Монастырь

Пожилая монахиня, нервически дрожа, обнимает в тени молодую хорошенькую инокиню и, запустив к ней под мантию свои костлявые руки, мнет ей с трепетом груди, потом, двигаясь дальше по животу, щекочет пальцами еще девственные губы, окруженные вьющимися волосами первой молодости. Она дрожит, и сладострастная слюна течет между губами. Молоденькая монахиня млеет, судорога схватывает ей ноги, глаза дико блестят... Пальцы старой монахини, проскользнув между губ, погружаются дальше и щекочут внутренние стенки влагалища. Инокиня прерывисто дышит, спазмы сжимают ей горло и наконец, откинув голову, она замирает...

В двери кельи щелкнул ключ. Вошла игуменья. Несмотря на мрачный костюм, она выглядела вполне красавицей: рослая, с высокой грудью, правильными чертами лица и чудными голубыми глазами. Без сомнения, в свете, в миру, она была причиной многих взглядов, вздохов и даже слез молодых и зрелых мужчин.

Но теперь все кончено. Войдя в келью тихой поступью, она перекрестилась, зажгла восковую свечу и стала разоблачаться. Оставшись в одной сорочке, она чуть приспустила ее. Пара розовых, упругих грудей, как бы освободившись от давления невидимой руки, выглянули в разрезе рубашки, дразня своими сосками.

Немного постояв, игуменья придвинула мягкое кресло к столу, поставила свечу и уселась, смотрясь в зеркало. Прищурив глаза, она распалила свое воображение, как бы со стороны любуясь собой. Ей это помогало упиваться опьяняющими минутами...

Тонкий пальчик коснулся розовых губок... и улыбка удовольствия пробежала по лицу сидящей. Поласкав себя минуты две, она взяла подушечку и, прикрепив к ней в совершенстве сделанный резиновый мужской член, стала дразнить им губки. Дыхание ее сделалось учащенным, конвульсивное подергивание промежности указывало на приближение наиболее сильного момента возбуждения. Монахиня быстро прижала к себе подушечку с членом и замерла...

Быстро двигалась подушечка – то придвигаясь плотнее к нежным губкам, то отдергиваясь от них. Монахиня прерывисто дышала и подскакивала на кресле. Лицо разгорелось, глаза подернулись влагой и полузакрылись... Еще момент – и голова ее откинулась назад, глаза совершенно закрылись, а тяжелая русая коса упала на пол...

... Поодаль, за храмом, в нише каменной ограды приютилась беседка. Лунный свет струйками падает сквозь листву и круглыми пятнами играет на широкой скамье. Две монахини сидят на скамье, плотно прижавшись друг к другу. Одной на вид лет во18 лет, другой – за двадцать. Младшая – блондинка, рослая девушка, с высокой пышной грудью, с нежным цветом довольно приятного лица. Красивые линии талии, расширяясь у таза, образуют нежный перегиб. Другая, постарше – среднего роста, имеет немного бледноватое, с открытым лбом лицо. Блестящие, черные как смоль глаза выдают южную натуру, натуру страстную.

Она возбуждена близостью с подругой и лунным светом. Поднятый подол черного покрывала соблазнительно открывает ее полные, бело – розовые ляжки. Она держит на коленях блондинку. Светлые волосы блондинки, играя тенями, волной ложатся в промежности. Обняв правой рукой ее талию, черноглазая погружает палец в ее роскошную растительность.

Блондинка, слегка нагнувшись, улыбается и, в приятной истоме согнув руку, ласкает горячей ладонью ляжки подруги, при этом дрожит и радостно целует ее шею.

–  Душечка, сильней, сильней! – шепчет она, быстро ерзая на коленях южанки. Та ускоряет движения руки, блондинка млеет... словно ток пробежал по ее телу. Вздохнув, она замирает в объятиях подруги...

... Вдруг по ограде, ярко блестевшей при лунном свете, промелькнула тень. Какая – то монахиня в покрывале проскользнула на боковую тропинку, едва приметную для глаза. Она быстро спустилась по отлогости и села в тени кустов.

Прошло минут десять. В ночной тишине послышался хруст веток. На тропинку легла тень. Кто – то шел со стороны оврага. Монахиня поднялась и стала прислушиваться. Шаги приближались.

–  Семен Петрович, это вы? – тихо спросила она.

–  Я, – послышался мягкий тенор.

–  Идите сюда.

Из – за кустов выступил высокий мужчина и скрылся в тени развесистого дуба, очутившись, таким образом, рядом с инокиней.

–  Что это вы так поздно? Мать Митрофания из себя выходит.

–  Бес попутал, совсем забыл, что сегодня моя очередь.

–  Ну уж и мать Митрофания! Черт сидит у нее между ног, так и не терпится! – продолжала инокиня. – Нате, надевайте!

Мужчина надел монашескую мантию и закутался в нее.

–  Идем! – сказала инокиня и взяла импровизированную монахиню за руку.

Они выбрались из – за кустов и пошли по тропинке. Инокиня пододвинулась к мужчине.

–  Семен Петрович! – жалобно заговорила она. – Семен Петрович!

–  Что такое?

Монахиня прижалась к нему:

–  Уж будьте добры, ради бога... – и она просунула руку ему под мантию.

–  Ну уж нет! – сказал он, отстраняя руку монахини. – И с одной игуменьей будет достаточно работы, а тут еще и тебя ублажать. Так вы, пожалуй, все сбежитесь ко мне. Нет,

слуга покорный! Ищите другого...

–  Ей – богу, не могу выдержать, Семен Петрович.

–  Ну, возьми потычь пальцем. Аль не хочешь?

Они вошли в тень зеленого купола. Инокиня быстро подняла подол и, схватив в объятия Семена Петровича, терлась передом об его ляжку.

–  Душечка, голубчик мой, соколик... Ну, сделай милость, – молила она задыхающимся голосом.

Семен Петрович задрожал. Монахиня быстро полезла ему под мантию...

–  У, какой славненький! – залепетала она, держа в руке горячий член Семена Петровича. Прикоснувшись к нему передом, она вложила его себе между ног.

Семен Петрович немного присел. Монахиня быстро задвигала передом, охватив руками его спину.

–  Еще, еще... сильней, голубчик! – Внезапно член выскочил. Семен Петрович торопливо запахнул мантию.

–  Что же вы, Семен Петрович? Еще, хоть немножко, голубчик мой. Сзади уже заодно. Сделайте милость... – И монахиня, подняв рубашку, обернулась к нему задом. Две упитанные половинки бело засветились в темноте.

–  Ну, где же там? – прошептал Семен Петрович.

–  Здесь, здесь вот... – монахиня, просунув руку между ляжек, дрожа, сунула в себя член. – Ох, хорошо! Вот так. Ой, как хорошо! – млея при быстром ерзании Семена Петровича по ее задней части и наслаждаясь минутой сладострастия, шептала она.

–  Ну, довольно! – сказал Семен Петрович, застегивая брюки и закрываясь в мантию. Монахиня же, опустив подол и обняв Семена Петровича, покрыла его лицо поцелуями.

–  Ну, будет! – сказал тот. И они пошли дальше...

... Мать Митрофания только что отпила чай. Отправив свою поверенную в сад повстречать и провести в покои Семена Петровича, она, неслышно шагая по мягкому ковру, подошла к зеркалу и стала снимать монашеское одеяние. Это была рослая брюнетка с едва заметной проседью. Греческий нос, тонкие брови и бархатистые черные глаза сохранили всю прелесть, несмотря на лета.

Она скинула с себя все платья и осталась в одной батистовой рубашке. Но вот и батист сполз с ее плеч и грудою упал у ног, обнажив роскошное тело. Налюбовавшись вдоволь своими чудесными формами, игуменья придвинула кресло и опустилась в него, слегка расставив ноги. Брызнув духами, она расчесала шелковистые волосы около губок и, откинувшись на спинку кресла, замерла, томясь ожиданием сладострастных минут.

В дверях раздался стук. Игуменья вздрогнула. Стук повторился четыре раза и чей – то голос произнес:

–  Во имя Отца и Сына и Святого духа...

–  Аминь! – ответила она.

Портьера раздвинулась, и на пороге показалась фигура Семена Петровича, закутанного в черную мантию.

–  А, Семен Петрович! – расслабленным голосом произнесла игуменья, не изменив своего положения. – Здравствуйте! Что так поздно?

Семен Петрович подошел и поцеловал полную грудь игуменьи.

–  Здравствуй, мать Митрофания! Задержали. Насилу выбрался.

–  А кто задержал? – лукаво спросила она. – Уж не барынька ли какая? И тонкая усмешка пробежала по ее губам.

–  О, нет. Брат приехал из Москвы, – ответил Семен Петрович, скидывая верхнюю одежду и оставаясь в одной рубашке.

–  Смотрите у меня! – погрозила ему пальчиком игуменья. – Брат ли задержал – то? Ну, да подойди уж сюда, мой хороший. Да что уж ты... сними рубашку – то.

Семен Петрович скинул рубашку и подошел к игуменье.

–  Хороший мой, славный. Ну, ляг тут, я расчешу тебе головку...

Говоря это, игуменья раздвинула ноги. Семен Петрович прилег на ковер и положил голову на густую растительность, обняв руками белоснежную ляжку матери Митрофании. Игуменья стала пальцами перебирать ему волосы.

Но вот игуменья оттолкнула от себя его голову. Он приподнялся. Игуменья переместилась на кушетку и позвонила. Вошла та инокиня, которую мы видели с Семеном Петровичем в саду.

–  Кофе с коньячком! – приказала игуменья. Монахиня удалилась и тут же внесла серебряный поднос с кофейным прибором и хрустальным графинчиком коньяку.

Семен Петрович прилег около игуменьи. Она охватила его руками и стала горячо целовать. Затем закинула на него ногу и, взяв в руку член, провела головкой члена по алым губам.

Кровь ударила в голову игуменье. Она опрокинула Семена Петровича на себя, затем охватила спину его ногами и, задыхаясь, стала ерзать по кушетке.

–  Крепче, голубчик, крепче! Вот так... а... а... ах!. . – слабым голосом вскрикивала она и, затрясшись всем телом, опрокинулась назад, на подушки.

Семен Петрович порывисто и страстно целовал пылающие груди, лицо и шею игуменьи. Она, закрывая глаза, лихорадочно сжимала его горячий член. Потом Семен Петрович лег спиной на груду подушек. Игуменья присела над ним и, наткнувшись на его горячий, крепкий член, вставила его куда нужно и начала ерзать во все стороны. Затем, прижавшись грудью к груди Семена Петровича, закачалась вперед и назад...

В тишине комнаты только и слышно было тяжелое, учащенное дыхание, да изредка вскрикивание: "Ах, как хорошо! О, как чудно!. . Вот так, так... "