Игры на ночь

Слушай, у меня есть, без пизды, охуенная идея! – муж пнул меня куда – то, под жопу коленкой, и похотливо добавил: – Тебе понравится, детка.

Детка?!!!!!

Блядь, тому, кто сказал, что бабам нравится эта «пидорская привычка» называть нас детками – надо гвоздь в голову вбить.

Вы где этому научились, «АнтониоБандеросы» сраные?

Лично я за “детку» могу и ёбнуть – в гычу. И за попытку сунуть язык в моё ухо, и сделать им «бе – бе – бе, я так тебя хачу» – тоже.

И, сколько не говори, что это отвратительно и ни хуя, ни разу, не эротично – реакции никакой.

– Сто раз говорила: не называй меня деткой! – я нахмурила брови, и.... скрипнула зубами.

– И идея мне твоя по хуй. Я спать хочу.

– Дура ты. – Обиделся муж. У нас сегодня вторая годовщина свадьбы. Я хочу разнообразия и куртуазности.

Сегодня. Ночью. Прям – щас. И у меня есть идея, что немаловажно.

Вторая годовщина свадьбы – это, конечно, пиздец какой праздник. Без куртуазности и идей ну никак нельзя.

– Сам мудак. В жопу всё равно не дам. Ни сегодня ночью. Ни прям щас. Ни завтра. Хуёвая идея, если что.

Муж оскорбился:

– В жопу?! Нужна мне твоя срака – сто лет! Я ж тебе про разнообразие говорю. Давай поиграем?

Охуеть. Геймер, бля. Поиграем. В два часа ночи.

– В дочки – матери? В доктора? В прятки? В «морской бой»?

Со мной сложно жить. И ебацца. Потому в оконцовке муж от меня и съёбся.

Я ж слова в простоте не скажу. Я ж всё с подъебоном…

– В рифмы, бля! – не выдержал муж. Пакля!

– Хуякля. – На автомате отвечаю, и понимаю, что извиниться б надо…

Годовщина свадьбы ведь. Вторая. Это вам не в тапки срать. – Ну, давай поиграем, хули там. Во что?

Муж расслабился. До пиздюлей сегодня разговор не дошёл. Уже хорошо.

– Хочу выебать школьницу!

Выпалил, и заткнулся.

Я подумала, что щас – самое время дать ему в морду, но не смогла,

повисла тягостная пауза...

– Еби, чё там… Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копчёные окорочка, через адвоката передавать. Как порядочная....

Супруг в темноте поперхнулся:

– Ты ёбнулась? Я говорю, что хочу как будто бы выебать школьницу! А ей будешь ты.

Да гавно вопрос! Чё нам, кабанам? Нам что свиней резать, что ебацца – лишь бы кровища…

В школьницу поиграть слабо во вторую годовщину

супружества что ли? Как не хуй делать!

– Ладно, уговорил. Чё, делать – то надо?

Самой уж интересно, что пиздец.

А тут всего делов – то: в школьницу поиграть!

Ну, значит, Вова начал руководить:

– Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в коричневом

платьице, в фартучке, с бантиком на башке, приходишь ко мне домой пересдавать математику.

А я тебя ебу. Как идея?

– Да пиздец просто. У меня как раз тут до хуя школьных платьев висит в гардеробе. На любой вкус. А фартуков, как у дурака

фантиков. И бант, разумеется, есть. Парадно – выгребной.

Идея, если ты не понял, какая – то хуёвая.

Ни зачёт, Вольдемар.

– Не ссы. Мамин халат спиздить можешь? Он у неё как раз говнянского цвета, в темноте за школьное платье прокатит.

Фартук на кухне возьмём.

По хуй, что на нём помидоры нарисованы. Главное – он белый. Бант по хуй, и без банта сойдёт. И ещё дудка нужна.

Какая, бля, дудка????????? Дудка тебе на хуя?????

– Халат спизжу, не хуй делать. Фартук возьму. А дудка зачем?

– Дура. – В очередной раз унизил мой интеллект супруг, – в дудке вся сила.

Это будет как бы горн. Пионерский. Сечёшь? Это фетиш такой. И

фаллический как бы символ.

Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке – сила. Это ж все знают.

В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как крыса «Шушера» тихо вползаю в спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного цвета.

Чтоб быть школьницей. Чтоб муж был счастлив. Чтоб пересдать ему математику.

– А разве ваша вторая годовщина свадьбы проходила как – то

по – другому? Ну и мудаки.

В тёмной прихожей, натыкаясь сракой – то на холодильник, то на вешалку, переодеваюсь в мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за щеку дудку, спизженную, стыдно сказать,

у годовалого сына, и стучу в дверь нашей с мужем спальни:

– Тук – тук. Василиваныч, можно к вам?

– Это ты, Машенька? – отвечает из – за двери Вова – извращенец, – Входи, детка.

Я выплёвываю дудку, открываю дверь, и зловещим шёпотом ору:

– Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!! Заново давай!!!

– Сорри… – доносится из темноты, – давай сначала.

Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь:

– Тук – тук. Василиваныч, к Вам можно?

– Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать?

Заходи.

Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде «Кукарачу». Марширую, по – пионерски.

И – охуеваю.

В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов, но в шляпе.

Вернее, в бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что – то

увлеченно пишет.

Оборачивается, видит меня, и улыбается:

– Ну, что ж ты встала – то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку.

– Васильиваныч, а чой – та вы голый сидите? – спрашиваю я, и, как положено школьнице, стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку.

– А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не

стесняйся. Можешь тоже раздеться. Я и твои трусики постираю.

Вот пиздит, сволочь… Трусы он мне постирает, ага. Он и носки свои сроду никогда не стирал. Сука.

– Не… – блею овцой, – Я

и так без трусиков… Я ж математику пришла пересдавать всё – таки.

Задираю мамин халат, и показываю мужу пизду. В подтверждение, значит.

Быстро так показала, и обратно в халат спрятала.

За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение хуя более чем заметно. Педофил, бля…

– Замечательно! – шепчет Вова, – Математика – это наше всё. Сколько будет трижды три?

– Девять. – Отвечаю, и дрочу дудку.

– Маша! – Шёпотом кричит муж, и развязывает галстук. – ты гений! Это же твёрдая пятёрка без пизды!

Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша?

– Очень! – с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за хуй, – Пися – это вот это, да?

– Да! Да! Да, бля! – орёт Вова, и обильно потеет. – Это пися! Такая вот, как ты видишь, писюкастая такая пися!

Она тебе нравится, Маша Петрова?

– До охуения. – отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает дикий ржач. Но держусь.

– Тогда гладь её, Маша Петрова! То есть – на хуй! Я ж так кончу. Снимай трусы, дура!

– Я без трусов, Василиваныч, – напоминаю я извру, – могу платье снять. Школьное.

Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует:

– Дай померить фартучек, Маша – бля!

Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я ещё помню. Ну, скажите мне – кто из вас не ебался в тёщином фартуке

во вторую годовщину свадьбы – и я скажу кто вы.

– Пожалуйста, Василиваныч, меряйте, снимаю фартук, и отдаю Вове.

Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова надевает очки, отставляет ногу в сторону, и пафосно вопрошает:

– Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела мужская волосатая ручища?

Не трогала ли ты чужие писи, за батончик Гематогена, как путана?

Хрюкаю.... . Давлюсь.

Отвечаю:

– Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж ещё совсем маленькая. Мне семь лет завтра будет.

Муж снимает очки, и смотрит на меня:

– Бля, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом классе, дура!

Тьфу, теперь хуй упал. И всё из – за тебя.

Я задираю фартук с помидорами, смотрю, как на глазах скукоживается Вовино барахло, и огрызаюсь:

– А хуле ты меня сам сбил с толку? «Скока буит трижды три?» Какой, бля, десятый класс?!

Вова плюхается на стул, и злобно шепчет:

– А мне что, надо было тебя просить про интегралы рассказать?! Ты знаешь чё это такое?

– А на хуя они мне?! – тоже ору шёпотом, – мне они даже в институте на хуй не нужны были !

Ты ваще, что собираешься делать? Меня ебать куртуазно, или

алгебру преподавать в три часа ночи?!

– Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура!

– Сам такой!

Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло.

– Блять, с тобой даже по ебацца нормально нельзя! – не успокаивается муж.

– Это нормально? – вопрошаю я из – под одеяла, и показываю ему фак, – Заставлять меня дудеть в дудку, и наряжаться в хуйню разную?

«Ты девственна, Мария? Ты хочешь потрогать мою писю?»

Сам её трогай, хуедрыга!

И спасибо, что тебе не приспичило выебать козлика!

– Пожалуйста!

– Ну и всё!

Знатно поебались. Как и положено в годовщину – то. Свадьбы. Куртуазно и разнообразно.

В соседней комнате раздаётся детский плач. Я реагирую первой:

– Чё стоишь столбом? Принеси ребёнку водички!

Вова, как был – в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и в солнечных очках, пулей вылетает в коридор.

… Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою маму с постели…

Может быть, плач внука, может, жажда или желание сходить

по ссать… Но, поверьте мне на слово, мама была абсолютно не готова к тому, что в темноте прихожей на неё налетит голый зять в кухонном фартуке, в солнечных очках и с дудкой в руке, уронит её на пол, и огуляет хуем по лбу…

– Славик! Славик! – истошно вопила моя поруганная маман, призывая папу на подмогу, – Помогите! Насилуют!

– Да кому ты нужна, ветошь? – раздался в прихожей голос моего отца.

Голоса Вовы я почему – то не слышала. И мне стало страшно.

– Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина – мерзкая!

Мама жгла, без пизды.

– Отпустите мой хуй, мамаша… – наконец раздался голос Вовы, и в щель под закрытой дверью спальни пробилась полоска света.

Вове наступил пиздец.

Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа дико ржал, а Вова требовал отпустить его член.

Да вот хуй там было, ага. Если моей маме выпадает счастье до рваться до чьего – то там хуя – это очень серьёзно.

Вову я жалела всем сердцем, но помочь ему ничем не могла.

Ещё мне не хватало получить от мамы пиздюлей за сворованный

халат, и извращённую половую жизнь. Так что мужа я постыдно

бросила на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно,

такого малодушия и опёздальства Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины нашей свадьбы мы благополучно

развелись.

Но вторую годовщину я не забуду никогда.

Я б и рада забыть, честное слово.

Но мама! Моя мама. … Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справиться о её здоровье, мама долго кашляет, стараясь вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, в оконцовке всегда говорит:

– Сегодня, как ни странно, меня не били членом по щекам, и не тыкали в глаза дудкой. Стало – быть, жива.

Я краснею, и вешаю трубку.

И машинально перевожу взгляд на стенку. Где на пластмассовом крючке висит белый кухонный фартук.

С помидорами.

Я ж – пиздец какая сентиментальная…

12 октября 2008 год. В. Третьяков