Дело было в Пенькове. Антонина Глечикова

Антонина Глечикова ехала в колхоз к деду, и не в гости, а на работу зоотехником. Рядом с ней в деревенской телеге мотался Вовка Макаров, тоже молодой специалист, направленный в МТС (машинно-тракторную станцию) механиком. Макаров ехал рядом и беззастенчиво разглядывал попутчицу. В августовской темноте видно было плохо, но глаза попутчицы сияли звездным светом. Вовка положил руку на круглое Тонино колено.

— Не надо!

— Почему?

— Мы даже не знаем, как зовут друг друга.

— Так познакомимся! Я Вовка, Владимир Макаров, инженер-механик.

— А я Тоня, Антонина Андреевна Глечикова, зоотехник...

— Циничная должность!

— Почему?

— Ну как же! Надо рукой корове лезть прямо в задницу. Ф-фу...

Тоня весело рассмеялась. В темноте блеснули мелкие белые зубы.

— Ну почему же так примитивно! Современные технологии...

Неожиданно из-за угла вывернулась высокая фигура. Остановилась и пыхнула папиросой. Неяркий огонек осветил неожиданно интеллигентное лицо. Это был Матвей Морозов, известный деревенский балагур и баламут. Он резко вскочил в телегу, потеснив Вовку и Тоню.

— Где тут Глечиковы живут? – спросил возница.

— Щас поясню, – сказал Матвей. – Значит так, держись правой стороны, а как подъедем, скажу.

— Объяснил, – вяло возмутился возница. – Так и я могу...

Матвей докурил папиросу и чикнул спичкой, чтобы зажечь новую, но перед этим поводил горящей спичкой возле Тониного лица и тихо присвистнул. Тоне это не понравилось, но ругаться было лень. Она устала, хотела спать, и только гроза, гремевшая совсем недалеко, будила ее, дремавшую, вспышками белого света и раскатами грома. Наконец телега остановилась, и Тоня вздрогнула.

Матвей легко соскочил с телеги, накинутый на плечи пиджак упал в пыль и, нагнувшись за ним, он, словно невзначай, погладил Тоню по ноге, затянутой в чулок. Макаров тоже сошел с телеги, и, возможно, это удержало Матвея от неловких деревенских комплиментов. Матвей шепнул ему на ухо: «Завидую!» и пропал в темноте. Телега стояла возле избы деда Глечикова.

Возница помог донести чемоданы Тони до крыльца и укатил. Тоня принялась колотить в дверь сначала руками, а потом и ногами. Вовка стоял рядом, смотрел, а потом сказал:

— Наверное, придется в сарае ночевать. Пойду, посмотрю!

— Я те посмотрю! – раздался за дверью недовольный голос. – Вот возьму ухват!

— Дедушка! — обрадовалась Тоня.

— Это кто? — спросили из сеней.

— Это я, дедушка, Тоня.

— Какая такая Тоня?

— Внучка твоя, Тоня. Открывай, дедушка!

В сенях замолчали, и долго ничего не было слышно.

Наконец выдвигаемый засов зашумел, звякнула задвижка, дверь открылась, и дедушка Глечиков в заплатанных портках и валенках встал на пороге.

— Ты чего приехала? — спросил он Тоню так, будто они не виделись часа два или три.

— Я насовсем, дедушка, из Ленинграда...

— Чего же ты так, среди ночи-то?

— Не терпелось доехать. Здравствуйте, дедушка!

— А это кто с тобой?

— Попутчик.

Дед погонял морщины по низкому лбу, соображая, что к чему. Он плохо спал, а сегодня, к дождю, так крепко и быстро заснул, а тут внучка.... Как снег на голову.

— Ну, заходи, раз приехала. И попутчик пусть заходит.

Дед отступил, и Тоня вошла в сени. Следом за ней, кряхтя от натуги, тащил Тонины чемоданы Вовка.

— У Вас там, кирпичи, что ли?

— Книги...

— А-а-а, книги! — протянул старик Глечиков, и охота помогать Вовке у него сразу пропала. Однако постепенно он потеплел, оживился и даже пригласил Макарова откушать чайку. Тот согласился и вошел в темную избу.

— Вы стойте, я сейчас лампу засвечу. У нас электричество есть, да работает только до двенадцати.... А после двенадцати электричество не работает, после двенадцати добрым людям электричество ни к чему.

Постепенно керосиновая лампа разгорелась, и дед подвел Тоню ближе к свету.

— Дай-ка я на тебя посмотрю. Ничего, гладкая!

Вовка тоже разглядел свою попутчицу. Невысокая, плотная, с маленькой торчащей грудью... полные губы, чуть выдающиеся скулы... и карие

глаза. Ох, какие это были глаза! Сияющие, как осенние звезды!

— Чего не писала, что едешь?

— Ждала распределения, а как только узнала, сразу сюда.

— Ну, конечно, – согласился дед. – А платить за тебя будут? К примеру, лектор из району приезжает, его на постой ставят, так за него трудодни дают.

— Так я же домой приехала, – растерялась Тоня.

— И то верно! – неожиданно согласился дед. – Нет, не будут за тебя платить...

— За меня будут! – сказал Вовка. Перспектива ночевать в сарае его не радовала, да и гроза гремела все ближе.

— Я буду. Получил дорожные и подъемные.

— А сколько, к примеру? – скривился жадный дед.

— Полтинник в сутки. Хватит?

— Рупь, и оставайся хоть на год!

— Ладно! – согласился Макаров, и обрадованный дед полез на полки искать что-нибудь у чаю. Затем крепко и часто топая кривыми ногами, дедушка принес тяжелый горячий самовар. Потом на столе появились три граненых стакана, каждый из которых дед внимательно понюхал, глубокие блюдца, крынка с топленым молоком, вазочка с мелко-мелко наколотым сахаром и другая вазочка, с конфетами. К этому богатству Вовка добавил пирожки, купленные на станции, и поздний ужин прошел в «дружеской и конструктивной обстановке».

Дед уступил Тоне свою широкую кровать, Макарова определил спать на лавку, а сам, громко кряхтя, скрылся на печи. Тоня погасила лампу и в темноте разделась до светлой кружевной комбинации. Потом секунду подумала и сняла тесный лифчик и трусы-панталоны. Затем посмотрела в темное окно и юркнула под лоскутное одеяло. Она устала, но сон не шел к ней, потому что гроза за стенами разгулялась, а грозы она боялась до холодного пота. Дождь быстро перешел в ливень, разряды атмосферного электричества гремели так громко, что, казалось, вот-вот развалят дедов дом. Она нерешительно встала и подошла к Вовке.

— Вы не спите?

— Да разве тут уснешь?

— Можно я рядом посижу?

— Конечно.

— Тут прохладно! – зябко повела плечами Тоня, робко присаживаясь на край лавки.

— Из окна дует, – пояснил Макаров и предложил:

— Может, пойдемте на кровать?

Тоня смутилась.

— А Вы не...

— Я – приличный человек, – заметил Вовка. – Я никогда не...

Но тут полыхнуло и громыхнуло так, что Тоня взвизгнула и бросилась на свою кровать, с головой укрывшись одеялом. Вовка решил, сейчас или никогда, и, раздевшись до трусов, откинул одеяло.

— Я прилягу тут, с краешка?

Тоня, молча, отодвинулась к стене, и Вовка лег, коснувшись своим бедром ее прохладного бедра. Чулки на резинках и пояс остались на ней, и Макаров гладил ее бедро ладонью, перемещая руку все выше, пока не коснулся рукой густых волос на лобке. Она не осталась в долгу, сунула руку в Вовкины трусы, и от ее ласковых движений глаза Макарова полезли на лоб. Он непроизвольно застонал, но Тоня, повернувшись на бок, закрыла его губы рукой:

— Тише! Это надо делать тихо! Дедушка проснется, испугается!

Она села на его ноги верхом, и он ощутил кожей мошонки ее нежную шерстку на губах и сами влажные губы.

— Можно подумать, что твой дедушка – монах и никогда этого не делал, – тоже шепотом ответил Макаров. – Скажи мне только одно. Ты – девушка?

Вовка не заметил, что он перешел на «ты». Не заметила этого и Тоня. И слово «девушка» она пропустила мимо ушей. Значит, не девушка, решил Вовка.

— Я – хозяйка своей жизни! – несколько пафосно ответила она. – И сегодня я выбрала тебя!

Что было потом, Макаров помнил плохо. Тоня то прыгала на члене, принимая его во влагалище, то соскакивая на пол, брала его в рот, то навинчивалась тугим анусом, и это продолжалось бы бесконечно, если бы не пришел он, его величество оргазм! Это был какой-то расстрел Тониного влагалища тугими струями Вовкиной спермы, которую Тоня долго стирала с мягкого макаровского члена маленьким кружевным платком...

— Ну, молодежь! – сказал Вовке старший Глечиков за утренним чаем. – Проснулся ночью, а у вас – дым коромыслом. Даже самому захотелось. Ты жениться-то не думаешь?

— Думаю, – честно ответил Макаров.

Это было истинной правдой. Он думал об этом с четырнадцати лет...