Мой любимый тиран. Часть 5

Город Золотых Камней встретил их развевающимися красно-желтыми знаменами, стягами, развешенными на высоких крепостных стенах, и толпами празднично одетых простолюдинов, высыпавших на улицы для встречи своего правителя и его победоносной армии. Алессию, выглядывающую из-за занавесок ярко разукрашенного паланкина, ослепило великолепие этого огромного человеческого муравейника — широкие мостовые, высокие здания, украшенные золотистым кварцем по фасаду и просто толпы народа — она никогда не видела так много людей в одном месте! И это даже не столица! Город был важным стратегическим и торговым центром на границе империи Адалардов, но как уверял ее Радован, он был всего лишь блеклой тенью перед его столицей — прекрасной жемчужиной иберийского царства — Нимой, о которой он мог рассказывать бесконечно — с гордостью влюбленного скульптора, обожающего свое творение.

— Племянник, добро пожаловать домой, — высокий, темноволосый мужчина, с посеребренными висками, радушно раскинул руки на встречу кортежу. Большая часть войска расположилась лагерем за стенами города, только командирской элите и немногим солдатам, выходцам из этой части страны, разрешили войти в город — Радован не терпел смуты и не желал подвергать горожан нелегкому бремени содержания его армии в закрытом пространстве, какой бы дисциплинированной она не была.

— Дядюшка, — Радован легко соскочил с нетерпеливо перебирающего ногами Черного Ветра и быстро преклонил колено, склонив голову перед пожилым мужчиной. Тот мягко поднял его и крепко обнял. Затем отойдя на шаг, грузно склонился в церемониальном поклоне и протянул Радовану связку тяжелых ключей.

— Правитель вернулся в город, — высоким, зычным голосом выкрикнул он, — да здравствует Тигран Великий! — толпа сбившаяся на площади возле дворца, наблюдавшая за встречей, возликовала. — Пока наш джехан с нами ни одно несчастье не может угрожать нам — да славится Тигран Милостивый! — продолжал выкрикивать он хвалебные речи, подогревая народное обожание. Радован гордо стоял рядом, принимая эту любовь, как должное — он был их господином, их императором, ради их благополучия он мог пожертвовать чем угодно, но и взамен требовал немало — абсолютной преданности, беспрекословного подчинения, готовности идти на смерть по первому зову. Он был болезненно беспощаден в этой своей любви к родине — оберегал, холил, лелеял, как женщину, но и использовал, нещадно имел, когда та таяла воском в его руках, рождая новые богатства и оставаясь такой же ненасытной.

— Ну вот теперь когда с церемониями покончено, можно и отдохнуть, — спокойно заметил Радован, по-дружески похлопывая дядю по плечу, — пустишь нас на ночлег, Догуван?

— О чем речь, сынок, всегда рад тебя видеть. Ты не часто балуешь старика — сослал меня в эту почетную ссылку... То за два года не виделись ни разу, то дважды за четыре месяца меня удостаиваешь такой чести. Уж не решил ли ты поменять наместника? — мягко пожурил он племянника. Слова его можно было и в самом деле принять за шутливое негодование немолодого человека, утомленного долгим одиночеством, если бы не властная мощь, сквозившая во всей его фигуре и пронзительный взгляд узких глаз, смотревших внимательно и напряженно из под кустистых бровей.

— Что ты дядюшка, — в тон ему засмеялся Радован, — и в мыслях такого не было. Кто лучше тебя справится с нелегким делом по сохранению моих границ? Да и кому доверять, если не ближайшему родственнику?

Пожилой мужчина в ответ сверкнул глазами и слегка кивнул, выказывая почтение. Оба понимали, что этот обмен притворными любезностями лишь начало их снова и снова возобновляющегося спора. Догуван был слишком амбициозен, чтобы быть так надолго отстраненным от жизни столицы, но не смел вступить в прямое противоборство с племянником, справедливо опасаясь его мощи. Пятнадцать лет назад, когда умер отец Радована, его младший брат надеялся, что теперь то уж пришел его черед насладиться властью, пока едва достигший совершеннолетия племянник будет предаваться развлечениям с женщинами и охоте. Но к его удивлению и вскоре возникшему благоговейному страху, Радован крепко стоял на ногах и не пошатнулся от в одночасье свалившегося на него бремени царствования. Он не нуждался в советах ни родственников, ни государственных мужей, служивших при его отце. Он окунулся в управление государством со всей страстью юного, пытливого ума — разбираясь во всем самостоятельно и редко полагаясь на чужие суждения.

Когда один из князей было восстал, желая отделиться от империи, двадцатилетний император встал во главе войска и молниеносно сломил сопротивление, собственноручно казнив предателя. Догувана до сих пор передергивало при воспоминании о том дне, когда племянник, которого он привык считать мальчишкой, с обнаженным торсом и бесстрастными глазами, не обращая внимания на брызги крови и кусочки плоти, покрывшие липкой жижей его гибкое сильное тело, точными ударами молота дробил кости осужденного. Крики того все еще стояли в ушах. Радован же словно не слышал его мольбы о прощении, как в солнечных лучах купаясь в его боли и отчаянии.

Тогда всем стало ясно, что наследник, несмотря на молодость, не даст собой управлять. Догуван был умен и хорошо усвоил преподнесенный ему и другим представителям зазнавшейся знати урок. Но это не умалило его желания найти брешь в брони племянника. Не мог же он быть абсолютно неприступен, и у него должны были быть слабые места, зная о которых он смог бы рассчитывать на выгоды для себя. Но ни чудесные дары, ни прекрасные наложницы, ни опий или устроенные им кровавые развлечения, казалось, не затронули сердца правителя. Он не отказывался ни от чего из предложенного — наслаждаясь и женщинами, и яствами, и боями на арене в его честь, но ничто не ослабляло его защиты, не смягчало его нрава. Он был истинно сыном своего отца, как бы сам не относился к почившему в могиле тирану.

Догуван преданно склонял голову, не смел перечить приказам, но внутренне сгорал от зависти и злости, не оставляя надежды, что однажды найдет способ сбить спесь с гордого мальчишки, ставшего его властелином. Поэтому сейчас он недоумевая рассматривал разукрашенный паланкин, окруженный воинами, что проследовал во двор его замка в середине сопровождавшей правителя процессии. Оставшись снаружи под предлогом заботы о размещении почетных гостей, предоставив старому сенешалю честь проводить господина в его покои, наместник с изумлением смотрел на тонкую, закутанную в газовую шаль фигурку, выскользнувшую из повозки в сопровождении служанки. Издали лица женщины было не разглядеть, но насколько он знал, жены Радована никогда не покидали пределов Нимы. Значит, женщина была очередной любовницей. Но не слишком ли много чести для простой шлюхи, чтобы привести ее в дом своего родственника? Радован не мог не знать, что это против светских правил — позорить дом почтенного человека присутствием женщины легкого поведения! Тем более он, как радивый хозяин, конечно, предложил бы ему женщину для постели из своего многочисленного гарема. У него как раз была на примете парочка неглупых рабынь, недавно привезенных со островов Двуликого Вулкана — он все еще не оставлял попыток подложить под племянника женщину, что сумела бы так распалить его, что не была бы выставлена из его покоев сразу по окончании, а завоевав доверие, стала бы неоценимым источником сведений для своего хозяина.

То, что племянник привез с собой собственную наложницу, говорило о ее ценности для него, раз он не пожелал расставаться с ней, оставляя в лагере за пределами города. Это как рушило его тщательно задуманные планы, так и открывало простор для новых возможностей. Потирая руки от нетерпения и от еще не вполне сложившихся в голове мыслей, Догуван подозвал вернувшегося сенешаля.

— Ты уже разместил джехана?

— Да, господин, в западных покоях как вы и велели, — раболепно склонившись, ответил длиннобородый старик, позвякивая ключами на поясе.

— А женщина?

— Император приказал отвести ей отдельные покои рядом с его. Я подумал о Хрустальном крыле, где бывало жила госпожа, да поют с нею боги.

— Нет! — взметнулся наместник. — Я не хочу чтобы шлюха моего племянника жила в комнатах моей покойной жены. Но и обижать императора непочтением я тоже не стану, — добавил он в ответ на испуганно-вопросительный взгляд старика, — отведи ей красивую комнату в гареме, ту что соединяется коридором с покоями императора — ничего прогуляется, не царских кровей девка. Пусть о ней позаботятся, как о дорогой гостье, но прикажи, чтобы в общую залу к женщинам ее не пускали.

Старик сенешаль снова почтительно поклонился, соглашаясь с мнением хозяина.

— И вот еще, пошли к императору после обеда Тину и Донату, думаю, он будет рад такому вниманию, — решил все же не отступать от первоначального плана наместник — заодно и проверит, насколько дорога ему эта девчонка.

Во время обеда, что был подан после того, как император освежился и привел себя в порядок, Догуван изо всех сил старался не пасть в грязь лицом, похваляясь своими достижениями в деле управления провинцией. .оrg Он расспрашивал, с интересом и едва осознаваемым восхищением слушал о завоевании Речных Земель, об удачном походе, надеясь услышать и о женщине, что привез с собой племянник.

Он уже успел посмотреть на нее, пока ее мыли в банях, заглядывая в одно из специально замаскированных окон, что позволяли следить за жизнью и порядком в гареме. Она была безусловно красива — с нежной золотистой кожей, русалочьими глазами и длинными ниже бедер кудрями цвета спелой пшеницы. Но он видел женщин много прекраснее ее — гораздо более изящных, с более пышными формами и чарующими изгибами. Так что маловероятно, что она притянула его хладнокровного племянника одним своим видом. Девушка была неуклюжа, явно нервничала и стеснялась прикосновений евнухов к своему обнаженному телу. Может, в этом дело? Может, зря он посылал к императору раскованных, искуснейших в любви женщин, может, тот предпочитал скромниц? Что ж, если на то пошло, этого добра у него тоже хватает. Сам он не любил возиться с девственницами, предоставляя евнухам проводить обряд инициации, упиваясь страхом молоденьких одалисок перед мощным деревянным фаллосом на длинном жезле, которым на его глазах разрывали их узкие, щедро умасленные щелки. Потом, когда девушки приходили в себя, начиналось их обучение и только после, овладев любимыми хозяином приемами в искусстве сладострастия, они, если все еще были ему желанны, попадали на его ложе.

— Как прошло распределение пленных рабов? — вырвал его из дымки томительно-приятных воспоминаний требовательный голос императора.

— Все в порядке, племянник, тебе не о чем беспокоиться, — поспешил заверить наместник, — женщин рассортировали и развезли по провинциям — рабочие руки на полях сейчас в цене. Тех, что помоложе и покрасивее отправили на рынки.

— А дети? — неожиданно спросил Радован.

Догуван недоуменно встряхнул головой и всем телом грузно развернулся к племяннику, полагая, что не понял сути вопроса — для него рабы не делились по возрасту, только по цене и возможной выгоде.

— Дети? — переспросил он, — кого ты имеешь в виду? Девочки разошлись быстро — ходовой товар, много желающих вырастить себе послушную служаночку — для услады ли или так по хозяйству. Да и любителей нераспустившихся цветочков хватает. Мальчишек, что посильнее, кто оправился после кастрации, забрали на галеры и рудники, слабых продали по дешевке как домашних евнухов. Империя большая — всем работа найдется, — добавил он, не в силах истолковать причины мрачного выражения лица племянника.

— А как же усыновление? Согласно старому закону, что я восстановил, желающие бездетные пары имеют право бесплатно забрать пленных детей в семьи, чтобы вырастить их как свободных граждан империи. Сколько таких было? — бурля праведным гневом потребовал отчета Радован.

Наместник лишь беспомощно развел руками.

— Закон то не новый, племянник, но уж больно странный для нашего народа. Кто ж захочет к себе бездомного волчонка в дом взять? Если уж жена бесплодна, лучше от рабыни собственное дитя прижить, чем чужого воспитывать. По всей империи за эти годы не более десятка случаев усыновления наберется. Но если император пожелает, я велю князьям собрать более точные сведения.

— Да, желаю, — отрезал Радован, — пусть все пришлют списки: сколько, куда и какие рабы были отправлены — поименно!

— Да что ты, племянник, кто ж рабов так точно считает — расходный товар... Да и не дело оскорблять наместников таким недоверием, — попытался было урезонить он рассерженного повелителя. Не хватало еще и здесь ревизии — поставки рабов приносили казне немалые доходы, но если в это дело углубиться, то не так сложно установить, что часть золотого потока успешно миновала государственные кошельки.

— Дядя! — одернул его Радован, — я желаю знать обо всем, что происходит в моей стране. И если я требую отчета о рабах, то соизвольте его предоставить, а не юлить, как уж на сковороде. Если вам не хватает мудрости понять мои замыслы, то не стоит им хотя бы мешать!

Догуван вспыхнул от этих оскорбительных слов, его так и подмывало ответить гневной тирадой, потребовав уважения к своему опыту и положению его как старшего родственника — замены отца по сути, но он, проглотив обиду, благоразумно решил смолчать и перевести разговор на другую тему.

— Я слышал, твоя молодая третья жена на сносях. Нет ли уже известий о новом маленьком принце? — благодушно строя из себя любящего дедушку, осведомился он.

— Да, гонец только недавно прибыл, — безразлично бросил Радован, — у меня еще один сын.

— Ну так это же замечательно, сынок, поздравляю! — с явно преувеличенным восторгом воскликнул наместник. — Теперь нашему роду ничто не угрожает — с четырьмя законными сыновьями тебе будет кому оставить свое великое наследие, даже если твои жены перестанут вовсе интересовать тебя. Твой долг выполнен. Возможно, теперь ты захочешь завести себе птичку не только для услады тела, но и сердца и ума. Вон хоть выбирай любую из моего цветника, — грубо пошутил он.

— Спасибо, дядя, я ценю твое предложение, но чего-чего, а вот трудностей с поиском отзывчивой женщины у меня нет. Могу и тебе помочь, — усмехнулся он, с легкостью переходя на ироничное подтрунивание.

Дальше обед продолжился в более спокойном, расслабленном ключе, оба мужчины на время решили отложить былые распри и насладиться поданным пиршеством. Радован рассеянно слушал цветистые речи дяди, механически выделяя главное в этом неприкрытом словоблудии, но мысли его то и дело возвращались к Алессии. Как она там? Устроили ли ее, как он приказал? Не напугана ли этим огромным городом, чужой обстановкой, обилием слуг? Он привязался к ней, успел привыкнуть к ее ненавязчивому присутствию — робким вопросам и терпеливому вниманию к его рассказам. Все время похода она была рядом, и сейчас сердце его было не на месте. Он стремился поскорее увидеть ее, зарыться в душистые волосы, утонуть в зелени глаз, но специально поддерживал наскучившую беседу, страшась собственных порывов, желая полного контроля над своими чувствами. Он в глубине души понимал, что она становится для него чем-то большим, чем просто очередной игрушкой, но уверял себя, что это не имеет значения, что он просто не взял ее еще и от этого томится. Он чувствовал, что она уже готова к близости, что страхи ее и воспоминания о надругательстве, если не растаяли, но подернулись дымкой. Она каждый раз трепетала в его руках, горячечно прижималась, когда он ласкал и целовал ее — все ее тело неосознанно просило большего. Но он все не решался, заковывая себя в тугие тиски аскетизма.

Он уговаривал себя, что не хочет этого делать, пока она боится его — но она уже давно перестала, ее огромные глаза, только завидев его, наполнялись радостью, доверием и любовью. Потом он убеждал себя, что ей будет неприятно, если бы это произошло в палатке или повозке, посреди лагеря, где каждый может их услышать — но теперь они в замке, где он один в огромных покоях. Он позволял себе думать о ее юном теле, раскинувшемся на атласных покрывалах, но тут же одергивал себя. Нет, еще не время. Ему не хотелось нарушить ту связь, что была между ними, не хотелось терять ее наивную преданность.

В его мечтах он поселил бы ее в красивом уютном доме в пригороде Нимы, подальше от дворца, от гарема, придворных, его жен и детей, и навещал бы там. Там бы он был просто ее милым лордом Радо и на время хотя бы в ее глазах переставал быть грозным тираном. Он чувствовал, что только так, проведя жесткую границу между своим миром и сказкой, которую для нее создаст, он сможет с легкостью контролировать свою привязанность, не опасаясь разорваться между тем, кто он есть, и кем становится, находясь рядом с ней... Возможно, тогда взгляд ее всепонимающих глаз, в которых не было ни капли осуждения, перестанет терзать его во сне и наяву, заставляя внутренности сжиматься от неприятного, незнакомого чувства, которое вполне могло быть виной...

Все еще размышляя о своей юной нимфе, перевернувшей его размеренную, лишенную привязанностей жизнь с ног на голову, Радован, покончив с обедом, отправился в свои покои, повелев дяде созвать совет на завтрашнее утро, планируя разобраться во всех делах провинции, требовавших его внимания, и дать указания о постепенном слиянии новых земель в составе империи. У него были большие сомнения на счет того, справится ли его амбициозный дядюшка с этой задачей, уж больно часто тот, по отчетам приставленных соглядатаев, путал казну провинции с собственной.

В покоях его уже ждали слуги, наполняя водой большой, низкий бассейн в прилегающей купальне. Толстая, крепкая женщина с крупными красными руками расстилала простыни на низкой, узкой тахте, готовя масла для растираний.

— Как моя маленькая пленница? — спросил Радован у доверенного слуги, молчаливо помогавшего ему снять одежды, — я надеялся увидеть ее здесь по возвращению.

— Госпожа уснула, мой джехан, Кара сказала, что она была слишком утомлена после дороги. Я осмелился разрешить ей, полагая, что вы будете рады проведать ее позже.

— Ты правильно поступил, Прайм, — похвалил Радован, — нам всем нужен отдых. Думаю мы не задержимся в Городе больше пары дней. Приглядывай за ней пока.

— Конечно, мой повелитель, — склонился в подобострастном поклоне слуга, пока Радован укладывался на кушетке, предоставляя себя на растерзание сильных рук массажистки.

— Докладчик прибыл? — спросил он, наслаждаясь ноющей болью в мускулах, размягчаемых опытными пальцами — все же почти четыре месяца похода давали о себе знать, он уже и забыл о такой роскоши.

— Да, он здесь.

— Зови! Послушаем, чем занимались наши досточтимые князьки во время моего отсутствия.

Вошедший был также далек от образа шпиона, как сам разомлевший Радован в этот момент был далек от образа непоколебимого императора. Среднего роста, в неброской, но добротной одежде, полный спокойного достоинства, с зачесанными назад седыми волосами и ничем непримечательным лицом, он скорее напоминал зажиточного торговца или деревенского старосту на пенсии. Но под маской почтения и благополучия скрывался один из самых живых умов империи, чьим мнением Радован очень дорожил. Катор был его глазами, ушами, а зачастую и быстрыми, хладнокровными руками, вооруженными острым лезвием там, где они были нужнее всего. А сейчас приграничные провинции и замыслы его родственничков внушали все больше и больше опасений.

Пока Катор своим безразличным, скрывающим легкую иронию тоном рассказывал о всем, что ему удалось разузнать, Радован мрачно слушал, лишь изредка глухо скрипя зубами, когда массажистка разминала особенно болезненную мышцу. Закончив с массажем, он взмахом руки отпустил слуг и присев, обернутый лишь простыней вокруг бедер, внимательно посмотрел на Катора.

— Ну а что сам-то по поводу всего этого думаешь?

— Зверинец повелителя слишком разжирел, — усмехнулся тот, без страха возвращая прямой взгляд хозяина, — вот дурью и маются. Им либо надо новую жертву кинуть на растерзание, либо поредить ряды, чтобы повадно не было. А то империя растет, вот они и возомнили, что везде то вы не углядите.

— Не могу же я размножиться и в самом деле! — прорычал Радован, не стесняясь проявить слабость перед старым товарищем. Тот лишь философски пожал плечами — он был с императором с самого начала и никогда не пожалел, что сделал ставку на юного правителя, пока старая знать грызлась у трона. Радован всегда находил выход из положения.

— Ладно, можешь идти, мне надо подумать, — устало признался Радован. Катор не заставил себя просить дважды.

Мужчина, отбросив простыню, с наслаждением играя упругими мышцами и потянувшись всем своим к

рупным хищным телом, спустился в воду. Бассейн был ни настолько большим, ни глубоким, чтобы в нем плавать, но достаточно широким, чтобы лечь на воде, раскинув руки, позволяя окутать все тело. Закрыв глаза, Радован откинул голову, стараясь расслабиться и отрешиться от назойливых мыслей. Маленький фонтан в углу тихо журчал, навевая воспоминания. Он думал об Алессии, о том, как впервые увидел ее обнаженной нимфой, выходящей из маленького, зачарованного озерца. Томление наполнило чресла. Он несколько недель уже обходился без женщины — оберегая ее и не позволяя себе облегчения с другой. Сейчас, находясь на взводе после принесенных Катором новостей, он не до конца понимал, с чего это вдруг ему вздумалось блюсти такой строгий целибат.

Легкий плеск, приглушенный журчанием воды в ушах, не сразу привлек его внимание. Лишь когда нежная рука легкой лаской коснулась его мускулистого бедра, он очнулся. Рядом с ним в воде находилась очаровательная женщина, улыбавшаяся зовущими, полными губами. Кожа ее была темно-оливкового цвета, выдающая уроженку островов, волосы прямые и черные, забранные в высокий хвост, крепкие груди с темно-коричневыми сосками приподнимались над водой. Девушка, глядя ему в глаза, нежно продолжала ласкать его, тонкими пальчиками подбираясь к восставшему члену. Поддавшись желанию, мужчина присел на ступеньку в основании бассейна, притягивая к себе обольстительницу. Девушка, не сказав ни слова, податливо опустилась ему на колени, запрокидывая голову для голодного поцелуя. Руки ее крепко обхватили его шею, сочные грудки как будто сами легли в мужские ладони.

Упиваясь соблазнительным ртом девушки, жарко отвечавшей на его жадное вторжение, Радован ощутил как кто-то столь же горячий, приник к его широкой спине, покрывая ее легкими поцелуями. Обернувшись, он встретился с желтым кошачьим взглядом женщины, как две капли воды похожей на чаровницу, сейчас раскованно покачивающуюся на его бедрах. Единственным отличием была впопыхах не скинутая одежда, сейчас облепившая ее мокрое гибкое тело. Девица, плотоядно улыбнувшись, перехватила его губы, проникая скользким языком ему в рот, пока ее сестра нетерпеливо ерзала по его налившемуся кровью стволу, возбуждая его еще больше. Девушки соперничали друг с другом за его внимание: скользили мягкими руками по его сильному телу, покрывали дорожками знойных поцелуев, прижимались мягкими грудями к его спине, груди, животу, мурлыча от удовольствия, как кошки, и чуть не шипя друг на друга в борьбе за его ласку. Радовану, не привычному долго обходиться без женской компании в постели, оставалось только отдаться на растерзание экзотических красоток. Последней его связанной мыслью, когда девушки, отпихивая друг друга, принялись лизать его член, была, что разрядка будет ему как раз кстати и он сможет после навестить свою маленькую фею, не опасаясь своей несдержанностью расстроить так тщательно выверенных планов.

***

Алессия резко, словно выныривая, очнулась от затянувшего ее сновидения. Сердце суматошно стучало, а на душе было от чего-то неспокойно, хотя она не могла вспомнить даже малой толики своего кошмара. Немного придя в себя, она огляделась — в комнате никого не было, на резном, низком столике с витыми, позолоченными ножками в форме виноградных лоз, одиноко горела свеча, отбрасывая длинные тени в наступающих сумерках. Она смутно помнила, как после обеда Кара предложила ей прилечь отдохнуть, и она, к собственному удивлению, несмотря на одолевавшие ее тяжелые предчувствия, и в самом деле провалилась в сон.

Сколько же времени она спала? Ее лорд Радо наверно уже должен был вернуться со званого обеда в его честь. Он обещал проведать ее вечером. Утром, одеваясь в парадное облачение перед входом в город, он был чрезвычайно ласков с ней, пытаясь уверить, что с ней ничего плохого не случится, слуги всегда будут рядом, и даже если он не сможет приблизиться к ее паланкину во время процессии, что делал так часто в последние пару недель, она не должна из-за этого переживать — таковы нравы высшей знати, он прикажет хорошо ее разместить и навестит, как только освободится.

Алессия, с тоской вспоминавшая его уверенные слова, с горечью думала о том, что будь она простой служанкой при нем, ей не пришлось бы терпеть эти непонятные церемонии. Слуги не стесняясь сновали из покоев в покои, устраивая своего господина, лишь она чувствовала себя лишней, мешаясь у всех под ногами. Кара была весела и полна энергии, радуясь наконец вернуться к изысканности дворцовой жизни. Она суетливо восторгалась комнатой, предоставленной для Алессии, перешептывалась с местными слугами, и сама щебетала как птичка, чего Алессия от нее никак не ожидала.

Когда Кара предложила Алессии сходить в бани, та согласилась, надеясь хоть чем-то отвлечься. Но не предвещавшее никаких волнений обычное умывание, превратилось для девушки в пытку, когда оказалось, что кроме Кары в банях все время присутствовали бритоголовые евнухи, стремившиеся услужить ей с еще большим рвением, чем Кара и Прайм, к которым она уже привыкла. Да и баней эти комнаты было сложно назвать — они совсем не напоминали маленький деревянный сруб за их домом возле ручья, где они мылись в стареньких латунных лоханях. Комнаты были огромные, наполненные душистым паром, расположившиеся длинной анфиладой, предлагая различные процедуры для очищения как тела, так и духа. Ее долго отпаривали, потом купали попеременно то в горячей, то холодной воде, терли жесткими мочалками из конского волоса, накладывали специальные глины и масла, от чего кожа ее стала прозрачной и нежной, а волосы гладкими и шелковистыми, как в детстве. Евнухи, ошарашенные ее сопротивлением их услугам, следовали за ними молчаливыми тенями, предоставляя Каре самой заботиться о своей госпоже, что та делала с восторгом, чувствуя себя скульптором, ваяющим чудесное произведение искусства.

— Госпожа, вы так прекрасны, — благостно сложив руки на животе, отстранившись, служанка любовалась своей работой. Алессия, поспешно натягивавшая простыню, стараясь скрыться от любопытных глаз, лишь отмахнулась от ее слов. — Господин несомненно будет доволен, когда увидит вас сегодня, — нисколько не сомневаясь продолжила Кара.

Алессия вздрогнула, и широко распахнув глаза вопросительно уставилась на Кару. Что она имела в виду? Неужели она думает, что Радован сегодня... Алессия испуганно остановилась, поймав недоумевающий взгляд Кары, страшась развивать мысль. Кара не могла знать, что император еще не взял ее — она, как и все в лагере была уверена, что Алессия его наложница, так что в ее замечании не могло быть никакого потаенного смысла. Она просто радовалась тому, что сможет угодить хозяину, приведя его игрушку в достойный вид.

Однако Алессию эта возможность испугала до дрожи. Она уже привыкла к тому, что он ничего не требует от нее, ей было уютно и спокойно с ним. От его ласок она загоралась, ждала большего, но как-то позабыла о том, что однажды он захочет и в самом деле это взять. И возможно именно сегодня... Позабытый было страх сковал ее внутренности, не давая вздохнуть. Напрасно она уверяла себя, что хочет именно этого, что просила его об этом, что это, наконец, даст ей ощущение смысла в ее сегодняшнем существовании, что она перестанет чувствовать себя мошенницей, не выполняющей своей части договора. Она пыталась думать лишь о его улыбке, его теплых губах, твердом теле, к которому так сладко было прижиматься, но память настойчиво подбрасывала другие воспоминания — о разрывающей надвое боли, когда ее насиловали солдаты, бросив на кухонный стол в ее доме, о остром чувстве стыда и унижения, когда Аскольт исследовал ее растянутое на земле обнаженное тело, о запахе перегара и рвоты, когда Гарт тискал ее грудь, прежде чем взгромоздиться на нее.

Алессию трясло и рядом не было ее любимого лорда Радо, чтобы развеять ее страхи в своих крепких объятиях. Она должна быть храброй, уверяла она себя, только так она сможет выжить и отблагодарить своего спасителя за то, что избавил ее от участи продажной шлюхи. Тогда она не видела для себя другого выбора, была готова отдать свое тело тому, кто предложит больше, а сейчас сходит с ума от того, что мужчина, к которому она привязалась всем сердцем, желает ее и, возможно, хочет, наконец, скрепить их договор действом гораздо более важным, чем любая печать в мире.

Не в силах больше оставаться в постели, Алессия вскочила с низкого ложа, слишком взбудораженная, чтобы думать о чем-то еще, кроме острой необходимости увидеть его — и будь, что будет, только бы поскорей покончить с этой томительной неизвестностью. Ей надо заглянуть в его глаза, чтобы вспомнить о его нежности, чтобы понять, как она ему необходима, и как долго он еще готов ждать. Она просто слишком взволнована, город и дворец произвели на нее угнетающее впечатление, а вездесущие евнухи, и едва слышно доносившиеся из гарема веселые голоса, не добавили уверенности, вот и подступили отодвинутые за глубины сознания страхи.

Днем Кара, смущенно улыбаясь, показала ей потайную дверь в задрапированном алькове ее комнаты, открывающуюся в коридор, ведущий к покоям, где расположили императора, предупредив, что господин скорее всего придет к ней таким путем, и что ее комната, находящаяся на границе гарема, была построена в свое время именно для фавориток, пользовавшихся гораздо большей свободой по сравнению с другими обитательницами, не имевшими никакой возможности выйти из него без сопровождения евнухов.

Алессия, отважившись, раздвинула тяжелые скрывающие дверь драпировки и, нащупав тяжелое железное кольцо, потянула, открывая проход в темный, освещенный лишь парой висящих на стенах факелов, коридор. Ступив на каменный пол босыми ногами, девушка зябко поежилась в своей тонкой, газовой рубашке, но не желая возвращаться, лишь обхватила себя руками, чтобы согреться, и побежала, легко ступая, желая поскорее преодолеть отделяющее ее от любимого пространство. В конце тоннель внезапно обрывался, упираясь в единственную дверь. Девушка мужественно, с замирающим сердцем ее растворила, ожидая войти в полную людей комнату, но внутри было тихо. Войдя, Алессия обнаружила себя в прихожей, полной сундуков и наспех сваленных доспехов. Пройдя сквозь нее, девушка оказалась в большой спальне — здесь трещал огонь в очаге, отгоняя прохладу первых холодных ночей на склоне лета, а на столике возле постели стояла ваза с сластями и наполненный вином графин, явно недавно приготовленный предусмотрительными слугами. Алессия в нерешительности остановилась. Может ее лорд еще не вернулся? Может ей стоит остаться ждать его здесь? Он вряд ли рассердится на нее, ведь все эти недели она всегда делила с ним постель.

Мысль показалась ей удачной. Тем более что здесь, где были разложены его вещи, и казалось, он незримо присутствовал в каждом уголке, она почувствовала себя спокойней и уверенней, а только что испытанные страхи показались надуманными — она снова была твердо уверена, что он не причинит ей боли. Внезапно, из соседней комнаты донесся приглушенный смех и тут же знакомой вибрацией тело отозвалось на глубокий бас Радована, чей голос Алессия не перепутала бы ни с чьим другим. С радостным предвкушением девушка рванулась из комнаты на встречу любимому,

надеясь поскорее зарыться в его объятия, но в шоке застыла на пороге купальни, не в силах осознать, представшую ее взгляду картину.

Радован лежал на краю, свесив ноги в еще исходящий паром бассейн, а на нем распластавшись, бешено скакала прекрасная, темнокожая девушка. Ее полные груди подскакивали и колыхались от каждого движения, ударяясь о крепкую мужскую грудь, глаза были закрыты, а лицо искажено наслаждением. Мужские руки крепко держали ее за ягодицы, заставляя еще больше прогибаться, раскрывая, яростно подталкивая на встречу вздыбленному члену. Другая девушка, не вылезая из воды, расположилась между ног повелителя, длинным, узким язычком поочередно щекотала то окаменевшие шары мужчины, то растягиваемую его руками заднюю дырочку сестры, добавляя обоим наслаждения. Ей тоже хотелось ощутить внутри твердый член господина, но она терпеливо ждала своей очереди, упиваясь своей ролью. Повелитель молод, его хватит не на один раз, она еще успеет насытиться им, а если повезет и они сумеют очаровать его, то ей больше никогда не придется вылизывать вялое хозяйство наместника. Быть любимой наложницей императора, жить в столице, наслаждаться роскошью — от этих мечтаний лоно девушки наливалось кровью и подрагивало, приближая головокружительный оргазм.

— Нееееееет! — пронзительный, полный тоски крик грубо прервал находящуюся на финишной прямой троицу. Радован, с реакцией, взращённой годами тренировок, обернувшись и мигом оценив ситуацию, столкнул с себя отяжелевшую, с трудом соображающую от похоти девушку.

Мигом вскочив, не обращая внимания на недоумевающие, разочарованные вскрики сестер, он кинулся к сложившейся пополам, задыхающейся Алессии. Рот ее все еще был раскрыт в безмолвном крике, а из глаз хлынули потоки крупных слез.

— Милая, счастье мое, — схватил он ее в объятия, пытаясь успокоить, — что ты, это ничего не значит, — девушка яростно вырвалась, оттолкнув его.

— Нет, не надо, не подходи ко мне... пожалуйста, — взмолилась она, держа его на расстоянии вытянутой руки. Затем ее скрутил судорожный спазм, и ее вырвало. Ее выворачивало наизнанку, а он в ужасе стоял, не зная, что делать. Он было попытался обнять ее, подержать волосы, но она ощутив его все еще стоящий колом член, резко дернулась и еще горше зарыдала.

Не давая ей вновь оттолкнуть себя, Радован подхватывает ее на руки и вместе с ней опускается на массажную кушетку, давая ей время выплакаться. Напуганные девицы давно исчезли, они одни в огромной купальне, все еще полной ароматов благовоний, испорченных кисловато-сладким запахом рвоты. Налив бокал розовой воды, молча протягивает ей.

— Ма хаз... милая, не убивайся ты так... я — мужчина, — смущенно пытается объяснить он, впервые в жизни не в силах подобрать приличествующих случаю слов.

— Я знаю! — в негодовании вскрикивает девушка, — Знаю, что ты мужчина! Но почему ты не взял меня? Ты предпочел их... Зачем я тебе тогда? Кто я для тебя?

Слова вылетают одно за одним. Она никогда не осмеливалась так с ним говорить, требовать. Но сейчас ей не страшно. Боль, ощущение собственной ничтожности так велики, что она не боится его гнева.

— Ты еще не готова, — пытается объяснить он, — ты заслуживаешь большего... Ты — моя фея, мое сокровище, я не могу обращаться с тобой, как с обычной шлюхой...

— Я — никто! Ты заставил меня поверить, что я особенная... что что-то значу для тебя... — захлебывается в рыданиях девушка.

Он покачивает ее как младенца, обхватив сзади за талию, не зная, что сказать, как объяснить, но понимая, что не может ее потерять.

— Лучше бы ты вел себя со мной, как с обычной рабыней! Я бы знала, чего ждать. Моя жизнь была бы проста и понятна! Но вместо этого, ты обращаешься со мной, как с принцессой, наряжаешь как куклу, улыбаешься, ласкаешь... Но не пускаешь меня никуда дальше моей золоченой клетки... Я не понимаю... Не знаю, как жить... Ты хуже тех солдат, что брали меня силой! Тогда я хотя бы знала, почему они это делают...

— Не говори так, прошу тебя, это неправда! Ты нужна мне. Я готов оберегать тебя от всех, только бы ты была счастлива!

— От всех... кроме себя, — немного успокоившись, грустно шепчет девушка. Разворачивается лицом к нему и с вызовом глядя в его полные тревоги глаза, заключает: — ты, только ты сам, можешь причинять мне боль. Ты ведь этого хотел, мой лорд Радо, самолично наслаждаться моим страданием? Об этом ты меня предупреждал тогда, когда говорил, что тебе, возможно, понравится причинять мне боль?

В словах Алессии отчаяние, но и еще что-то новое — она пытается уколоть его, задеть за живое, сделать ему хотя бы немного больно, чтобы не страдать в одиночестве.

— Что за глупости ты несешь, девчонка! Я не садист, как твой первый хозяин! Я не истязаю женщин! У меня нет в этом нужды! Они сами приходят и просят, чтобы я отымел их! Одна лишь ты закатываешь глаза и дрожишь в мое присутствии!

— А ты хотел, чтобы я, как те одалиски, вылизывала тебя? Выпрашивала твоих ласк? Мой первый хозяин — Аскольт был так добр, чтобы научить меня! Я могу! Если это то, что тебе надо!

— Алессия, милая, перестань! Все не так! Ты же понимаешь? Они — никто, просто тела, а ты отрада моей души, моя прекрасная фея...

— Ты хуже чем они! — со злостью глядя в черные глаза Радована, шипит Алессия, вырываясь и сползая с его колен. — Им надо было только мое тело, а ты хочешь забрать все! Но я тебе этого никогда не отдам! Ни один хозяин не может забрать даже у самого ничтожного раба его душу! Ты — изверг, тиран, убийца! Но меня ты не получишь!

Радован в ужасе от вспышки ее ярости. Он никогда бы не подумал, что его тихая, ласковая, понимающая нимфа способна на такую злость. И что он — предмет этой злости. Он привык видеть только любовь, преданность и радость в ее глазах. Он знаком был с ее слезами, с тоской по погибшим и утерянным близким — он знал, как с этим бороться. Но он чувствовал себя абсолютно беспомощным перед этой безумной ненавистью.

Но к его вящей растерянности Радован внезапно ловит себя на мысли, что молнии в ее глазах, невысохшие слезы на щеках, соблазнительная поза на коленях, с задернутым, в волнении скомканным в кулачках краем рубашки, делают ее только еще желаннее. Она прекрасна в этой своей праведной злости, и ему как никогда прежде хочется прижаться ртом к ее пылающим губам, чтобы почувствовать этот жар, растопить этот гнев, сгореть вместе с ней дотла. Его было опавший член, резко наливается кровью, требуя своей доли радости в разразившейся здесь бури эмоций, глаза хищно загораются, тело напрягается, изготавливаясь для молниеносного прыжка.

Алессия, скорее почувствовав, чем осознав, произошедшую в нем перемену, вихрем вскакивает с кушетки, изготовившись бежать, как робкий испуганный зверек, сразу растеряв и эту разрывающую душу ярость, и свою напускную храбрость. Но далеко ей убежать не удается, Радован в миг настигает ее, и с силой дернув за руку, прижимает к себе, зажав в тиски своего большого мускулистого тела.

— Тшшш, — шепчет он, зарываясь в ее шелковистые кудри, — ты ведь этого хотела, ма хаз.

Руки его бродят по ее дрожащей плоти, в голове — хаос. Он только что пережил стыд, испуг, беспомощность — чувства настолько давно забытые, что сейчас кажутся нереальными. Последовавшие за ними гнев и похоть более узнаваемы, а значит и легче контролируемы. Пусть все пошло не так, как он планировал, но сейчас она в его руках, хочет его — это все, что имеет значение. Здесь он на своей территории и знает, что нужно делать.

Девушка молча борется с ним, вырывается, изо всех сил отворачивает голову от его ищущих губ. Но она слишком слаба и неопытна, а он силен и знает цену своей мужской привлекательности. Поцелуи его ложатся туда, где она их не ждет — обжигают откинутую шею, порозовевшие щеки, впиваются в чувствительные местечки за ухом. Ее дыхание учащается, кровь шумит в ушах. Только что пережитое эмоциональное потрясение требует физической разрядки. Она не замечает, как начинает расслабляться, как начинает тянуться в след за его губами, требуя новой ласки. Ей так хочется забыть обо всем, как о страшном сне. Сознание с готовностью отключается, подчиняясь желаниям плоти — здесь только он, его руки на ее спине, его губы на ее губах, его слова в ее сердце — она ему нужна, а все остальное не важно...

***

Она не замечает, когда он, ослабив объятие, подхватывает ее и несет в спальню — лишь крепче обнимает за шею, упиваясь его властным языком у себя во рту. Не замечает, что укладывая ее на простынях, он сдергивает с нее тонкую рубашку — лишь сильнее прижимается к нему, каждой клеточкой тела ощущая жар его кожи. Не замечает его восхищенного, собственнического взгляда, когда он, приподнявшись на локтях, на миг отстраняется, чтобы расположиться между ее бедер — лишь в истоме прикрывает глаза, нетерпеливо ожидая его проникновения. Она отдается ему с ненасытной, юной страстью, он берет ее с восторгом и яростью, наслаждаясь каждым легким стоном, каждым мимолетным движением ее тела, живущего словно своей жизнью. Она не помнит себя, не помнит, кто он — есть только мужчина и женщина, переплевшиеся в жарких объятиях.

Лишь на один миг Алессия выныривает из состояния сладострастного забвения — когда он, быстро двигаясь в ней, внезапно резко дергается и подмяв под себя, хрипло стонет, извергая в нее горячее семя. В этот момент она слышит чей-то пронзительный крик, и с недоумением, за мгновение до того, как сорваться с вершины ввысь вслед за ним, понимает, что он рвется из ее горла.