Медовый месяц. Близкие родственники

— И что мы, девонька, делать будем? – спросил Вовка, лежа на левом боку, как древний грек. – В шахматы играть?

— Я не умею в шахматы, – простодушно ответила Лена. – Ума не хватает.

— Тогда поговорим?

— Давайте поговорим... – несколько рассеянно сказала девушка, напряженно прислушиваясь.

В той, другой палатке, пока было тихо.

— Как у вас в школе? Мальчики не пристают?

— Пристают. Только не ко мне.

— Это почему же?

— Некрасивая я...

— Это кто же говорит?

— Никто, только в школе я больше одна. Если не Лео, совсем было кисло. Я ведь до девятого класса совсем невидная была. А потом вдруг все сразу полезло. Ну, и кое-что у меня теперь есть.

— Лео доволен?

— Ну, как сказать. Был доволен, говорил, что любит, а теперь не знаю. Он там с Вашей женой.

Лена прерывисто вздохнула, навивая прядь волос на палец.

— Во-первых, она мне не жена, а во-вторых, возможно, Лео – коллекционер. А коллекционеру не важно – с кем, важно – сколько.

— Сколько чего?

— Сколько кого, женщин сколько. Как Казанова, причем тот каждый раз был искренне уверен, что был влюблен.

— А у Вас сколько женщин было?

— Немного. Примерно, пять.

— Примерно?

— Да. Кое-что то ли было, то ли нет. Уверен только в пяти.

— А первый раз как было?

Вовка задумался.

— Первый раз помню хуже всего. Пьяный был. И она была пьяная до бесчувствия. После выпускного шефы нас повезли кататься на речном трамвае. Наша классная была, но куда-то делась, да и на нее все наклали бы. А на трамвайчике наверху открыто, там ветер гуляет, музыка играет, а внизу в салоне – самый угар. Водка, вермут, рислинг. В общем, все напились, а она прилегла на диван как была, в белом платье мини. Такая тогда мода была на «мини». Ну, и.... А потом я ее домой тащил, и под лестницей еще раз вдул...

— А какая она была? На меня похожа?

— Совсем нет. Ростом меньше, наверное, сантиметров на двадцать, потолще, и чернявая, почти брюнетка. На щечках ямочки.

— Красивая, – выдохнула Лена.

— А у Вас как было в первый раз?

— Ха, тоже по пьянке. У меня день рождения был, полкласса пришло, а потом мы гулять пошли в Коломенское. А там есть кладбище старинное, страшное место, в общем. Я к Владику прижалась, а он мне руку между ног сунул и наминает там. А мне вдруг так хорошо стало, и совсем нестрашно! Мы легли на мягкое, мой плащ подстелили, а потом оказалось, что это – могила с надгробием. Только уже поздно было...

— Такое событие надо по-другому обставлять. Свечи, музыка, вино, постелька чистая. А тут, м-да...

— А потом мне Лео встретился. Такой милый, обходительный, все руки целовал. В ресторан нас из-за меня не пустили, он меня к себе домой пригласил, и там тоже целовал. Его родители в соседней комнате были, так что шуметь нельзя было, только в таком случае как не шуметь. Ну, и вызрела идея уехать куда-нибудь. Добыли надувную лодку, и сюда, на остров. Мы и не думали, что тут еще, кроме бобров, кто-то есть. Слышите, как Лео старается?

Даже сквозь двойные стенки палаток было слышно, как старался Лео, выполняя свои экзерсисы. Экзерсисы – это такие упражнения в балете, направленные на подготовку тела, попросту – тренировка как у спортсменов. Только, похоже, они Наташе были не нужны, потому что мадам Пантюшкевич без поцелуев и облизываний стонала куда громче, чем танцовщик Саранский. Затем беспорядочные вопли сменились ритмичными Наташиными выкриками. Неутомимый строгальный станок имени Леопольда Саранского заработал во всю мощь!

— Ну, а мы что же отстаем? – спросил Макаров и положил руку на грудь Лене Соколовой.

— Без любви? Как-то пошло, – сказала Лена, но Вовкиной руки не отстранила. – К тому же Вы старый.

— Ну, уж и старый, всего-то тридцать восемь, – ответил Вовка, тиская маленькую грудь – как раз по руке.

— Как мой папа, – тихо сказала Лена. – Я до сих пор люблю своего отца.

— Все любят своих родителей, – ответил Макаров. – Закон природы.

— Я люблю его, как мужчину, – сказала Лена. – И даже один раз была с ним близка. Если Вы перестанете трогать мои соски, я расскажу.

— Слушаю и повинуюсь, принцесса Будур! Я весь внимание!

Когда цыпленок покидает скорлупу, он готов следовать за наседкой. Если он увидит кошку, побежит за ней, если птичницу, то море желтых комочков будет пищать и подпрыгивать у ее ног, обутых в резиновые сапоги.

— Мой папка любил меня тискать. Едва я просыпалась, он вынимал меня из кроватки, сажал меня на колени, целовал в лобик, а я прижималась к его сильной груди, вдыхая запах металла и масла. Отец работал на заводе токарем, и этот запах пропитал его насквозь. Потом я шла на горшок, умывалась, съедала завтрак, а он перед сменой отводил меня в садик, потому что было по дороге. Мать работала в больнице медсестрой, она и сейчас там работает, и пахла она по-другому, строго, карболкой, эфиром и формалином. И воспитывала она меня строго, часто требуя слишком много. В школе мне совсем не давалось пение, я все время пела мимо нот, а мама, когда была не замужем, пела в клубе при папином заводе. Там они и познакомились. Отец играл на баяне, а мама пела: «На Муромской дорожке стояли три сосны...». Я тоже пыталась им подпевать, я старалась петь очень громко, а мама сбивалась и сердилась, а один раз поставила в угол. Когда мама ушла в ночную смену, папа вывел меня из угла и, чтобы утешить, усадил на колени и поцеловал. Я уже забыла обиду и запрыгала у него на коленях, топча босыми ногами его мускулистые бедра, как вдруг отец сморщился, как от боли и поставил меня на пол. Только через несколько лет я поняла, что топталась на отцовой мошонке!

В соседней палатке вопли стихли, и Лена продолжила свой рассказ:

— После «могильной» любви в Коломенском мне было как-то муторно. Я пришла домой и сразу нырнула в ванную. Мне казалось, что я пропахла землей и травой с могильного холмика, и я сорвала все с себя, и пустила самую горячую воду, какую могла вытерпеть. А потом позвала отца. Я подумала, что если он меня, как в детстве вымоет, я забуду все, что было тогдашней ночью. А, возможно, я хотела, чтоб он меня не только вымыл. И он пришел, взял мочалку и принялся ее намыливать. Я лежала в ванной и смотрела, как он это делает, и как растет его бугор в тренировочных штанах.

Признаюсь, в отсутствие мамы подсматривала за отцом, смотрела, как он переодевается в домашнее. У них на работе в душевой был ремонт, и он мылся дома. И это было зрелище! Я любовалась его крепкими мускулами, всей его ладной фигурой, а, особенно, его членом, когда он его намыливал, а затем смывал мыло, открывая и закрывая головку. И как-то он перестарался.

Отец как-то слишком быстро открывал и закрывал головку, и его член одеревенел, покрылся венами, а головка стала напоминать фиолетовую сливу. Папа вдруг часто-часто задышал, и из его «сливы» в кафельную стену ударила светлая струйка, а потом еще и еще. Я плотно закрыла дверь в ванную комнату, пошла к себе и прилегла, в глазах стоял его извергающийся кол и жемчужные капли, стекающие по голубому кафелю.

Отец все-таки намылил мочалку и начал меня, лежащую в ванной, мыть, но я перехватила его руку и положила ее на лобок. И тогда отец спустил тренировочные брюки...

— Вот это история! – восхищенно заметил Макаров. – Хотел бы я быть на месте Вашего отца.

— Вы сейчас как раз на его месте, – серьезно сказала Лена и выключила карманный фонарик.

Утром произошли два события. Из соседней палатки вернулась Наташа. Она вошла и легла на свое место рядом с Вовкой, когда Лена отлучилась по нужде. Наташа вошла, легла на надувной матрас и сказала: «Фф-у!».

— Ну, что? Как молодой? Понравился?

— Даже не знаю.... Если б молодость знала, если б старость могла... Я спираль потеряла, она из меня вывалилась, и мы ее еле нашли.

— И что теперь?

— А то, что либо вставлять на место, либо только през. Третьего не дано!

Сказала, как отрезала, и завалилась спать. А Лена снова ушла к Лео. Они немного пошуршали, как ежи в осенних листьях, и затихли.

Вовка наплевал на всех. Он сидел на солнышке, рядом на примусе кипел чайник, а Макаров намазывал на галеты соленое русское масло и наслаждался жизнью. И тут кусты раздались, и из них появился дядя Юра!

Кто такой дядя Юра? Во-первых, это мамин брат, во-вторых, он заменил Вовке отца, когда тот свалил к другой женщине, а в третьих, совместными усилиями строили дом на садовом участке. И, вообще, хороший веселый человек. Вот только с женщинами ему не везло. Категорически.

Последний раз он был женат на некоей Зое в очках, которая очень любила воспитывать Вовку и учить, что говорить «ага» нельзя, а надо говорить «да». И Вовка ее невзлюбил.

Обычно визит дяди Юры означал очередной развод, и Вовка немного напрягся, ибо искренне желал ему счастья.

— Ага! – радостно сказал дядя Юра. – Значит, ты тут живешь. Один?

В этот момент из палатки высунулась голая Наташкина нога, поиграла пальцами и спряталась обратно.

— Вопрос риторический, – сказал дядя Юра. – Сам вижу. Кто она?

— Коллега по работе, – коротко ответил Макаров.

— И что тут?

— Бобры.

— Где?

— Там.

Вовка неопределенно махнул рукой в кусты ивняка. Разговор явно не клеился. Дядя Юра взял галету и намазал соленого русского масла, а потом налил чая в Наташкину чашку.

— Ты как тут оказался?

— Мать послала. Ты вроде на дачу собирался. Не едешь и не едешь. Беспокоится. Я увидел на полу карту, а остров обведен красным. Дал мужику десятку, он и привез. Комаров много?

— Почти нет.

— Удивительно.

— Ага.

Полог палатки откинулся, и Наташа высунула разлохмаченную голову, широко зевнула и с любопытством уставилась на гостя.

— Здрассте! – сказала Наташа. – Тут чужие, а я голенькая!

— Какой же я чужой, – ответил дядя Юра, слизывая масло с галеты. – Я Вовкин дядя. Родственник, значит, близкий.

— Я сейчас, – сказала Наташа и скрылась в палатке.

Она там долго возилась, а дядя Юра съел уже четыре галеты и намазывал пятую, на этот раз, земляничным джемом.

— Хорошо вас тут кормят! Вот только кто?

— «Эко-82», и все бесплатно.

Наташа, наконец, выбралась, и она блистала! На ней было ярко-желтое платье с нашитыми тут и там блестками, а на лице – яркий макияж. «Клоунада, цирк-шапито!», – сказал бы Макаров Наташе, если бы они были одни. Но, странное дело, ей это шло! Дядя Юра встал с ящика, подскочил к палатке и подал Наташе руку.

— Вы мне покажете, где у вас бобры? – сказал он, обращаясь только к Наташе.

— Конечно! – пообещала она. – Мы найдем их вместе.

— Тут еще и лисы есть, – подсказал Макаров, но они, похоже, его не слышали.

К столу подтянулись Лена и Лео. Макаров оставил их варить что-нибудь на примусе, а сам поплелся вслед паре. Дядьке уже было слегка за пятьдесят, Наташа – на полголовы выше его, они шли под ручку, и пани Пантюшкевич пересказывала ему что-то из «Пана Володыевского». Наверное, между ними проскочила искра любви с первого взгляда, и теперь они старательно поддерживали эти токи, прижимаясь друг к другу все сильнее. И Вовка понемногу отстал от Наташи и дяди Юры и вернулся к палаткам.

Лео и Лена так ничего и не сварили. Кастрюлька выкипела наполовину, а Лена лежала на песке рядом с примусом, закинув ноги на спину Лео, а тот мужественно пронзал ее своим «бананом». Макаров поискал в палатке ракетницу. Нашел. Она была простой, не пистолетного вида. Просто трубка с бойком. Нужно было взять трубку в руку и ударить бойком о что-то твердое. Вовка приноровился и ударил. Ракета с шипением ушла в сумрачное небо и рассыпалась красными искрами. Больше на Бобровом острове Макарову делать было нечего...