Как по-разному взрослели девочки. Продолжение. Ленкина история

Интересно, что больше я обдумывала не то, как начать Ленкину историю. А то, как передать, сколько было ей лет на тот момент. Она же должна быть совершеннолетней. Так ничего и не придумав, буду рассказывать как есть.

После отъезда Альки в город, ее место в нашей компании занимает Ленка. Они с матерью уже несколько лет живут на нашей улице, но остаются не то, что бы чужаками – как-то особо не общаются. Тем удивительнее, что Ленка, старшая меня почти на два года, попадает к нам, подружившись с Наташкой, на столько же лет младшей меня. Начавшуюся было дружбу прерывает окончание каникул. С учетом школы, домашних дел, которых в деревне мало никогда не бывает, свободного времени почти не остается. Да и погода уже не та, что бы подолгу пропадать на улице.

По-настоящему дружить мы начинаем только следующей весной. Тогда же и оказывается, что Ленка часто забывает надеть трусы. То, что это можно было делать преднамеренно, я могу думать уже сейчас, будучи взрослой. Тогда же это была какая-то стыдная рассеянность. Тем более стыдная, что эту рассеянность замечают многие.

Эпизод первый - мы все сидим на поваленном дереве у ручья. Оно не совсем свалилось, а висит не высоко над землей. На нем удобно раскачиваться, если нас много. Болтаем, качаемся, и в какой-то момент Ленка падает назад. Платье задирается и не только обалдевшие пацаны, но и девчонки рассматривают ее мохнатку. Тем более, что она не торопится натягивать тонкую ткань на коленки и вообще-как-то прятаться. Наоборот, хохоча над свой неловкостью, машет ногами, делая вид, что хочет перевернуться. Ленка смуглая, волосы черные и прямые, а там кучерявятся какие-то рыже-коричневые заросли. Она, не особо стесняясь, разрешит мне рассмотреть потом все это великолепие. Можно в эти заросли засунуть карандаш и он не соскользнет, будет держаться. Совсем не то, что у меня – легкий пушок. Ну да это потом. А пока мы настолько в ступоре, что пацаны даже не находятся, чего бы съязвить по этому поводу. Ленка забирается назад и раскачивается с нами дальше.

Эпизод номер два. Играем в казаки-разбойники. Я подкралась к вражеской базе и уже не пытаюсь ее захватить - вообще забыла, зачем приползла. В этом а-ля шалаше, выпятив попу, на четвереньках стоит Ленка и выглядывает в такое типа нижнее окошко. Почти прижавшись к ее заду своим тазом, Сережка выглядывает в типа верхнее окошко. Она наставляет, как именно встать и куда смотреть.

— Попробуй дотянуться еще выше, посмотри, может они за теми кустами? Обопрись об меня

Сережку уговаривать не нужно. Он старательно тянется еще выше, положив руки Ленке на оттопыренную задницу и прижавшись к ней уже вплотную. Я наблюдаю за этими военными маневрами. То она пригнется заглянуть еще ниже, то он потянется еще выше, уже не отлипая друг от друга. Все так же тесно прижавшись, трутся друг о друга, все чаще меняя позицию для просмотра. Я уже сама готова незаметно просунуть себе руку между ног, когда слышу шум сзади и вижу подползающее подкрепление. «Обломщики» - думаю про себя. Но нужно возвращаться в игру и захватывать базу.

Позже, через несколько дней, я прислушаюсь к их разговорам, когда соседка будет приглашать Серого к себе. То посмотреть телевизор, пока матери нет дома. То рассказывать, как замечательно спать на сеновале (если хочешь приходи, посмотришь как я устроилась). Но Сережка мой ровесник, намеков не понимает. Да и я бы тогда не поняла. В следующее лето, когда я поступлю в технарь и позже уеду в город, мы особенно сблизимся. У нас не останется запретных тем, я вблизи рассмотрю ее мохнатку и буду слушать ее историю.

Даже лучше сделаю по-другому – пусть она сама рассказывает свою историю.

Началось все с того, что мы с матерью перебрались в село неподалеку. Совхоз давал квартиры работникам. А нам как раз нужно было куда-то съезжать. Давно надо было навести марафет в этом старом домишке. На помощь позвали моего дядю. Он ее двоюродный или троюродный брат. В общем, дядя Миша. Он и похож на Мишу – такой невысокий, но волосатый и очень широкий везде. Мать у меня тоже не куколка, но из-за высокого роста вся ее полнота равномерно распределилась по телу. Правильно распределилась, в нужные места.

Мать, как водится, вечером выставила бутылку. Но на удивление дядя отказался:

— Ну ее, отраву, эту. Кто только придумал? Людей сколько ей потравило. И ешо готовы.

Это он так говорит. Как-то не совсем по-русски некоторые слова произносит. Мать у меня тоже хэкает, дом-хатой, а лестницу дробыной называет. Но там как раз все понятно. Он продолжает:

— Ни батя мой, ни дед наш в рот ее не брали. И до самой смерти здоровы оставались. Всегда брага у них была, квас или сидор. Смотря по сезону. Вона яблОки у вас под ногами пропадают, сидор поставлю.

К моменту поспевания сидра, курятник и крышу поправил, во дворе порядок навели, внутри хаты уже ремонт затеяли. Меня тоже угостили – попробовала – не понравился. Ушла к себе, вполуха прислушиваюсь к шуму на кухне. Прислушиваться даже не приходится – разошлись они:

— Танька, ты как хочешь, а спать сегодня с тобой буду. Только ты смотри у меня, я всякого там не потерплю. Блюди. Не в пыли же мне спать ремонтной. Но трусы ты не одевай, мало ли! – ржут оба в голос.

— Понапридумали тоже – трусы носить! Бабки наши и предки обходились. Ладно, просто нормальные трусы. Натаскают же синтетики, преет все. От того и болезни женские. Пизда – она как виноградник – проветриваться должна.

Ну и несет его дальше, не остановить. Мать когда спорит, а чаще просто ржут, то случаи из жизни вспоминая, то кости кому перемывая. Я засыпаю под шум, пусть и заглушаемый закрытой дверью. Просыпаюсь ночью, от стонов мамкиных. Бегу помочь и застываю как вкопанная у двери. Дядь Миша ебет ее раком на кровати. И видно хорошо ебет, забыла мать про приличия, даже не стонет, а громко-протяжно-утробно выдыхает, как корова рожающая. Дядька обернулся на скрип половиц и ручкой мне так делает. То ли приглашая присоединиться, то ли просто здороваясь: «Ленка, привет, здесь мы. Соскучилась?». Хорошо, что мать вся в процессе – не видит, а то бы я со стыда сгорела. И так чувствую себя, как будто специально стояла - подглядывала.

Утром мы с ним белим, мать как убежала на утреннюю дойку, еще не возвращалась. Он продолжает:

— Ты, пельмяшка не смотри, что мы с матерью грешили. Не блядства ради или там по-пьяни. Расслабить надо было ее. Видишь, она же как пружина сжатая. А тут еще переезд, работа новая. Нельзя бабе, да в соку, без елдака жить, вредно ей это.

Я, хоть и смущаюсь, но понемногу привыкаю к простоте дядькиной. Даже вякаю что-то типа, живут же другие. Я вот, например. Аж сама краснею от своей наглости. Да еще, наверное, поспособствовало, что белит он потолок в трениках своих растянутых. И синхронно с его руками, хозяйство его под ними болтается. Я специально отворачиваюсь, но не могу, снова и снова притягивает взгляд мой, как магнитом.

— Ай, перестань. То я мокрощелок-вас не знаю. То, что вы там себе теребите, даже не говори ничего. Другое это. А про мать, смотри не звони. Я, может, тот еще дохтур. Но люди не поймут, а ей жить с ними.

Дохтур-не дохтур, а смягчела мать. Не орет: «Ленка, ты заснула там с обедом то ли?». Весело спрашивает – Ленок, когда обед готов будет? Мягко ходит, говорит тише. Даже смотрит как-то по-другому. Ну, а в целом, особенно на людях, все как всегда. Иногда во время домашних работ, видать приспичит, попросит меня в магаз сходить. Я ж понимаю, специально подольше иду. И хоть и отремонтировали уже все комнаты, дядька в ее комнате так и остался. Другое плохо. От всей этой картины меня ломить начинает тоской какой-то. Хочется мне тоже. Понимаю, что уже и сама жить без елдака не хочу. Пацанов наших соблазнить не получилось. Я и показывала, как бы невзначай там себя, и чуть не прямым текстом ночевать к себе звала. Не понимают. Хоть объявление вешай на себя – «Хочу ибацца, сил нет, отдамся первому встречному».

Где-то в то время мне приходит еще не осознанная до конца мысль - дядь Мишу как-то попользовать. Как, где и когда, понятно, я еще не знаю. Но двигаться в этом направлении, видимо, начинаю. Под утро какого-то дня забираюсь к ним в постель – типа сон приснился страшный. Знаю, что матери в 5 утра на дойку идти, остаюсь в постели одна с дядь Мишей. Он спит на спине, аж похрапывает. Я типа во сне, руку и ногу на него складываю. Впервые чувствуя хозяйство его. Чуть провожу ногой - оно тоже оживает. Я своей голой ногой ощущаю, как надувается там под трусами и даже вроде пульсировать начинает, будто бы пытаясь приподнять мою ногу.

В другой раз, как уходит мать, уже просто забираюсь к нему – замерзла. Лежу на боку оттопырив попу и чувствую, как медведь разворачивается, обнимает меня рукой, а оживший елдак просовывает между ног ночнушку. Я без трусиков, мне хорошо, я еще чуть придвигаюсь, надсаживаясь на него попой и готова лежать так хоть до вечера. Но через некоторое время он отворачивается, а потом и встает, начиная громко топать и управляться по хозяйству.

В субботу как обычно баня.

— Ленка, если хочешь иди, но дверь снутри не запирай, воды наносить надо холодной. Приду.

Я в бане даже не моюсь. Меня прямо колотит от мыслей разных, от того, что голой меня увидит. Я уже вся мокрая там, но как будто согреться не могу в жаркой бане. Дядька, топая, вваливается в предбанник, а потом и в баню. Выливает в бак воду, я отвернувшись, типа мою голову. Он что-то спрашивает, отвечаю, уходит. К следующему заходу я ложусь на полок на спину. Дергаюсь от шума открываемой двери, силой заставляю себя вот так бесстыдно лежать, не пытаясь прикрыться. Единственно, не удержалась и согнутой в локте рукой закрываю глаза и верхнюю часть головы. Сердце готово выпрыгнуть из груди, меня, наверное, потряхивает. Надеюсь, что это незаметно, продолжаю лежать. Дядька на удивление не выходит, гремит ведрами. Я не вижу, что, но что-то делает в бане.

Наконец-то выходит, я оглядываюсь, просовываю себе руку между ног и почти не коснувшись, начинаю дергаться в конвульсиях оргазма. Чуть отпускает, я набираю в таз воды, намыливаю мочалку, а потом постепенно и себя. То ли из-за того, что вся в мыслях еще там, то ли в этот раз он зашел тише, вздрагиваю, когда он открывает банную дверь:

— Чё, спину потереть што ли?

— Давайте – каким-то не своим сиплым голосом, сглотнув, отвечаю я.

— Не против, если я штаны-трусы сниму, намокнут?

— Намокнут – эхом повторяю я.

Стою, все так же повернувшись к нему спиной, оперевшись руками о полок. Он берет мыло, намыливает мочалку еще. Я хочу посмотреть, мне стыдно, стою все так же, вижу иногда только его ноги. Меня, видимо, снова начинает трясти, дядя Миша успокаивает:

— Ты чего? Ляг руками на лавку, а коленями упрись. Во! Ничоо, привыкай... Когда дядька тебя еще помоет?

Я чувствую, как он очень мягко, даже нежно, начинает мылить шею. Нет, по-моему вначале я почувствовала его болтающийся елдак, задевающий меня за ноги. Чувствую, как он крепнет, все еще болтается, но уже чувствительно задевает ноги, а потом начинает елозить между ними. Истома начинает подниматься снизу живота вверх, к самой голове. Ноги теряют чувствительность, деревенеют, я их передвигаю пошире, открывая дорогу и ЕМУ. Он уже затвердел, скользит между ягодиц, по промежности, как будто даже стараясь приподнять меня повыше. Я хочу его увидеть, но голова лежит на полке, а он продолжает натирать меня и там и здесь. Как сквозь шум и волны доносится:

— Нравится?

Ничего не отвечаю, чуть еще прогибаюсь в спине. Мне хочется, что бы он скользил прямо между губами, вот так.

— Вижу, нравится. Возьми его рукой, придерживай спереди. Будет удобней кататься на нем, как на палочке.

Два раза просить не нужно. Я чуть сдвигаюсь назад, берусь рукой и наконец-то вижу его. Он торчит у меня спереди между ног, как раз среди волос. Как будто это у меня вырос хуек. Небольшая головка, а дальше все более расширяется, как початок кукурузы. Я прижимаю его к себе, трусь на нем, он касается клитора, начинаю снова трястись в оргазме.

— От и хорошо, попустило кажесь!

Он усаживает меня на скамейку, разводит прохладной воды, поливает сверху. Елдак во время этих манипуляций болтается перед моим лицом. Он на самом деле напоминает початок – большой, толстый. Видимо поэтому не торчит вперед, а как бы свисает вниз. Весь зарос волосами. Ниже болтается мешочек с яйцами. Тоже крупный, как у бычка. Он заметил мой интерес:

— Потрогай, если хочешь.

Я беру его рукой, потом двумя, перебираю волоски, трогаю яйца. Пробую стянуть и снова натянуть кожицу на головке. «Залупа» - вспоминаю название. Он чувствует эти осторожные прикосновения, прямо в руках наливается силой и, несмотря на то, что я уже два раза разрядилась, мне снова охота. Но не просить же самой.

— Мамка на вечерней дойке. Хочешь еще покататься?

Я киваю и снова разворачиваюсь спиной. Меня уже не трясет, нормально соображаю. Не дожидаясь приглашения, берусь за конец и снова начинаю на нем скользить. А позже, разохотившись, пытаюсь нащупать им свою дырочку и ввести в себя. Несмотря на то, что Миша тоже весь там, меня останавливает:

— Ну-ка, что за баловство? Что я зверь какой целку ломать? Да и не по Сеньке шапка, ровесников поищи. А лучше до свадьбы потерпи. Я ж там тебе разворочу все.

Поэтому трусь до следующего оргазма. Совсем, кстати, недолго. Дядька шлепает меня по заднице:

— Побаловались и будя! Смывайся и из бани тоже. Мне тоже требоца. И помыться тоже.

Ленка потом еще по утрам будет забираться к нему в постель, пока мать на дойке. И походу, елозя, еще и еще будет пробовать вставить в себя эту дубинку. Само удобно окажется оседлать дядьку сверху. Но дальше головки дело не пойдет. С таким же успехом она могла бы пробовать вставить в себя огнетушитель.

Он к августу уедет домой. Мама с дочкой заскучают. А уже в сентябре, с началом учебного года, Ленка крепко задружит с парнем, на пару лет ее старше. Для того времени будет удивительным, что до свадьбы заживут вместе как муж и жена. Да и кто бы их расписал в том возрасте? А еще через пару лет они переедут в другой город. Иногда до меня доходят слухи о ее жизни. Живут неплохо. Золотых гор не нажили, но двое детей и любимый у каждого из них есть.

Дядю Ленкиного я нет-нет еще в гостях у ее матери вижу. Все такой же медведь, правда, седой стал совсем. Мать живет больше затворницей, но ничего плохого никто о ней не скажет.