Дневник Ильи Михайловича Тарского, или Заметки на полях

Предисловие автора

Мне 56. Жизнь состоялась. Было в ней много, будет еще. Недавно разбирал архивы и наткнулся на блокнот. Частенько, сидя на совещаниях у генерального или в своем кабинете, я писал в нем. Нет, это не были деловые записи. Так, что-то из потайных углов сознания. Обрывки фраз, эпизоды из жизни, сцены из практики. Связать кусочки в единое целое не пытаюсь. Пусть останутся дневниковые записи.

***

Когда мы испытываем одиночество, наша душа верещит, словно заяц, пойманный за уши. Она бьет ногами по воздуху, пытаясь вырваться из цепкой руки пустоты вокруг. Она открывает рот, но издает лишь жалкий писк, несравнимый с криком. Она бьется в бессилии. Потому что одиночество нельзя изменить, его можно только преодолеть. И счастлив тот, кому это удается. И горе тому, кто смиренно затихает в ожидании неизбежности. Эта странная пустота внутри накатывает порой неожиданно, но тянет снова в нее погрузиться. Пить ее, глотать. Иногда живешь спокойно и месяц, и два, и три, и не думаешь ни о чем подобном. И, кажется, что больше не придешь сюда никогда. Но проходит время, и возвращаешься опять. В замкнутый круг.

***

Курю на балконе. Лето, многоэтажка, дети во дворе. Вижу только макушки деревьев и небо. Но слышу. Девочка, лет пяти, с надрывом в голосе кричит: «Я запрещаю тебе это делать, слышишь, я запрещаю!» Мальчик, возраст такой же: «Да что ты, а ты, шалава, можешь сюда залезть?»

Без комментариев. Вот она — модель поведения. Вот он — пример для подражания. Вот оно — зеркало души рода человеческого. Дети.

***

Мне нравятся девочки. Девочки — это не возрастной параметр, это — состояние души. Некоторые женщины достигают сознательного возраста, но так и остаются девочками. Они ищут защиты и подчинения. Им нужен кто-то, кто будет заботиться и контролировать. Каждый шаг, каждую минуту. И командовать.

Но самое лучшее, что может быть — это женщина, встающая на колени перед тобой и ждущая приказаний так же, как ласковых слов, ждущая шлепков, так же, как нежных поглаживаний. Женщина, раскрывающая в себе подчинение, готовность быть покорной для одного. Это перерастает секс.

Почти в любой женщине есть такая сторона. Это еще из детства — покорность «папочке», желание быть ведомой. Это всегда приятно раскрывать, вытаскивать за уши из одиночества души. Одни сдаются сразу. Это уже и спрашивание разрешений на тот или иной шаг — покупку наряда, поездку с друзьями, поход на вечеринку. Это вечерние звонки, чтобы пожелать спокойной ночи и попросить о каком-нибудь приказе. Других приходится ломать. Причем, ломать психологически — когда ты видишь эту нерешительность перед тем, как переступить черту. Но самое сильное — это их принятие факта, готовность быть кем-то временным. Стать объектом секса на несколько недель. И их последующая привязанность. Это лучше и сильнее любого физического доминирования.

***

Одиннадцать вечера. Задержался на работе. Захожу в почту перед уходом. Сообщение от нижней: «Не могу, не хочу больше, я устала. Провожу младшего в армию, уйду в монастырь». Понятно. Проблемы, истерика, надо спасать: «Какой монастырь? Жди, скоро наберу».

Сдаю кабинет на пульт, сажусь за руль, набираю номер: «Добрый вечер, девочка». — «Да, Хозяин. Я... « — рыдания.

Жалеть не умею и не буду. Но спасать надо. На дворе ночь, я в соседнем городе, ехать недалеко, но это время. За это время женская истерика может стать роковой. Вытягиваю суть проблемы — старший сын. Пара фраз, девочка дышит ровнее, слезы пока остановлены, но ненадолго. Несколько слов, чтобы привлечь внимание, а дальше приказ: «Значит так, прямо сейчас ты себя удовлетворишь». — «Но... « — «Возьми камеру, я хочу это посмотреть. Ляг на пол, поставь камеру между ног. И начинай себя ласкать. Телефон не выключай, я должен слышать», — приказы сухие и быстрые, времени на их обдумывание нет.

Я слышу тишину в трубке, движение, рыдания прекратились — это главное. А потом ее дыхание. Я не вижу, но я слышу. Тяжелый вздох, шорох от установки камеры, ослушаться она не может, она привыкла доверять и подчиняться беспрекословно. Вот сейчас она провела пальцами между ног, и я слышу глубокий выдох. Дыхание становиться быстрее, девочка пальчиком касается клитора, нажимает. Дыхание в трубке замирает на миг, но вдруг становится глубоким и прерывистым. Чаще, еще чаще. Вот сейчас она должна кончить. Я знаю, как она кончает. Она начинает глубоко дышать, хватая воздух ртом, потом по ее телу пробегает мелкая дрожь, а потом судорожно сжимаются мышцы влагалища, сжимая мой член до боли. Но... это, когда я в ней. А сейчас она одна. И я лишь слушаю. «Аааа», — подавленный крик в трубку. Она не одна дома. «Я...», — «Я слышу. Спокойной ночи, девочка, запись привезешь на встречу», — отрубаю звонок.

Завтра она припудрит припухшие от слез глаза, наложит макияж и пойдет на работу. Она будет общаться с подчиненными в обычной своей манере королевы — свысока и чуть пренебрежительно. Утром читаю сообщение: «СПАСИБО, Хозяин. Реально стало легче».

А через пару дней она покорно опустится на колени перед одним-единственным Властелином, ее Хозяином. И будет стараться подавить рвотный рефлекс, заглатывая мой член целиком, будет вытирать слезы с глаз, но при этом улыбаться. Шлюха своего Хозяина, принадлежащая целиком и полностью лишь одному. Может быть, на несколько недель. А может быть, на всю жизнь. Моя девочка.

***

Мы ищем смысл там, где его нет и быть не может, и не замечаем важное, что у нас под носом. Живем, как слепые котята, тыкаясь в углы коробки, пока не открылись глаза, а научившись преодолевать край коробки, выходим в мир, который велик настолько, что нам сначала становится страшно, потом интересно, потом тяжело, потому что сверху давит груз приобретенного опыта, как рюкзак с ненужными вещами. А на самом деле, все просто — сначала мы придумываем коробку, потом тыкаемся в ее углы, потом замечаем, что коробки вообще никогда не было, и придумываем мир за ее пределами, потом груз приобретенного опыта, потом еще что-нибудь. А потом понимаем, что уроки уже сделаны, и можно идти гулять.

***

Иногда собираемся поиграть в покер. По большому счету, люди случайные, но солидные, всем за пятьдесят, не дети. Но иной раз коньяк и сигары располагают к разговорам по душам. В этот раз почему-то заговорили о порке женщин. Не раз замечал, как разные женщины проявляют интерес к вопросу. Кто-то ищет в этом искупление, кого-то просто возбуждает процесс — нагнуться, поднять юбку и спустить трусики, кто-то просто насмотрелся порно и представляет это себе, но никогда не решится попробовать.

Эту историю поведал нам г-н STRОG. (Размешена здесь с согласия автора истории. — Прим. автора)

Сколько он себя помнил, в его жизни домработницы были всегда. И когда был ребенком и жил с родителями, и когда стал жить своим домом с постоянно меняющимися женами и с чередующимися между женитьбами подругами.

Домработница, или как их стали называть позже, горничная была непреложным, постоянным атрибутом быта. Отношения с ними складывались по-разному. Незыблемым было одно — только деловые отношения, никаких даже намеков на любую близость. Одни работали по несколько лет, другие приходили и уходили так быстро, что и не запоминались. Найти такую, чтобы удовлетворяла всем требованиям, было непросто.

Домработница должна быть чистоплотной, скромной, честной, неприметной, молчаливой, неглупой, обязательной и иметь еще много других качеств.

Он был убежден, что домработница — это профессия. В наши дни, к сожалению, вымирающая. Друзья и знакомые часто спрашивали, зачем он содержит домработницу, если в его доме всегда живет какая-нибудь женщина, разделяющая с ним и кров, и постель. Ответить на этот вопрос вразумительно даже самому себе он не мог, да и не пытался. Просто приходящая раз или два в неделю женщина, следящая за порядком, была для него аксиомой, не требующей ни доказательств, ни обсуждений.

Нынешняя работала у него много

лет, пережила последнюю жену и нескольких более или менее постоянных подруг. Ей было около сорока лет. Она приехала в Москву из провинции. Без профессии, без образования. Работала домработницей в нескольких домах, зарабатывала, как могла по мелочам, в общем-то своей жизнью была довольна. Отношения между ними были ровными и спокойными. Обе стороны оставались довольны друг другом. Но было одно обстоятельство, способное перечеркнуть эту стабильность.

Она стала систематически опаздывать. На десять минут, на полчаса, на несколько часов. Сам он никогда не опаздывал. Боясь попасть в пробки, предвидя любые неожиданности, на все встречи приезжал заранее и ждал назначенного времени. Такой же пунктуальности требовал от других. Вечно опаздывающая домработница ломала привычный уклад жизни, мешала планировать свое время и вызывала сильнейшее раздражение. Оправдания были стандартными — далеко живу, пробки, сломался автобус, изменилось расписание электричек.

Понимая, что найти другую домработницу, удовлетворяющую его требованиям нелегко, приходилось терпеть ее опоздания, приспосабливаться к изменению графика и вести разъяснительные беседы. Но любому терпению приходит конец.

Когда в очередной раз она сломала его график и опоздала на полтора часа, он решил от увещ

еваний перейти к более жестким мерам. Дождавшись, когда она переоденется в рабочую одежду, отдышится и немного успокоится, думая, что и в этот раз ее просто пожурят и этим все, как всегда, закончится, он позвал ее к себе в кабинет.

— Встань здесь, — пальцем он указал на место перед своим креслом.

В глазах домработницы мелькнуло удивление.

— Скажи, ты довольна работой у меня?

— Да.

— Зарплата устраивает?

— Да.

— Я плохо к тебе отношусь, неуважительной с тобой обращаюсь, нарушаю какие-либо наши с тобой договоренности?

— Ну что Вы, нет. Все хорошо, спасибо.

— Так почему же ты позволяешь себе неуважительное отношение ко мне?

Немой вопрос в глазах...

— Я Вас не понимаю?

— А постоянно опаздывать, срывать мне все планы на день, заставлять ждать — это, по-твоему, уважение? То у тебя автобус, то электричка, то еще миллион причин. Все, мое терпение лопнуло. Слов ты не понимаешь, доброту мою не ценишь. Решай — или я тебя сейчас наказываю, как считаю нужным, или я тебя выгоняю.

Смятение, недоумение, растерянность. Тяжело повисшее молчание. Затем с трудом выдавленное:

— Наказывайте.

— Ну, что ж, сама выбрала. На колени!

— Что?

— На колени становись живо и не зли меня!

Затравленно глядя на хозяина, покорно встала на колени. Он взял ее левой рукой за волосы, с силой оттягивая голову назад. Правой рукой стал наносить пощечины. Сначала несильно, потом все увеличивая силу удара. Ее голова стала мотаться из стороны в сторону, из глаз молча текли слезы. Было больно и обидно. При каждом ударе он ей говорил: «Это за опоздания, это за неуважение, это за то, что доброту не помнишь». Все это говорилось без злобы, без раздражения. И поэтому казалось ей еще более страшным. Не выпуская ее волос из руки, он спросил:

— Ты все поняла?

— Да, да, да...

— Как следует запомнила?

— Даааа...

— Ну, смотри, на этот раз ограничусь. В следующий буду пороть кнутом. Ты у меня кнуты, плети, ремни в шкафу видела?

— Дааа...

— Знаешь, зачем они?

— Догадываюсь.

— Так вот, у тебя есть шанс с ними познакомится.

— Пожалуйста, не надо.

— От тебя зависит. Все поняла? Точно?

— Я поняла, я правда больше не буду.

— Ладно, благодари за науку и целуй руку.

Мокрые от слез, трясущиеся губы неумело ткнулись в его руку.

— Спасибо Вам.

— Все, иди, работай.

Прошло полгода. Она не только перестала опаздывать, но стала приходить раньше и ждать за дверью назначенного времени. Но потом опять опоздала. Он промолчал, сделал вид, что не заметил. Следующее опоздание было на двадцать минут. Он ждал ее в машине у метро, чтобы отвезти убирать загородный дом. Самой ей туда было неудобно добираться и неоправданно долго. Влетев в его машину, испуганно уставилась на него, пытаясь объяснить, почему опоздала опять. Он не стал слушать. Сидя за рулем, больно взял ее за подбородок.

— Нет времени тебя наказывать сейчас. И без того опаздываем. В следующий раз.

— Ну, поняла, поняла, простите.

Следующий раз наступил через неделю.

— Все, милая, слова закончились.

— Нет, пожалуйста, простите.

— Раздевайся.

— Что? Как раздеваться?

— Как раздеваться? Догола, конечно. Пороть тебя буду. Или пошла вон. Совсем.

— Я не могу раздеваться, ну, пожалуйста, простите, я больше не буду.

— Пошла вон.

Молчание, слезы.

— Ты еще здесь? Живо убирайся, мне такая домработница не нужна.

Отвернувшись от хозяина, начинает медленно расстегивать пуговицы на кофточке...

— Ко мне лицом! На меня смотреть! И не тяни резину, живо раздевайся!

Осталась в трусиках и лифчике. С надеждой смотрит на хозяина. Он молча смотрит на нее, не произнеся не слова. Под тяжелым, жестким взглядом руки ее, как во сне, стягивают трусики и лифчик. Прикрывается руками.

— Руки за голову! Стоять так! В глаза смотреть. Сейчас я тебя, взрослую тетку, стоящую голой перед чужим мужчиной, буду пороть. Стыдно?

Кивок головы, слезы, трясущиеся губы и дрожащие ноги.

— Значит, хамить, опаздывать, не уважать человека не стыдно, а отвечать за это стыдно? Ко мне спиной! Встала на колени и на локти, развела ноги шире! Так стоять и ждать.

Он посмотрел на плачущую женщину, покорно стоящую на коленях и локтях, со страхом ждущую наказания, и пошел за кнутом.

— Ну что? Пороть тебя или так все поняла? — кнут со свистом рассек воздух в нескольких сантиметрах от ждущей наказания женщины.

— Я поняла, я все поняла. Пожалуйста, не надо.

— Вот если бы это было в первый раз, то я тебе, может быть, и поверил бы. А так нет, не верю.

Кнут с силой опустился на ягодицы, оставив багровую полосу. Женщина вскрикнула от неожиданности и разрыдалась. Не обращая внимания на слезы, он стал наносить удары, ровно и аккуратно кладя их на ягодицы и на спину. Через некоторое время рыдания стихли. Стоя на локтях, женщина молча принимала удары, при каждом чуть покачиваясь. Ее тело больше не сопротивлялось, наоборот, оно с готовностью ждало нового удара, после которого раздавался тихий стон. Он остановился.

— Пожалуйста, еще немного...

— Пожалуй, хватит. А то тебе еще и понравится. Можешь встать.

Удивленно, явно ошарашенно она выдохнула, будто сама себе: «Да, мне понравилось...»

— Вот этого я и боялся.

Она поднялась, молча, уже не стесняясь своей наготы, встала перед ним, держа руки вдоль тела, смотря на него полными слез, влюбленными глазами.

— Спасибо Вам, хозяин.

Так она его назвала в первый раз. Встав на колени, поцеловала руку.

— Пожалуйста, наказывайте меня всегда, когда сочтете нужным.

— Теперь только за хорошее поведение. Старайся. Ступай, работай.

***

Хандра. Я знаю, что она и завтра, как и вчера, будет моей Внутренней и Единственной Доминой. Плетью неудовлетворенности терзать меня и принуждать еще и еще отдать кусок души, сохраняя каменное лицо и ледяной пульс, добавить еще черточку в ее сабмиссивный портрет, еще оттенить, еще стильнее, еще величественнее, еще глубже. Бездна...

Зачем я это делаю?

Ответ только один — растворяя ее в себе, я обретаю Кого-то, больше, чем я Сам. И ни любви, ни тоски, ни жалости.

***

Моя нижняя заявила, что ее домогается некий молодой человек и умоляет стать его Госпожой. Могу его понять, девочка достойна восхищения. Но меня интересует ее отношение к вопросу. Требую описать себя в этой роли. Не справляется.

А на следующий день получаю обстоятельный ответ: «Вот все думаю и думаю над вчерашним разговором. Ну не могу я себя представить в качестве верха. Не могу. Все, что приходит в голову, все это... Копирование. Пишу и на пятой-шестой строке ловлю себя на том, что в точности повторяю Ваше поведение. Стираю... И так уже 4 раза. В результат — чистый лист бумаги. И в голове хаос. Ну не умею я доминировать. Может, не стоит и пробовать?

Меня, как нижнюю, никто не унижал. Какую-то обиду на кого-то вымещать нет желания, потому что самой обиды нет. Что мне нужно от низа? Не знаю. Секс не нужен точно. Выпороть и то толком не сумею, наверное. Ну, сапоги дать облизать. Мне какое от этого удовольствие? Это ему за счастье. (Специально для .оrg — You-Stories.com) И потом, если я захочу, чтобы что другое полизал, мне ж самой противно будет.

Можно, конечно, поискать какие-то сценарии готовые. Но тоже не факт, что что-то найду. Почитала советы для начинающих Домин. Смешно! Главное, быть уверенной в себе. Ну, хорошо. Буду уверенной. А дальше?

Не знаю, может, если ситуация будут реальная, я и пойму, что делать. А так... Ну, вот что мне с этим «подарочком» делать? Все, что бы ни пришло в голову, — удовольствие для него. А мне какой резон? Посмотреть, как он кончит, не прикасаясь ко мне? Как-то не вижу в этом особого наслаждения для себя.

И вообще, я не понимаю мужиков, которым нравиться ползать на коленях перед женщиной. Это унижает МОЁ достоинство. Я, конечно, получаю некоторое удовольствие от немого обожания. Когда он начинает говорить — да, Госпожа, Ваши желания для меня закон. Может, это мне и льстит, но в реальности вряд ли я долго выдержу его нытье у меня в ногах. Скорее кляп в рот вставлю, чтобы молчал.

Оставлю на коленях, руки за спину и морду в диван, ноги широко, чтоб яйца видно было. А сама пойду на кухню, пить мартини и курить. И пусть стоит и думает, зачем он сюда пришел.

Все, не хочу доминировать. Мне это неуютно! Мне уютно у Ваших ног и чтоб голову Вам на колени положить, А Вы бы меня за ушком почесали.
Кошка. И пантера из меня уже вряд ли получится!»

Вот такая женская логика!

***

А вот и она, моя девочка. Высокая, стройная, эффектная, с гордо поднятой головой, осанкой и походкой королевы. А через час-полтора — маленькая, беззащитная, в тяжелом ошейнике на шее, робко жмется к моим ногам, не смея прикоснуться ко мне без приказа. Открытая душа на ладони, чистый лист бумаги, на котором рисует узоры мягкий флоггер или жесткий ремень. Иногда мне хочется нежно гладить ее, а иногда разорвать на куски. Или просто впустить эту светлую душу в свою.

— Я справилась? — и хитрые чертики скакнули в глазах.

— Да, девочка, ты справилась.

Г-н Тарский