вздорный юноша, как она его назвала, прислал от управляющего просьбу, чтобы ему позволили завтра присоединиться к моему эскорту в качестве одного из лакеев. Моя мать предложила послать со мной трех вооруженных слуг — она посчитала, что вместе с кучером это будет достаточной защитой. По моему разумению, Фаншетта должна была ехать со мной в карете, а затем оставить меня и мои сундуки в монастыре и вернуться обратно одна.

— Между прочим, — произнесла моя мать задумчивым тоном, — По дороге домой эти негодяи слуги затрахают Фаншетту до упаду, и вероятно, проделают в ней одну дыру вместо двух, или что-то в этом роде. Конечно, тут уж ничего не поделаешь, но смею сказать, она к этому привыкла. Но что касается этого паренька, Виктóра, который притворяется, будто немного деревенского воздуха пойдет ему на пользу, то все это чепуха!

После этого, позвонив в колокольчик, она велела лакею удалиться и прислать вместо себя Виктóра, пожелав поговорить с ним.

— Итак, Виктóр, — сказала она, когда тот вошел, — как давно ты болен и что с тобой происходит, позволь узнать?

— Вовсе нет, милостивая госпожа, я не болен — ответил он, — я лишь чувствую слабость, вялость и болезненность.

— Ты слабый и вялый? Какая чушь! — воскликнула мадам. — Вот что, месье, расшнуруйте мне сапоги, а потом принесите вышитые туфли. — С этими словами она подняла одну из своих изящных ножек. Виктóр, нагнувшись, чтобы расшнуровать ее сапожки, не мог не увидеть ее нижних юбок. Я же не могла не улыбнуться про себя этому испытанию, проверяющему истинность утверждения молодого человека о «слабости и вялости», искренне надеясь, что ее светлость будет разочарована. И действительно, когда я вспомнила, как упоительно Виктóр трахал меня несколько часов назад, у меня появилась надежда, что ему удастся обмануть ее.

Так оно и оказалось. Мадам приподняла сначала одну ногу, потом другую, так что мне стали видны ее белые шелковые чулки на всю длину и даже часть обнаженного бедра. Представьте, что же тогда должен был видеть Виктóр? Несмотря на это, когда хозяйка велела ему снять штаны, его член, сонный и безвольный, свисал вниз головой.

— Ну, честное слово! — воскликнула матушка. — Бедный мальчик, должно быть, ты действительно нездоров! Я никогда в жизни не выставляла свои чары напоказ, но совершенно очевидно, что в настоящее время ты совершенно бесполезен в этом доме. Так что, если ты думаешь, что небольшая перемена обстановки на пару дней пойдет тебе на пользу, я разрешаю тебе завтра составить компанию мадемуазель.

— Благодарю вас, милостивая госпожа, — сказал паж, опускаясь на колени и целуя ей руку.

Как и было определено моей матерь, наше путешествие началось на следующее утро. Фаншетта ехала со мной в одном из наших экипажей, который был достаточно велик, чтобы с легкостью вместить шесть человек. Один вооруженный слуга ехал на кóзлах вместе с кучером, а Виктóр и еще один человек, тоже хорошо вооруженный, сидели наверху позади нас. Той же ночью мы должны были добраться до монастыря, после чего люди и лошади должны были отдохнуть в соседней деревне и на следующий день вернуться в Париж.

Похоже, склонность Виктóра к Фаншетте была хорошо известна, и в доме над ним часто подшучивали. Как потом пояснил мне он сам, все предположили, что он ухитрился занять место одного из моих слуг только ради того, чтобы при случае попользовать Фаншетту.

Причиной того, что нам понадобились вооруженные люди, была та часть дороги, которая шла через лес, и во время нашего путешествия по лесу произошел один примечательный случай. Мы ехали очень медленно, потому что лесная дорога была плохая. На пути мы обогнали крестьянскую девушку, которая ехала на рынок на своем ослике. Проезжая мимо, я заметила, что молодая крестьянка была очень красива, с загорелым лицом, а ее корзины, закреплённые на ослике, заставляли ее скакать в пугающей и, я полагаю, очень неудобной манере. Такая езда также привела к тому, что ее мускулистые ноги в красных чулках оказались выставлены напоказ до колен. Наш экипаж проехал мимо нее, и я больше о ней не вспоминала, как вдруг карета остановилась, и Виктóр подошел к окну, чтобы сказать нам, что одна из лошадей потеряла подкову и мы вынуждены задержаться на десять минут.

— На самом деле, мадемуазель, — прошептал Виктор, — наши слуги, Робер и Филипп собираются трахнуть ту прекрасную деревенскую девушку, мимо которой мы только что проехали, прижав ее или нагнув к дереву или каким-нибудь иным способом. Они убедили старого Жака, кучера, притвориться, что лошадь потеряла подкову, а я дал им по золотой монете и бутылку вина. Взамен они ничего не расскажут о том, что я до конца путешествия буду ехать внутри кареты.

Я со смехом сказала ему, что он ловкий управляющий и что мы с Фаншеттой будем очень рады видеть его внутри. Я не имела ввиду внутри нас, но из его последующих рассуждений я уверилась, что он понял это буквально, именно так. Более того, я выразила желание посмотреть на крестьянку, хотя бы для того, чтобы увидеть, как у нее все обернется с двумя нашими слугами. Поэтому, когда она удалялась от нашей кареты, оба парня догнали ее и, придержав, встали по обе стороны от нее. Роберт тут же принялся целовать ее красивое, пышущее здоровьем, лицо, а Филипп немедленно запустил руки между ее попкой и киской. Она начала было вырываться и кричать, но я сказала Виктóру, чтобы он дал ей одну крону [английская золотая или серебряная монета, приравненная к 5 шиллингам. – прим. переводчицы] и убедил ее благосклонно принять все происходившее. Время было дорого, а я хотела увидеть, как ее хорошенечко отымеют.

После этого она значительно поменяла свой тон, сказав только, что принять двух таких прекрасных крупных мужчин одного за другим — это будет слишком для бедной сельской девушки. Филипп со смехом ответил, что от этого затруднения можно легко избавиться, и мы всей компанией двинулись туда, где густые заросли деревьев образовывали плотную завесу.

Робер и Филипп на ходу принялись расстегивать бриджи. Прибыв в укромное место, они первым делом вытащили из корзины девушки веревку и подняли ее одежду, привязав к подмышкам, так что вся ее энергичная здоровая фигура была выставлена напоказ самым похотливым образом, но была обнажена не полностью, а лишь наполовину. Затем, поместив ее стоя между собой и раздвинув ее бедра, Робер погрузил свой твердый член в ее пещерку, а Филипп начал пробиваться в нее сзади. Своими резкими толчками с двух сторон они насадили ее и приподняли на цыпочки, чуть не сбив ее с ног.

В промежутках между своими сильными ударами, Филипп приговаривал, задыхаясь:

— Ты же... видишь... моя деревенская красавица... что у нас... очень мало времени... и так как ты, кажется... возражаешь... нам... чтобы мы... тебя... друг за другом... то мы учли это... и ради твоего удобства... и нашего тоже... мы трахаем тебя... вдвоем... одновременно. Тебе нравится, когда в тебя входят два члена, а четыре шара одновременно свисают у твоей попки, а? Какая она у тебя хорошая и тугая! Как у тебя дела, Робер?

— О, я уже по уши в ее почках, — отвечал ему другой слуга. — Она так сочится, что чуть не затопила мой бедный член... О, вот, даааааа! — и произнеся это, он в нескольких судорожных спазмах начал выстреливать в нее своими могучими зарядами.

В конце оба извлекли свои орудия из ножен, а девушка вытерлась и опустила нижние юбки. Покончив с этим, она сделала мне скромный реверанс, надеясь, что мадемуазель произошедшее действо позабавило. Я дала ей еще одну крону и распрощалась, а затем, повернувшись к Виктóру, я попросила его передать Роберу еще одну бутылку вина, и велеть ему ехать сзади вместо себя, разделив ее с Филиппом. Что же касается самого пажа, то я велела ему сесть в карету, так как у меня были послания для матери, которые он должен был передать. Как и следовало ожидать, все приказы были с радостью исполнены.