Кто-то должен уступить. Заключительный эпизод

Сказать, что после случившегося инцидента, в отношениях между Большаковым, как изготовителем декорации и Бестужевой, заинтересованной в скорейшем и качественном их исполнении резких перемен не произошло, было бы не верно.

Похалтурив пару дней: «Вы же ко мне не заходите, Нина Георгиевна, а у меня без вас на эту работу не стоит... « Большаков убедил Бестужеву, что только её появление в спортзале даёт подвижку выполнению срочного заказа.

Солдатик раскладывал кисти, краски и ждал, когда Нина Георгиевна спустится из танцевального класса и терпеливо переждёт его темпераментный «кайф» в сторону себя, желанной...

Не имея возможности, без разглашения или скандала, пресечь эту «хамскую мастурбацию» (а сроки-то поджимают!), Бестужева, поразмыслив, приняла решение — немного потерпеть и «мусор из избы не выносить».

«Кто-то ведь должен уступить...», — уговорила она себя и, зажмурив глаза, отвернувшись, терпела у себя за спиной пыхтение счастливого онаниста, которого каждый изгиб женского тела, каждая деталь балетного трико приводили в исступление (чего уж говорить о близком присутствии вожделенного тела!) После «выброса» Бестужева тут же уходила на занятие с девочками, старалась «не копаться в памяти», а вот по ночам... было всякое. И виной тому был отсутствующий муж.

«Где же ты, Поляков, мотаешься?... Докомандируешься, что твою благоверную соблазнят, а на твоём прекрасном лбу рога появятся...»

Правда, сам онанист к большему не стремился. Держался «в рамках приличия» (если такое определение, в данной ситуации, вообще уместно). Максиму, что добавилось — это незаметное исключение взаимного выканья, что, и к бабке не ходи, всегда ведёт, если не к разрыву, то к «приятельским» отношениям...

Терпеть талантливого самодура Нине Георгиевне оставалось недолго. Оформление сцены стремительно завершалось.

Стремясь растянуть получаемое удовольствие, Большаков предложил расписать и боковые кулисы, дабы «визуально, за счёт цвета, расширить габариты сцены... « Но эту хитрость Бестужева категорически отвергла:

— Со спектаклем итак затянули, а ты ещё что-то выдумываешь! Ради этого, да? — Нина Георгиевна кивнула на очередное вздутия под солдатским галифе.

— Подержись... и сделаю всё по-стахановски... — бесцеремонно вываливал набухающий фаллос солдат.

— Тьфу!... — Бестужева отвернулась и скрестила руки на груди. — Давай быстро! А то мне некогда...

— Тогда, хотя бы не отворачивайся...

— Помечтай, говнюк...

— А я бы за твою девочку подержался... — кайфуя от покорного присутствия красивой женщины, балдел Большаков, гоняя в кулаке окаменевшего Малыша. — Сейчас... Сейчас... Вот оно... вот... Ах, как хорошо... Ты даже не представляешь...

— Всё?

— Ага... Признайся, Нинуль, ты ведь тоже возбуждаешься, когда я возле тебя этим занимаюсь? — заправил «отстрелявшего» Малыша в штанину Большаков. — Ты ведь не овощ бездушная...

— Закончил?... Тогда я пойду.

— Давай заниматься этим вдвоём, одновременно...

Стук захлопывающей двери был Большакову ответом.

— Всё время она сбегает, — «пожаловался» Большаков ипостасям. — Как бы, незаметно, замок закрыть?..

...

Сегодня, показывая Бестужевой финальную часть работы, Большаков решил «раскрутить» Нину Георгиевну на откровенный разговор. Для этого он приготовил козырную карту — информацию, что в курсе о её намерении сочинять роман на деликатную тему.

А для начала, задал прямой, как рельс, вопрос — не хотела бы она с ним переспать?

Реакция Нины Георгиевны была неожиданной. Она расхохоталась, словно услышала предложение съездить на увеселительную прогулку.

— Глупый и наивный мальчишка! — сказала она достаточно, повеселившись и совершенно нейтральным голосом: — Неужели ты думаешь, что любую женщину можно уговорить на секс кавалеристской атакой? Тихой сапой можно достичь большего и при этом сохранить достоинство. Только, умоляю, не подумай, что речь не обо мне (тут тебе не светит!), а о тех, женщинах, что будешь встречать в своей жизни. Не научишься быть терпеливым и обходительным, как минимум, три из четырёх, будут отвечать тебе отказом.

— Спасибо за теорию. На практике, у меня уже есть одна, с кем я не слишком церемонился...

— Калинина не в счёт. У неё были форс-мажорные обстоятельства.

— И всё-таки — зачёт на сто процентов! Ты у меня — попытка номер два...

— Миленькое признание! Что-нибудь доступнее, не мог найти?

— Неа. Красивая. Раз...

— Банально...

— Замужняя...

—?

—... и забористая, как выдержанное вино...

— Надо же! С алкоголем меня ещё не сравнивали.

Бестужева прошлась вдоль завершённого задника и указала на дорожку с лунными бликами. — Это место тебе особенно удалось. Попробуй, писать морские пейзажи...

— Как-нибудь потом... Сейчас меня нужно иное...

Большаков сложил большой и указательный палец левой руки колечком и потыкал в него указательным пальцем правой руки. Понять, что он хотел сказать этим жестом, было не мудрено.

— А, — отмахнулась Бестужева, — женишься и утихомиришься...

— Может, всё-таки, один разок?... Салаге — наука, а тебе — практика...

— Для этого у меня есть законный муж... А, вот здесь, надо подкрасить, ветка дерева не дорисована. И вон там, участок неба смотрится неубедительно. Как — будто краски не хватило...

— Так он вечно в командировках... — гнул свою линию Большаков.

— Ну и что? Расставаниями проверяются отношения. А, когда приезжает...

— Вы отрываетесь по-полной...

— Иди, работай, озабоченный! В субботу будем вешать задник на сцену. Я с начальником ДОСА о рабочих договорилась...

— Скажи... ты с мужем... в постели, вспоминаешь как я мастурбацию?

— Трепло!

— Не трепло, а мужчина определённой ориентации, молодой и предсказуемый, — сказал Большаков.

«А я — сложная и непредсказуемая женщина», — подумала Бестужева.

И, вдруг, стрельнула мысль почти безумная: «Разглядеть и потрогать...»

— Ладно, я пошла...

— Побудь ещё немного. Смотри, Малыш опять поднимается...

«Только не сейчас!» — запаниковала Нина Георгиевна, понимая, что брешь её обороны пробита.

— А я тебе за это расскажу подробности, как жену капитана оприходовал...

Бестужева приостановилась. Она изо всех сил пыталась казаться спокойной.

— Расскажешь? Зачем? Мне это не интересно...

— Ой, ли! Ты же книгу о ней писать собираешься.

У Бестужевой появилось основание для беспокойства.

«Ленка, таки проболталась, сука! Не знаю, что я сделаю, когда её увижу...»

А вслух сказала: — Она сама мне всё напишет. Обещала.

— Хочешь по чужим бумажкам узнать, каково изменять мужу? Не получится. К тому же у нас есть нечто общее.

— И что же?

— Мой Малыш. Мы оба к нему не равнодушны...

— Ты хреновый оппонент и не умеешь слушать советы! — рассердилась Бестужева.

— В каком смысле?

— Всё время торопишь события...

— У меня есть перспектива?

— В отношении меня ни-ка-кой! — сказала Нина Георгиевна и вышла из спортзала, довольная своей стойкостью...

...

Новость о гибели генерал-майора Репина прилетела в далёкий гарнизон раньше, чем официальное сообщение, не говоря уже о некрологе в армейской газете.

Несчастный случай поражал своей нелепостью.

Из всех вариантов «одна бабка сказала» удалось сложить следующее.

Во время заключительного дня учений, когда уже было ясно, что высокое начальство склонно дать положительную оценку стараниям подразделений и частей, принимавших участие в манёврах и стрельбах, не знающий покоя начальник политотдела армии, наконец-то, расслабился, поверил, что «всё прокатило» и решил: «Настала пора и ему получить свою долю похвалы из рук министра обороны СССР».

С бодрым докладом генерал Репин на вертолёте Ми-8 прибыл к подножию сопки, на плоской вершине которой находился командный пункт учений.

Ту-то и произошла трагедия!

Доставленный к подножию сопки, генерал по-молодецки выпрыгнул из винтокрылой машины и, придерживая рукой сдуваемую фуражку, поспешил на сопку, к навесу, где прибывали высокопоставленные начальники во главе с министром.

Склон в сторону подъёма был не крутой. Но и его хватило, чтобы генеральской голова попала под удар не остановившихся лопастей вертолёта.

!!! ...

Так на глазах Андрея Анатольевича Гречко «осиротело» политическое управление одной из армий КДВО!..

Свято место пусто не бывает. Заместитель политического управления заменил место погибшего начальника, а вот вопрос — кого поставить заместителем повис в воздухе. Кандидатов было несколько. В том числе и подполковник Поляков...

...

В день, когда задник должны были вешать на сцену и забирать готовый реквизит, между Большаковым и Бестужевой состоялся ещё один разговор. И начал его Большаков:

— Я могу задать неприличный вопрос?

— По-моему мы уже все неприличные вопросы обговорили... — сказала Нина Георгиевна преисполненная хорошим настроением, которое можно было означить одним словом — «закончили!»

— Предлагаю сделку. За одну вещицу и, если она тебе понравиться, ты мне уступишь...

— Ты про свои причиндалы? — отмахнулась Бестужева. — Отвали!

— Ну, пожалуйста! Отнесись к моему предложению серьёзно.

— У тебя есть хоть капля гордости, Большаков? Клянчишь, как попрошайка на базаре.

— Не ну, правда...

— Правда бывает двух видов — та, что похожа на правду, и та, что есть на самом деле. И какую из них я услышу сегодня? — сложив руки на высокой груди, глядела на Большакова прищуренным взглядом подполковниша. — То, что ты проделывал в одиночку, тебя уже не устраивает? Захотелось большего? Знаешь, что я тебе, товарищ рядовой, скажу? Меру надо знать во всём! Даже в удовольствии. Баста! Лавочка закрыта!

— Сначала посмотри, что я выставляю на торги.

Перед взором Нины Георгиевны появился её портрет!

Жена замполита части всмотрелась.

С полотна размером с метр на неё смотрела прима-балерина Бестужева!

Портрет был написан в академической манере мастеров девятнадцатого века. Мягкой кистью, в бежево-розовых тонах с тщательной проработкой деталей. Смотрелся красиво, мастеровито и... сексуально. Передавал не только внешнюю красоту изображаемой женщины, но и её глубокую чувственность.

Художником была взята несколько завышенная линия горизонта. Отчего голова портретируемой, с удерживающим стрижку-каре серебристым обручем, обнажённые покатые плечи и часть пышной балетной юбки, смотрелись зрителю, как бы, немного сверху. Балерина, только что завершила некое движение и на секунду замерла вблизи ваших ног, пленяя глубоким декольте с очаровательным бюстом и кротким взором тёмно-карих глаз, направленных снизу вверх в ожидании восторженной похвалы.

Или... чего-то большего?..

Сочные алые губы улыбающегося рта, были слегка приоткрыты, а пальцы обеих рук соприкасались с краем полотна, словно в поисках... солдатского гульфика...

Нина Георгиевна решительно затрясла головой. «Нет! Конечно же, нет. Все это сравнения она только что придумала не по своей воле! Это сказывается навязчивое влияние скверного мальчишки! Портрет тут не причём! Он, потрясающе, хорош! И написан не Большаковым — пошляком, а Большаковым талантливым, любящим мир балета... Просто поразительно, какая пропасть между этими двумя антиподами!...»

Не замолкающий голос художника вернул Нину Георгиевну к реальности.

—... Бывают минуты, когда я не верю в себя и в свои возможности. Но сейчас я преисполнен сознания, что сделал нечто стоящее. В моей малоопытной жизни такие удачи ещё, не закономерность, а — эпизод. И я всёрьёз намерен обменять его на такую же ценность. Ещё на полигоне, когда заканчивал портрет, решал — отдать его от чистого сердца, но с греховными помыслами, изображённой здесь женщине или обменять патологическое влечение на одну ночь с нею? Я выбрал последнее. И считаю, что это была бы честная сделка...

— Не сделка, а измена! Не забывай, что я замужем...

— Один-то раз? Ой, не смешите меня, Нина Георгиевна, какая же это измена! Скорее «проба пера» начинающего писателя... — Большаков оставил портрет прислонённым к спинке стула быстрыми шагами приблизился к балерине. — Ты же хочешь написать книгу о сексуальном дне супружеских отношений?

«При всёх патологических недостатках, вблизи он, всё-таки, привлекательный юноша», — быстро подумала Нина Георгиевна, прежде чем сказала: — Нет. Нет! НЕТ!

— Познай свои возможности... Рискни... всего лишь раз...

«Для меня это был бы необычный опыт... « — подумала Бестужева.

Непонятный дурман оцепенения овладевал её телом.

— Дай свою руку...

Глядя недвижимыми золотистыми глазами в побледневшее лицо Бестужевой, солдат поднёс безвольную ладонь балерины к губам, легонько поцеловал и плавно опустил вниз на свой вздыбленный фаллос, который успел незаметно освободить.

Нина Георгиевна не сразу поняла, что обхватили её тонкие пальцы...

—... сожми его. Сегодня он твой поводырь в новый мир... представь, что ОН для тебя — ВСЁ!..

— НЕТ! — выкрикнула Бестужева, сдавила, что было силы тугую плоть и, резко оттолкнувшись, в невероятном смятении выбежала из спортзала...

...

— Боря! Ну и ну! Как ты это сделал? — взвыли все три ипостаси, едва Нина Георгиевна покинула «поле сражения».

— С любовью и нежностью к её промежности, — отшутился Большаков.

Он сел, прислушиваясь к быстрому биению пульса. Откинулся на высокую спинку стула, несколько раз шумно вздохнул и протяжно выдохнул, стараясь вернуть биение пульса в обычное состояние.

Как у любого юноши — его лет, душа Большакова парила на седьмое небо и пела от щенячьего восторга. Только что, рука, самой красивой и желанной женщины, держалась за его стоящий хуй! И даже проверила, насколько он крепок!..

В это трудно было поверить. Но это, только что — было!!!

«Теперь она, вполне, готова быть твоей, — «лыбился» в горячей башке солдата аморальный «Я». — В мире нет женщин, которые, подержавшись за член мужчины, не могли бы ему после этого дать... Мужчины, которые боятся взять, есть. Но ты не из них, Боря... Когда жена замполита раздвинет ножки, и ты её отпрессуешь, она никому об этом не скажет. Будет, сто процентов — молчать. Потому, что не захочет быть не в центре скандала. Так что, готовь патрон, нашего Малыша к глубокому погружению»...

Но «знаток» женской психологии в чём-то просчитались.

Ипостаси Большакова ещё продолжали «делить шкуру неубитого медведя», когда в спортивный зал явились трое вольнонаёмных рабочих во главе с директором Дома офицеров пожилым майором Назаренко. Вместе с ними вошла и Нина Георгиевна.

Не обращая внимания на присутствующего Большакова, рабочие забрали готовый макет ракитового дерева, скатали готовый задник в длинную «колбасу», взвалили его на плечи и, молча, унесли.

— Заберёте оставшиеся краски и кисти, Иван Геннадьевич, — сказала Бестужева директору ДОСА, — они в хозяйстве Дома офицеров пригодятся... А вы, рядовой Большаков, можете отправляться в свою казарму, и продолжать служить Родине, как это делают другие солдаты.

Ни спасибо, ни намёка благодарности за всё, что он делал все эти два месяца!

«Обидно, Вань!» (с)

Обиженный Большаков, готовый, чтобы на нём теперь «возили воду», стал собирать личные вещи.

Бестужева наблюдала, как он это делает и сжигала мосты неблагозвучными определениями:

«Дурак! Идиот! Испорчен неисправимо... Надо, как-то, забрать портрет... Через мужа?... Рискованно. Может, упереться и, элементарно, испортить...»

— Стоп! — сказал, вдруг, директор Дома офицеров майор Назаренко. — Он, что, так вот и уйдёт?!

Нина Георгиевна вопросительно посмотрела на ветерана вооружённых сил СССР.

— А кто мне испорченные полы будет перекрашивать? Разметку волейбольной и баскетбольной площадки восстановит?

Действительно. После того, как убрали полотно задника, полы спортивного зала напоминали «узоры» маскировочной раскраски засекреченного объекта. Просочившиеся через ткань пятна, покрывали всю центральную часть зала.

— Пусть ваш художник, уважаемая Нина Георгиевна, вернёт полам прежний вид.

— Требование, законное, — согласилась Бестужева. — Слышали, Большаков?..

Боря был в пилотке и молча козырнул.

— Вот это будет правильно! — оценил распоряжение жены своего прямого начальника Иван Геннадьевич Назаренко. — Идёмте, молодой человек со мной к завхозу. У него должна быть какая-то половая краска.

Большаков перестал собирать личные вещи и покорно направился за седым майором.

«Пора признать правду, — сказал в его голове «Борис». — С женой подполковника у нас полный провал»...

...

Оставшись одна, Нина Георгиевна прошлась по опустевшему залу, заглянула в самые дальние углы и увидела что искала.

Долго смотрела на портрет, боролась с желанием унести его с собой.

Но это было бы воровство.

Не без сожаления, вернула портрет на прежнее место — за тумбочку, и покинула спортивный зал через запасной выход...

Стояла прекрасная майская погода.

Решила, не спеша пройтись аллеями парка. У развилки, где группа берёз образовали тесный «хоровод», присела на удобную скамью, и подставила лицо тёплым лучам весеннего солнышка.

Мысли приходили и улетали, уступая место друг другу без какой-либо последовательности...

«Поляков должен сегодня или завтра вернуться из командировки... Она без него, действительно, скучает... Калинина обещала передать рукописи. Может, не стоит со всем этим связываться?... Первая репетиция на сцене состоится завтра. Спектакль назначить на воскресение...»

Посмотрела на часики. Начало третьего. Скоро можно будет забирать близнецов из детского садика...

— Здравствуй, Нина!

Рядом со скамьёй стояла Лена Калинина.

— Вот. Написала, как ты просила... — Калинина протянула Бестужевой тонкую папку со скоросшивателем.

Бестужева машинально взяла, машинально поблагодарила.

Калинина опустилась на скамью рядом. Бестужева продолжала наслаждаться солнечными лучами.

— Слышала новость? — спросила капитанша. — В политотделе армии ожидаются крупные перестановки. Прежний зам Репина, будет исполнять обязанности своего погибшего начальника...

«Боже, какая нелепая смерть!» подумала Бестужева.

—... а твоего Полякова назначат на его место. Скоро переедешь из этой дыры в Уссурийск и станешь женой полковника...

Калинина замолчала, ожидая от «подруги» ответную реплику.

— Кто тебе об этом сказал? — спросила Елена Павловна, сохраняя блаженное выражение лица.

— Ну, ты, Нин, даёшь! Будто не знаешь, что в гарнизоне, трудно держать что-либо в секрете...

— Особенно в среде офицерских жён...

— Жёны тут не причём. Ты со своим спектаклем, живёшь, как затворница, никуда не ходишь, ничего не слышишь, а я — человек не загруженный, в курсе событий...

— Слухи, иногда прилетают скорее, чем произошло само событие, — сказала Бестужева. — В народе это называют сплетнями.

— Вполне возможно. Но об этом говорят все! А дыма без огня не бывает...

Калининой очень хотелось, чтобы слух оказался правдой, и Бестужева уехала от неё, куда-нибудь, подальше.

— Желаешь от меня избавиться? — с проницательностью вещуньи спросила Нина Георгиевна.

— Вот еще... — «обиделась» библиотекарша, но взор отвела. — Просто хотела за тебя порадоваться. Не у каждой из наших муж имеет такую быструю карьеру.

— Ой, ли? Я тебя насквозь вижу! Боишься, что проболтаюсь от кого у тебя... — Бестужева многозначительно провела тёмным взглядом по заметной округлости живота капитанши. — Я не поступаю, как некоторые... Зачем Большакову сказала?

— О чём? — забегала глазками Елена Павловна.

— Сама знаешь.

— Так он это... сам, откуда-то, выведал...

— Врёшь! Кроме тебя никто не знал... Добьёшься, что по гарнизону пойдёт гулять сплетня, которую, может и назовут клеветой, но, как ты сама заметила: «Дыма-то без огня не бывает»?

— Прости... — прошептала Калинина.

— Ладно. Сегодня я настроена пацифически. Декорацию, наконец-то начали устанавливать... А Большакова, твоего я выгнала. Надоел своей озабоченностью. Даже не знаю, как эти два месяца вытерпела. Представляешь, он при мне мастурбацией занимался!..

— При тебе?

— В наглую! Выставит ялду и дрочит... Что? Что с тобой, Ленка? — Бестужева заглянула в растерянное личико Елены Павловны. — Он и при тебе... тоже?..

Калинина ещё ниже опустила голову.

— Поддонок! Таких говнюков, лишь могила исправит! Ну, теперь пусть рукоблудит в своей казарме, без нас.

Бестужева кивнула на папку, полученную от Калининой:

— Не забыла об этом случае упомянуть?..

— Нет... А когда будет спектакль? — сменила неприятную тему Елена Павловна.

— В следующее воскресение.

— На премьеру пригласишь?

— Придёшь?

— Конечно! «Лебединое озеро» в нашем гарнизоне — это замечательно!

— О Полякове почём зря не болтай. Всё ещё по воде вилами писано...

— Хорошо. Не буду, — круглое личико капитановой жены приняло прежнее симпатичное выражение.

Нина Георгиевна глянула на часики:

— Извини, пора забирать мальчишек.

— Я тебя провожу, — вскочила Елена Павловна. — Можно?

— Можно, — разрешила Бестужева. — Я сегодня добрая...

На самом деле у бывшей балерины на душем скребли чёрные кошки...

Новость, принесённая Калининой, будь она реальностью, угрожала Нине Георгиевне отменой перевода мужа на службу в Московский военный округ и разрушению планов возвращения на главную сцену Союза.

Оставшуюся половину дня, до самого вечера, состояние дискомфорта не покидало нашу героиню.

Возясь с малышами, приготовляя еду, приводя квартиру в должный порядок, она постоянно помнила, о проигрышном варианте. Ждала появление мужа, с надеждой, узнать от него, что переезд в столицу, не отменяется...

...

Встречая мужа, Нина Георгиевна сказала:

— Вчера была первая генеральная репетиция «Лебединого озера» на сцене. Всё прошло замечательно!

— У меня тоже есть новость, — сказал Поляков, обнимая супругу.

Нина Георгиевна напряглась.

— Вот, — Поляков вынул из внутреннего кармана кителя пару погон с полковничьими звездами. — Теперь ты жена полковника!

— Новое назначение? — упавшим голосом спросила Бестужева.

— Приказа нет, но вопрос нескольких дней. Завтра, с утра еду в Уссурийск, подбирать для нас новое жильё... Ты, что не рада?

Нина Георгиевна была в шоке.

— А как же мой спектакль? Студия, девочки? — ошарашенная размерами внезапных разрушений, спросила Нина Георгиевна.

— Дорогая, ты не об этом думаешь! — обнял жену новоиспечённый полковник, который уже чувствовал себя одной ногой в штанине с генеральскими лампасами. — Москва от нас теперь точно не сбежит. Просто мы заедем в неё попозже. С новыми связями я это обстряпаю за пятилетку. Надо только потерпеть...

— Ещё пять лет?! — Нина Георгиевна в ужасе смотрела на мужа, который так легко распоряжался её уходящей молодость. — Я ведь не молодею, а источаюсь. Никто не знает, как я буду выглядеть через такую вечность и на что буду способна...

— О, не беспокойся! — Обещаю. Ты будешь, как всегда, прекрасна и останешься воплощением мечты для любого мужчины...

— Я не об этом! — вырвалась из его объятий Нина Георгиевна. — Ты, что, не понимаешь? Я теряю возможность вернуться в балет!

— Всё утрясём. Устрою тебя в любой театр, какой пожелаешь. Кто посмеет отказать жене генерала?!

— Пенсионный возраст! После тридцати я никому не буду нужна!

— Но тебе лишь двадцать четыре. ..

— Прибавь к ним твоё «обстряпаю».

— Ну, дорогая...

— Уйди, я хочу всё спокойно обдумать...

— Нинуль...

— Прошу тебя, уйди!

— Тогда я до ребят. Они заказали ресторан... Тебя не приглашаю. Не обижайся. Там будут одни мужики... Традиция.

— Иди... Мне надо побыть одной.

— Я тебя люблю!

— Я тебя тоже... — дверь за Поляковым щёлкнула закрывающимся замком. Бестужева смотрела в одну, невидимую ей точку и, чуть слышно, добавила: — Наверное...

...

После очередного тоста «за новоиспечённого полковника!», в голову Полякова, под влиянием паров выпитого коньяка «Арарат», стала лезть мысль о возможности исполнить давний план подложить жену под одного из этих дружбанов, что гудели на его проводах из части.

Развалившись на удобном ресторанном стуле, он водил пьяными глазами по залу, выбирая, кандидата для этой деликатной «миссии»? Чины, званием

выше капитана, в его «конкурсе» не участвовали, поскольку, все они — мужики тёртые и давно семейные.

Из числа молодых, недавно прибывших лейтенантов, он предпочёл бы вон того — чернявого верзилу, что любезно беседует, то с одним «старослужащим» командиром, то с другим. Говорит мало, всё больше слушает, подобострастно заглядывает «старшему товарищу» в лицо и любезно подливает в рюмку собеседника очередную порцию алкоголя.

«Зомбирует почву дружеских отношений на новом месте службы», — безошибочно определил пьяный, но, тем не менее, опытный глаз Полякова. — Хочет понравиться! Такой кадр мне и нужен...»

Улучив момент, он поманил верзилу к своему столику.

— Садись, как тебя по фамилии?..

— Лейтенант Сахно, — представился верзила.

—... разговор будет, — сказал Поляков, наливая лейтенанту полную рюмку марочного коньяка.

— Благодарствую, — сказал лейтенант, принимая из рук влиятельного полковника благородный напиток.

— Где я живу, знаешь? — задал вопрос Поляков, рассматривая крупные черты угодливого лица. «Нос здоровый, значит и член не маленький» — определил он с удовлетворением.

— Так точно знаю! — сказал верзила и аккуратно вылил содержимое рюмки в большой чувственный рот.

«Надо, что бы он и мне потом отсосал. Тогда точно никому ничего не расскажет!» — решил Поляков.

— Когда всё это закончится, — Поляков расслабленным жестом указал в сторону ресторанного пространства, — поможешь, мне домой добраться... Сдашь с рук на руки моей жене, так сказать, в целости и сохранности... Жену мою видел?

— А как же! Первая красавица в гарнизоне! — расплылся в большеротой улыбке Сахно.

— Самому, такую же тёлку, хотелось бы?..

Полковник, не моргая, смотрел на широкую переносицу лейтенанта, который заметно стушевался и начал прокручивать в нетрезвой голове варианты безопасного ответа.

Поляков решил сбавить обороты.

— Получишь звёзды и не такую кралю в супруги отхватишь... Не забудь, ты сегодня меня сопровождаешь...

— Как можно? — вскинулся Сахно. — Доставлю в лучшем виде!.

...

Прежде чем войти в подъезд дома, Поляков решил проинструктировать будущего ёбаря свое Ниночки.

— Значит так, лейтенант! Кстати, как тебя зовут?..

— Петро.

—... Слушай, Петро, диспозицию нашего с тобой манёвра... Нинка у меня женщина особенная. Горячая, как африканская стерва и злющая, как все стервы. Но если её ублажить, она ласковей ягнёнка... Я чё тебя выбрал... В нашем варианте ей нужен секс с мужиком со стороны. С тобой, болван. Глаза-то не выпячивай! Нас тут двое, свидетелей нет. Ляпнешь, кому-нибудь, хоть намёком, считай — издох! Понял?..

Верзила Сахно, облизал внезапно пересохшие губы и, плохо соображая, кивнул.

— Трахнешь мою жену — возьму к себе адъютантом.

— Я женат, товарищ полковник...

— Давно?

— Ещё месяца нет...

— Вот и ладно. Ты мою жену отжаришь, а я твою оприходую. Будем дружить семьями... Обожаю молоденьких. Организуешь?... Чего молчишь? Отказываться поздно. Слишком много знаешь... Выбирай. Ебёшь во все дыры мою красавицу, или другой вариант — «пошёл неизвестно куда, и пропал, невесть где...»

Поляков сгрёб лейтенанта за лацкан кителя.

— Не играй в молчанку, салага! Когда ещё представиться возможность балерину, с позволения мужа, выебать! Твоя в какой позе, больше любит? Спереди, или сзади?..

— Боком...

— Во. И я свою так же люблю... Договорились? По адъютантство не забыл?

— Помню...

— Согласен?... Согласен, спрашиваю?!

— Да...

— Тогда мне нужны гарантии твоего молчания.

— Какие?

— Такие, что бы потом трепать языком не потянуло. Отсосёшь у своего будущего начальника. Прямо здесь. И — пойдёшь моей красавице пизду прочищать!

Поляков расстегнул ширинку, вытащил возбудившийся необычным разговором хуй.

— Приступай к адъютантским обязанностям Петя...

...

Перед входом в квартиру, полковник По-командирски шепнул в горящее ухо лейтенанта:

— Как зайдём, я свою мамзель поперёк стола на живот положу, а тебе велю удалиться. Ты вроде выйдешь. Но жди в прихожей. Я её сначала, для разогрева, повафлюю, и незаметно халат на заднице задеру... Лови момент, заходи со стороны сраки и шуруй в пизду по самые яйца. Только не вздумай в жопу. Он у тебя для этого дела великоват... Потом, как-нибудь... И не останавливайся, даже если дёргаться начнёт. Дрючь до оргазмов... Чтобы завыла... Она, когда спускает, становится никакая. Тут и поменяемся местами. Сунешь своего здоровяка в Нинке в ротик и еби, пока не спустишь. Хочу увидеть, как она, ёбаная в рот, чужую сперму глотает. Отбиваться станет, нос пальцами зажми — проглотит!

— Вы же говорили, что ей нравится...

— Любит, что бы силой брали...

— А... — кивнул Сахно. — Силой мы магём...

— Ну, звони! — полковник изобразил из себя «овощ», и повис на верзиле словно «лыка не вяжет»...

...

Звук открывающегося замка (Поляков дал ключи лейтенанту), поднял Нину Георгиевну из тёплой постели в прохладный коридор. Не ожидая, кого-нибудь чужого, она в наполовину распахнутом халатике явилась перед жадным взором совершенно не знакомого ей лейтенанта, разогретого полковничьими наставлениями и немыслимыми возможностями необычной ночи.

Одним махом он разглядел и стройные ножки с гладкими ляжками, и глубокую ложбинку между больших грудей, и нежную шею, куда, через аккуратный ротик скоро проникнет его напряжённый член...

— Извините! — сказал лейтенант, первым избавившись от оцепенения. — Вот доставил, как приказывали, В целости и сохранности...

Бестужева не знала, что ей следует делать в первую очередь: принимать пьяного мужа или застёгивать халат. Она стало это делать одновременно, и привела свою одежду ещё в больший беспорядок.

Видя её беспомощную растерянность, лейтенант хриплым голосом спросил:

— Куда нести?..

— В залу... там есть диван...

Высокая и гибкая женщина шла перед возбуждённым Сахно в коротком сползающем с голого плеча халате!

Обалдевший лейтенант тащился следом с телом «беспомощного» полковника и пускал слюни.

— Укладывайте сюда... — сказала будущая давалка, — поправляя диванные подушки.

«О! Как она наклонилась!... Как прогнула спинку!... Как соблазнительно оттопырила круглую попку!... Фантастика! Сказка!... И всем этим я сегодня буду обладать!...»

Сахно осторожно положил начальника. И уставился на стоящую рядом «конфетку».

Пьяное тело открыло глаза.

— Милая, я дома, — сообщил оно Бестужевой.

Изображая пьяного, Полчков поднялся, и опираясь на стол, в поисках равновесия, двинулся на его противоположную сторону, где, ни с того, ни с чего, начал расстёгивать брюки.

Нине Георгиевне было ужасно неловко перед стоящим посреди зала лейтенантом.

— Свободен! — велел полковник своему подчиненному, сбрасывая штаны на пол.

Бестужева услышала удаляющиеся шаги и спасительный щелчок закрываемой двери...

— Забери... — велел полковник, протягивая через стол снятые брюки.

Но едва жена протянула руку, ухватил её запястье и дёрнул к себе с такой силой, что Нина Георгиевна, неожиданно для себя, едва не ударившись лицом о крышку стола, завалилась на лакированную поверхность всем животом и грудью.

Завладев второй рукой ошарашенной супруги, бесштанный Поляков потянул лёгкое тело жены юзом к себе так, что женская голова, уткнулась макушкой в его «семейные» трусы, и зафиксировал Нину Георгиевну в таком распластанном положении.

— Пусти! — потребовала Бестужева.

— Ага! Щааас... — Поляков оттянул резинку своих «семейных» вниз, вывалил поднявшийся член и сунул соплящую залупу в рассерженное лицо Нины Георгиевны:

— Соси, дорогая!... Сегодня мой день, поздравь мужа с повышением...

«Пьяный дурак!» — успела подумать Нина Георгиевна, — получая глубокое проникновение в привыкшее к таким «ласкам», горло.

А муж, распаляясь, во всю двигал тазом и плёл «работающей» жене какую-то ахинею про секс втроём.

«Почему бы и нет? — «соглашалась» Нина Георгиевна, принимая писюн полковника, то за щеку, то в горло, и представляя, как глупо сейчас выглядит её поза минетчицы на этом столе из чехословацкого гарнитура. — Возьму у Большакова портрет и выполню эту навязчивую идею больного на голову Полякова, который спит и видит жену под прессом чужого мужика...»

Выполняя супружеское «не хочу, но делаю», Нина Георгиевна вдруг почувствовала, что её попке стало прохладно. Полы мохерового халатика поползли с ягодиц на спину и чью-то цепкие пальцы, раздвинув «булочки», прижали упругие полушария (а с ними и ляжки), к покрытию стола.

«Как это он так сумел? — удивилась Нина Георгиевна ловкости мужа. — Давит на плечи и одновременно...»

Тут она ощутила, что ниже «булочек», раздвигая нежный бутон её девочки, ткнулось и начало проникновение твёрдое, как кость, дубьё!

— Ыыыы! — замычала Бестужева, пытаясь получить свободу.

Дубьё остановилось, слегка отступило, двигалось вглубь, отступило, (но в меньшей степени), и зашло очень глубоко!

— Ыыыы! — замычала Бестужева, что есть силы.

Член мужа не давал ей возможности издать членораздельное, а его руки не позволяли обернуться.

«Мамочки! Кто это?!» — запаниковала Бестужева и, от перепуга, тиснула жемчужными зубками то, что затыкало её рот.

Если бы не добротные стены, рассчитанные на крепкие Приморские морозы, вопль полковника Полякова, мог бы разбудить весь городок жилых домов офицерского состава!

Испуганный случившимся, он выпустил плечи супруги и та, крутанувшись на вставленном в неё хере незнакомца, что есть силы, лягнула своими розовыми пятками тёмный силуэт мужика, что держал её за попу.

Со звуком откупориваемой бутылки, хер насильника покинул тугую пещерку Нины Георгиевны и та, увидела, что незнакомцем оказался ни кто иной, как тот самый лейтенант, что доставил пьяного мужа с попойки домой.

Бестужева даже понять не успела, как тот снова оказался в их квартире, а лейтенант уже бесследно «испарился».

Пронзительная догадка, что эту оргию пытался организовать Поляков: «Хотели меня вдвоём!... « заставила Бестужеву действовать.

Убедившись, что «хозяйство» супруга не пострадало (всего лишь травматический шок), она, молча, оделась и ушла в безветренную майскую ночь.

Двигалась, куда несли ноги. «Лишь бы подальше от этого чудовища!», думала оскорблённая до глубины души женщина, чуть ли не бегом удаляясь от дома, где спали её дети, и кукожился возле ножки стола униженный Поляков...

Шла, злая на всё, и всех: на мужа, на разрушенные мечты, на талантливого художника, на свою красоту, на весь мир, ополчившийся против Ниночки Бестужевой...

Отчаяние всё сильнее охватывала обиженную душу. И Бестужева приняла решение: «Завтра же, заберу детей и уеду в Москву к родителям!»

Это было такое логичное и простое решение, что Нина Георгиевна даже удивилась, как оно раньше не приходило ей на ум. Но тут же поняла, до сегодняшнего случая всё же не могла, не имела право бросать мужа, которого любила...

Нина Георгиевна дала глазам привыкнуть к отсутствию освещения, обернулась по сторонам, прислушалась. Она находилась где-то в центре парка, возле любимого места отдыха...

«Точно! Вот и «её» скамья!...»

Бестужева уселась и, постепенно, успокаиваясь. Нужно было обдумать во всех деталях предстоящий отъезд и собирать пазлы своего будущего...

Сквозь стволы деревьев и переплетения ветвей пробивалось неясное освещение (то ли от уличного фонаря, то ли от света непогашенного окна), на фоне которого угадывалась громада большого здания.

«Дом офицеров», — догадалась Бестужева, поднялась и пошла в ту сторону.

Яркость электрического света усилилась и материализовалась в пять вытянутых четырехугольников. То на поверхность газона, подстриженные кусты и большую клумбу проливался свет всех пяти окон спортивного зала.

«Что там можно делать в такой поздний час? — удивилась Нина Георгиевна. Зашла со стороны запасного выхода и увидела шестую, самую яркую трапецию света, струящуюся из раскрытого нараспашку дверного проёма запасного входа...

...

Директору ДОСА майору Назаренко понадобилось три дня, чтобы, наконец, «выцыганить» у прапорщика хозяйственной службы строевой части нужное количество половой краски, и теперь, получив её на руки, рядовой Большаков проводил последние действия своего, более чем двухмесячного пребывания в спортивном зале Дома офицеров. Красил полы.

Поскольку в спортзале находилась с десяток матов, гимнастические козлы и длинные скамейки, Большаков был вынужден разделить покрасочные работы на два этапа.

Вначале, он перетаскал всё предметы, загромождающие поверхность полов, поближе к запасному выходу. Затем покрасил дальний участок пола и остановился, давая возможность покрашенному участку просыхать, после чего намеревался, перетаскать спортивный инвентарь на готовый участок, и завершить молярничество полов в целом.

Для завершающего этапа нужно было ждать, примерно, сутки.

« Сутки так сутки!» философски отнёсся Большаков к этой «проблеме», открыл двери спортзала настежь (чтобы не препятствовать проникновению свежего воздуха в окрашиваемое помещение), и, не выключая освещения (тумблеры оказались в зоне окрашенных полов), завалился спать на стопку гимнастических матов.

«Солдат спит — служба идёт!» — прописная истина для каждого солдата — срочника, на этот раз не сработала.

Отдыху на стопке гимнастических матов у открытых дверей спортзала «мешала» прекрасная майская ночь.

Тёмная и тёплая.

Лёжа на матах, юноша предался романтическим мечтам, в которых, кроме Ирины Георгиевны, присутствовали лирики с их ночными стихосложениями.

«Ночь. Успели мы всем насладиться. Что ж нам делать? Не хочется спать. Мы теперь бы готовы молиться, Но не знаем, чего пожелать... « «шептал» нашему герою незабвенный Некрасов...

«Да знаю я, чего себе пожелать! — мысленно отвечал русскому поэту Большаков. — Хочу, что бы пришла ко мне распрекрасная лебёдушка Нина Георгиевна, да позволила себя ласкать, целовать и не только...»

«Еще утро не скоро, не скоро, ночь из тихих лесов не ушла. Под навесами сонного бора — предрассветная теплая мгла... « «отвлекал» от низменных намерений художника мудрый и рассудительный Иван Бунин...

Тут и «Борис» напомнил Большакову о философском романе Одоевского «Русские ночи», где известный писатель и мыслитель эпохи романтизма в своих новеллах из двух триад указывал основную идею смысла жизни.

«Жить с пользой» процитировал Владимира Фёдоровича разнежившийся Большаков.

«С пользой для кого?» — уточнил «Борис».

«Я так понимаю, с пользой для общества».

«Ну, если речь о труде или службе, это понятно. А если о прелюбодеянии, где похоть и вожделение по отношению к чужим женам считается смертным грехом?» — не отставала первая ипостась.

«Ты о

семи церковных заповедях?» — «спросил» у разговорчивой ипостаси, возлежащий на матах солдат.

«Именно. Кто из нас крещён в православие?»

Большаков блаженно улыбнулся в сторону ночного неба: «Крещён-то крещён. Матушкой, тайком от папаши... Вот и вырос: атеистом, комсомольцем, и неплохим осеменителем... Повышаю демографический уровень страны! В этом и есть моя польза обществу. Разве не так?...»

А улыбался он потому, что вспоминал подробности совращения интеллигентной Елены Павловны — жены капитана Калинина. Прокручивал в памяти этапы её падения.

Вот она первый раз облизывает Малыша, вот заглатывает его сперму... Потом страстно кончает и просит не останавливаться... Покорно повторяет пошлые словечки, что нашёптывает в её миленькое ушко неутомимый ёбарь... Рёвом ревёт, когда таранят её аккуратную попочку...

«Будет, что на старости лет вспомнить!» — вместе с памятью патрона балдел «Петрович».

«А с Бестужевой у тебя не получилось» — напомнил «Борис».

«И на старуху бывает проруха! — согласился с первой ипостасью философствующий Большаков. — Сделала она нас, это точно!»

«Такая тёлка сорвалась!» — на грузинский манер цокал языком «Петрович».

«Будем искать других... « — сказала третья ипостась. И тут же, встрепенулась: — Ого! А это кто к нам пришёл!?»

Напротив входа, укутавшись в пуховый платок, стояла сама Бестужева!..

...

— Вот, шла мимо... — сказала Нина Георгиевна, не решаясь переступить порог спортзала.

«Во втором-то часу ночи — она «шла мимо»! — мысленно съязвил, вскочивший на ноги Большаков.

«Патрон, у тебя появился шанс! — встрепенулся «Петрович» — Тяни её сюда, быстрее!»

— Нас могут увидеть, и подумать чёрти что... — сказал Большаков заботливым голосом. — Заходите, Нина... Георгиевна.

Нина Георгиевна нерешительно шагнула во внутрь здания, и тут же, за её спиной щёлкнул закрывающийся замок.

«Попалась! — вздрогнула всем телом Бестужева. — Неужто, судьба?...»

Двадцати четырёхлетняя брюнетка, мать двоих детей и девятнадцатилетний солдат первогодка стояли друг против друга почти впритык. Он ощущал запах её волос, тонких ароматов косметики, она — вдыхала терпкий дух солдатского пота вперемешку с эфирным испарением уай-спирита...

— Меня только что, чуть не изнасиловали, — сказала Нина Георгиевна.

— Кто? — Большаков взял женщину за плечи и ощутил, как она вся дрожит.

— Не поверишь, мой муж... И он был не один...

— Нет!

— Да... Я решила от него уйти... — Без развода. Пусть делает свою карьеру, а я буду, как бы, в отпуске...

«Наставишь ему букет рогов! — подумал Большаков. — И первые из них он получит от меня! Сегодня же!...»

Оба продолжали стоять рядом неподвижно, не желая нарушить возникшее понимание. Словно и не было между ними недавней размолвки и взаимных противоборств...

— Я думал, что потерял тебя навсегда, — произнёс Большаков глухим от волнения голосом.

— Потерял меня?

— Но ты пришла... сама. Соскучилась?

— Ага, как по острому камню, в моём пуанте, — попыталась шутить Бестужева.

— Ты здесь... Ночью... И мы одни...

— Глупости. Я сейчас уйду...

— Уходи...

Бестужева удивленно глянула в затемнённые глазницы Большакова.

Её пухлые губки задрожали. Казалось, ещё миг и она расплачется.

— Уеду в Москву к родителям... Пока мужа не будет дома. Поможешь донести чемоданы?..

— О чём разговор, сказал Большаков насколько мог непринуждённо, хотя его Малыш уже готовился воспользоваться неожиданным визитом...

— Оказывается, кроме тебя, у меня нет друзей, кому можно было бы доверять, — сказала Нина Георгиевна.

— Доверься, и ты не пожалеешь!... сказал Большаков и стал медленно снимать с покатых плеч гостьи невесомое облачение из пухового платка.

— И ты туда же... — осуждающе сказала Бестужева.

Вместо слов Большаков, прижался лбом к её лбу и увидел на расстоянии ресниц затуманенный взгляд сдающейся жертвы.

Секунда, и их рты, и дыхания соединились!

О, это был самый сладкий и долгий поцелуй в жизни Большакова!

Раздвинув языком покорные губы, он нашёл за приоткрывшимися зубками остренький кончик женского язычка, втянул его в страстном засосе, а в ответ Бестужева, что есть силы, смаковала его шершавый язык!

«Ещё насосёшься... « — подумал Большаков и, слегка надавив, требовательно уложил податливое тело чужой жены на мягкую стопку из гимнастических матов.

«Я таки сделаю это!» не без гордости подумал он, задирая подол красного платья, которое видел на Бестужевой в первый день их знакомства в библиотеке.

Расчётливо провёл ладонью по тёплому животу, нащупал атлас женских трусиков, запустил пальцы под резинку. Оттянул её вниз. Проник под атласную ткань, накрыл ладонью бритый лобок. Слегка надавил на крайнюю плот клитора...

Из полуоткрытого рта Бестужевой вырвалось что-то, похожее на мольбу.

«Поздно, голубушка, поздно!»

Стянул ажурные трусики до колен, зацепил их носком сапога, и одним движение придавил резинкой к полу. По очереди, подтянул за гладкие ляжки стройные ноги пима-балерины и вот они, раздвинутыми коленками, красуются на уровне его плеч!..

— Не надо... Я не хочу... — замотала головой Нина Георгиевна.

Но Большаков слишком долго ждал этой минуты, что бы отступиться.

Сначала он развёл круглые коленки, как можно шире и, добивая остатки сопротивления, осмотрел желанную пещерку.

Лепестки губок и бритый лобок были прекрасны.

Перевёл взгляд на запрокинутое лицо Бестужевой. Глаза несчастной жертвы были закрыты, а рот приоткрыт в беззвучном крике.

Настала пора выпускать Малыша наружу.

Тот вырвался на свободу, как чёрт из табакерки и сразу уткнулся плаксивой залупой в «букет» нежных губок на уровне раскрытого влагалища.

Тихий стон, готовой к совокуплению чужой женщины, прозвучал в голове солдата победными фанфарами близкого триумфа.

— Ты позволишь мне сделать ЭТО?..

Рот Бестужевой скривила нервная гримаса испытываемых ею мук борьбы между запретом и желанием. Чутким ухом, Большаков уловил:

— Не мучай меня...

— Скажи, что я могу тебя выебать...

— Можешь...

— Сама просишь?

— Да!

— Тогда смотри на меня...

Не выпуская потрясающе красивое лицо из виду, Большаков легонько двинул Малышом в сторону раскрытой пещерки.

Карие глаза офицерской жены расширились.

Прислушиваясь к участившемуся дыханию грехопадения, солдат медленно, так медленно, что женское тело само начало подёргиваться навстречу, погрузился в лоно жены полковника на всю глубину своего немалого Малыша.

Тесное влагалище Нины Георгиевны ответило попискиванием внутренних мышц...

— Ну, здравствуй, недотрога! — сказал Большаков и «включил» привычный ритм овладения чужим сокровищем...

« А ты у меня сегодня второй... « — успела подумать Нина Георгиевна, прежде чем прогнуться в судорогах нахлынувшего оргазма...

...

Читатель имеет полное право назвать Большакова циником, потому что совершеннейшей неправдой было бы утверждать, что вовремя предосудительных забав с чужой женой, душа нашего воина протестовала бы в голос, что производимые действия противоречат её моральному облику.

Солдат взял, что хотел, без насилия, по взаимному согласию, завершив соблазнение чужой супруги с профессиональностью опытного искусителя.

Поэтому, закончив морально разлагать супругу замполита, Большаков встал и, разглядывая разложенную на гимнастических матах прекрасную деву, со спокойной совестью, молча заправил влажное «хозяйство» в глубину хлопчатобумажного галифе. Потом отвернулся, давая возможность партнерше привести себя в порядок...

Принёс и поставил перед Бестужевой её портрет:

— Это тебе... на память...

— Спасибо, — вялым голосом сказала Бестужева, вытирая с вафельных губ остатки не проглоченной спермы.

— Во сколько мне тебя завтра прожать? — спросил Большаков.

— Поезд в десять часов...

— Я приду к восьми. Хочу тебя... на супружеском ложе...

— Хорошо... — не сопротивлялась Бестужева.

Ей уже было уже всё равно, где и как ему подчиняться... Хотелось домой, под душ и, как следует выспаться...

— Постой! — остановил Нину Георгиевну Большаков. — Давай, ещё раз закрепим наше примирение. Поработай ручками и открой-ка свой прелестный ротик, госпожа Бестужева...

...

ЭПИЛОГ.

В Москве Бестужева открыла детскую балетную студию, которая стала весьма престижной.

Оба её сына учатся в этой студии искусству сценического танца.

Родившуюся дочь Нина Георгиевна назвала Бориславной.

Портрет «кисти неизвестного художника» висит в её спальне над кроватью.

Поляков остепенился, получил звание генерал-майора и прибыл в столицу работать преподавателем в Академии, где когда-то учился.

Семья воссоединилась и живёт в степенном согласии.

По прилавкам Москвы ходит книга о страстных похождениях столичной дамы. Автор замаскирован под псевдонимом, который я Вам, дорогой читатель, по конъюнктурным соображениям, называть не буду. Себе дороже...

Издатели приняли книгу хорошо. Читатели тоже. Заключены контракты, отчисляются гонорары... Всё — через посредника...

Капитан Калинин, получил погоны майора, и готовиться стать отцом. В третий раз...

Идея Владимира Фёдоровича Одоевского, что основной смысл жизни — есть «польза обществу» для Бориса Николаевича Большакова продолжает быть актуальной...

Таков хеппи-энд этой длинной истории, которая зачалась февральским четвергом в одном из гарнизонов Приморского края, в четыре часа пополудни...

(Конец сериала «Приходи в четверг»)