Измена понарошку

— Славка, я боюсь...

— Чего? Он же спит. Мы тихонько, Катюш, я уже не могу терпеть... я тебя хочу. Я так долго ждал!

От их жаркого шепота гулко билось сердце, потели ладони. Но Костика будто заморозили, он не мог решиться на самый правильный в этом случае шаг — встать и набить морду Славке. А потом послать к черту жену. Да ведь они и не сделали пока ничего. Разговоры не измена, хотя к этому все идет, нечего себя обманывать.

Любовники не унимались:

— Я все равно боюсь, вдруг он проснется? Что тогда? Я умру со стыда.

— Трусишка моя. Мы осторожно... ну, давай же. Он не услышит ничего.

Странно слышать, когда двое говорят о ком-то в третьем лице в его присутствии, без имени, называя его «он». А еще обидно. За жену. Образованная, умная девушка, а не может понять простую вещь: ты сначала разведись, потом гуляй с кем хочешь. Зачем это делать тайком? Боишься, не делай. Или это способ пощекотать нервы?

Послышался шорох, тихая возня и звук поцелуя.

— Славик, ты меня любишь?

— Больше всех на свете!

Парадокс, но эти слова подействовали на Костика успокаивающе. Вот и ладно. Если любит, на здоровье. Чего теперь дергаться? Ничего не изменишь. Бить морду? Ради чего? Ради собственного удовлетворения? Да будьте вы все... счастливы!

На Катю признание в любви подействовало как спусковой крючок. Под одеялом снова завозились, и Катя резко вдохнула. «Началось» — равнодушно отметил Костик. Никакого движения не чувствовалось, они втроем спали на полу. В домике, снятом их друзьями на лето, не было так много места, чтобы разместить еще троих со всеми удобствами.

Движения не чувствовалось, но ритмичное шуршание постельного белья и учащенное дыхание любовников было прекрасно слышно. Костик бросил философствовать, надоело. Для себя он все решил. Уезжать он отсюда не собирается, еще чего. Не для того он ехал за сто километров, чтобы на следующий день вернуться домой. Отдыхать можно и без жены. Катя глухо, едва слышно застонала. Черт... ему бы сейчас тоже не помешала разрядка.

За спиной дело близилось к концу, он чувствовал. Они уже почти не таясь шумно дышали, не пытаясь скрыть сочные шлепки тела о тело. Костик чуть не рассмеялся в голос, от того, что выдала его жена перед оргазмом:

— Да, Косенька, да! Хороший мой!

Рефлекс, выработанный годами, дело серьезное, просто так не отпустит. Наступила гробовая тишина. Молодец, Катюха, так ему! Молчали долго. Наконец, Катя прошептала:

— Прости...это я по привычке.

Славик не ответил. Обиделся? А как ты хотел? Люди годами притираются, привыкают. Это тебе не сунул-вынул и пошел. Глотай пилюлю. Костик не оборачиваясь поднялся. Представив, как сейчас застыла в ужасе Катя, улыбнулся, и цапнув пачку курева вышел на улицу. Не

успел выкурить и половину сигареты, пришлось тушить. К нему вышла Катя, а она дым не переносит. Казалось бы, какое ему теперь до этого дело? Привычка.

Фонарь на соседнем домике просвечивал ее тонкую ночнушку, очерчивая плавные линии талии и бедер. Костик отметил, что трусов она так и не надела. Не подавая вида, что все знает, он с преувеличенной заботой спросил:

— Не спится, Котька?

Катя встала в двух шагах, не решаясь подойти. По ее состоянию, можно было точно предсказать, что сейчас будет: слезы, заламывание рук и умоляющие стенания. Но он не дал ей такой возможности:

— Садись, подыши.

Катя примостилась рядом на крыльце, взяла Костика под руку, и осторожно положила голову ему на плечо. Прошло довольно много времени, пока она собралась с духом и начала:

— Кось, прости меня...

Если она, глупая, сейчас признается, то все испортит. Молчи! Молчи, дура! Катя молчала и ждала вопроса «за что?», но Костик не поддался. Как говорится: что наша жизнь? Игра. Так что, пусть. Загоним боль подальше и сыграем партейку в шахматы. Он мечтательно произнес:

— Ночи тут замечательные. Тишина, не то что в городе.

— Кось... я дура.

— Нет, ты вовсе не дура. Послушай лучше, как лягушки...

— Да послушай ты меня!

Вот теперь она точно дура. Если Катя хотела прощения, его не будет. Хотела же? Разговор с этого начала? А назад дороги нет. Больше и не о чем говорить. Разве что выслушать признание. Но не хочется. Костик хлопнул себя по коленям.

— Иди уже к нему. Ждет, поди. Доделывай там, что не получилось, если сможешь. А я тут пока... посижу.

Катя тоненько завыла, и шмыгая носом, ткнулась Костику в плечо. Захлебываясь слезами, заикаясь, она не сразу, с трудом выговорила:

— Кось-сень-ка-а! Я с то-бой буду... хочууу! Пож-жалуйста, Ко-о-сь!

Из темноты прогремел голос, усиленный мегафоном:

— Стоп! Снято. Все свободны. Завтра в шесть ноль ноль сцена аварии.

Раздались жиденькие аплодисменты, зажегся яркий свет. Маша улыбаясь, вытерла слезы, и не выдержав, расхохоталась.

— Мы с вами и правда, уже как муж и жена, Андрей Викторович! Боже, как я устала реветь. А вы опять про себя текст автора...

Она осеклась, увидев как на нее смотрит Андрей Викторович. Андрей. Андрюша. Если бы не ее муж, игравший Славика, лежащий сейчас в домике на полу...

— Маша, я же просил называть меня Андрей. Может, мы пройдемся? Перед сном?

У Маши сладко заныло внизу живота, она дернулась от ночной прохлады, и по телу побежали мурашки. Как пузырьки в газировке, колко и приятно. Ей стало страшно, уже по-настоящему.

— А как же... меня же муж ждет.

Андрей взял Машу за руку и потянул в темноту.

— Не лги себе, Машенька. Это уже не кино.