Таня, Танечка, Танюша

Это было не со мной, это из области флотских легенд. Я пять лет с первым мужем на сухогрузах отходила.

Вместо эпиграфа старый анекдот

Экипаж отмечает Новый Год, капитан поднимает тост:

— Ну, за Новый Год.

Все выпили, закусили. На краю стола сидит стармех. Старый дедок, перед пенсией. И грустно так говорит:

— А секс лучше.

Экипаж опять разливает шампанское, и второй помощник отвечает деду.

— Секс — это тоже хорошо, но Новый Год чаще.

Преамбула.

Переход Амстердам — Панама запомнился экипажу «Художника К. « совершенно замечательным событием. А именно — списанием повара. Кок Загоруйко строил себе кооперативную квартиру и пошел на вторую кругосветку за деньгами. Двадцать три месяца в рейсе. Ну, когда он начал здороваться с трапом, народ понял, что с коком надо что-то делать. Однако, борщи были отменные, мясо мягкое... А че еще мужикам в рейсе надо? Ну, кроме баб и водки, само собой.

А тут чиф (чтоб ему леер в одно место) невзлюбил Загоруйко лютой ненавистью. То ли тот ему борщ пересолил, то ли на камбуз не допускал лишний раз. Но, факт оставался и команда «Художника» почувствовала, что над ними начали сгущаться грозовые тучи. Кок на пароходе — второй человек после капитана.

Собственно амбула.

Сука, вот кому надо стучаться в каюту в пол — третьего ночи? Кому не спится в этот сладкий ночной час? Отправляюсь, раздраженный, открывать Ибо переборка вот-вот рухнет. Не спалось третьему. Я ждал от него ответа ровно пару томительных минут, но потом просто захлопнул перед ним дверь. А третий... о... Это легенда отечественного торгового флота. Это, блин, одно слово — третий.

Лирическое отступление.

Амстердам. Кто не знает, что такое Амстердам, поясняю. Это — город, в котором есть все, и еще немножко сверху. Третий здесь впервые. Салага зеленая. Но мы же в Амстердаме. Побывать в столице Голландии и не посетить квартал красных фонарей... Считайте, прожили свою зряшную жизнь бесполезно. Естественно, никто не удивился, когда третий начал выспрашивать маршрут. Все услужливо показывали направление, делились советами, воспоминаниями и навыками.

И вот капитан объявляет отход, а третьего на борту нет. Уже, блин третьи (каламбур) сутки нет. ЧП международного масштаба, администрация порта настойчиво выпроваживает на рейд. Льет мелкий противный дождь. Причальная стенка уже продана норвегам, а этой скотины до сих пор нет. Че делать? Бледный мастер дает команду отшвартовки, постоим еще на рейде. Подождем.

И уже поднимаем трап, как видим... Третий идет к борту нетрезвой, но верной походкой. По бокам от него строевым шагом движутся две громадные толстые негритянки, обе головы на две его выше. Правая нежно поддерживает этого цыпленка за локоточек, не давая упасть. А левая держит над его головой огромный цветастый зонт. (Порно истории) Нас у причала стояло двое. Мы и итальянцы. Итальянский сухогруз накренился правым бортом, когда его, усиленная рембригадой, команда вывалила посмотреть на это живописное зрелище. Третий-итальянец все орал в мегафон своему российскому собрату «Брависсимо». Я не удивлюсь, если эти африканские красотки нашему еще и приплатили. А то... Знай, российский торговый флот.

— Падла, — встретил нашего чиф.

Третий глупо улыбнулся и попытался прошмыгнуть мимо зоркого ока старпома.

— Ах, ты, бля... — чиф цепко схватил его за локоть.

Морда третьего — пьяная и счастливая — была вся изгваздана ярко-красной губной помадой. Буквально от уха до уха. Отчего он походил на расшалившегося клоуна.

— Марш в каюту, — процедил старпом сквозь зубы.

И Костя, покачиваясь, отправился спать. Вслед ему бессильно скрипнул зубами второй.

— Значит, так, — сказал мне чиф где-то через сутки, — иди и буди этого засранца. Пора уже и на вахту просыпаться.

Я не дурак, сразу понял, что речь идет про третьего и отправился его будить. Ибо сэконд — Андрюха уже начал помаленьку звереть от постоянных вахт. Дверь не заперта, толкнул рукой... И сполз по переборке от хохота. Третий лежал на спине, трогательно раскидав в стороны тощие ручонки, а на костистых птичьих бедрышках болтались громадные розовые трусы в зеленый горошек. Трусы были явно женские, явно пользованные и однозначно не европейского размера.

Мимо шел матрос Иванов, которому мой смех показался подозрительным. Не имея никаких физических сил на полноценный ответ, я просто махнул головой в направлении открытой каюты. И нас уже двое оккупировали переборку. Чиф спустился к нам тогда, когда понял, что палубной команды на судне нет. То есть, совсем нет. Вот буквально полчаса назад была, а сейчас ни одного человека на палубе.

Протолкался сквозь строй дружно ржущих мужиков, зашел в каюту. Третий к тому времени перевернулся на худенький бочок, затолкав по щечку маленький кулачок. Розовое одеяние сползло вниз, обнажив беззащитные юношеские ягодицы.

— От ить, сссука, — с чувством сказал чиф и с оттягом хлопнул спящего по жопе.

Третьего снесло со шконки, он упал на пол, потом встал. И нам всем сразу же стало стыдно и жутко завидно. Потому, что эти кошмарные трусы с него упали окончательно. Если вы мне скажете, что размер не имеет значения, я плюну вам в глаз. Вот такой у нас третий, чтобы понятно было. Таки знойные африканские красотки ему приплатили.

Итак, я захлопываю перед ним дверь и иду досматривать сон про то, как моя Машенька снимает с себя халатик. Стук раздается снова со все более нарастающей силой.

Заманал, стервец.

— Че надо? — распахиваю дверь и рявкаю в отстраненное лицо.

Третий молча проходит в каюту, садится за стол и наливает себе водки.

— Первый, слушай, — начинает он неожиданно тихо и медленно, — ты в эльфов веришь?

Как вам, бля, вопрос в пол-третьего ночи? Вот и мне также. Реальный такой вопрос. После которого мне хочется прощупать ему лоб на предмет наличия температуры.

— Костя, иди спать, у тебя же вахта закончилась, — осторожно отвечаю ему

— Понимаешь, Володя, я карлика видел.

И он уходит, грустно качая головой, оставляя меня в полном недоумении по поводу его психического состояния.

Но самое смешное не в этом, а в том, что про этого карлика я позже услышал еще от сэконда и чифа. В итоге нас всех помощников капитана снаряжают на поимку злостного мифического чудовища. Мы вооружаемся подручными средствами (фильм «Полосатый рейс» помните? Вот примерно тоже самое), прячемся за контейнерами и ждем его появления. Демоническое существо прошныривает мимо меня, завывая на одной могильной ноте, и я ловко подставляю ему подножку, бросаясь тут же на него всем телом.

Остальная группа поддержки радостно бежит ко мне; у сэконда в руках пожарная лопата, у третьего огромный разделочный нож, скоммунизденный на камбузе. Начинаем жарить этого мерзавца со всех сторон, когда из-под груды тряпья раздается жалобный голос:

— Мужики, я пошутил. Че вы, как эти?

Переглядываемся друг с другом, Костя предлагает на всякий случай треснуть его ножом, второй не позволяет. В шесть любопытных сильных рук разоблачаем мерзавца и на свет появляется... кок. Подлец надевал на себя телогрейку, сгибался под прямым углом, натягивал на спину меховую шапку и завывал между контейнерами. Ночью, между груза... Карлик, он и есть карлик.

В итоге мастер, с подачи чифа, кока списал, а вместо него в Панаме прислали кокшу Танюшу. Девушка была хрупкая, нежная и разносторонне развитая. Говорить могла на любые, практически, темы. От рецептов борща до особенностей половой жизни ископаемых динозавров. Последнее ее качество произвело на экипаж крайне сильное впечатление. Хобби у нее такое было, весьма странное, но... Борщи были вкусные, мясо мягкое, блинчики кружавчатые. А что еще мужикам в рейсе надо? Ну, кроме водки и баб, разумеется.

И вот, стоим в таиландском порту. Прошло два месяца, как у нас появилась Танюша. Первое эйфорическое впечатление от ее готовки постепенно сходит на «нет». Борщи становятся пересоленными, мясо начинает напоминать подошву, блинчики — комом. Качество еды медленно и верно приближается к катастрофическому пределу: «это даже рыбы жрать не будут». Обычно после этого на кораблях бывают бунты. На все строгие вопросы чифа кокша только вздыхает, теребит передничек, заливается слезами и убегает к себе читать про динозавров. Грустно, товарищи. Грустно, и ничего не понятно. Грустно, ничего не понятно, и голодно.

На борту только я, третий, вахта на трапе, и Танюша. Даже капитан с чифом слиняли на берег. Хули, не мужики что ли? Таиланд же. Секс-рай для европейца. А нас с третьим обещали позже отпустить. Сидим, режемся в карты. Скука смертная.

— Н-да, — говорит Костя, — с крысами надо что-то делать.

Крысы ощутимо тарабанят лапками по переборкам, мешая сосредоточиться.

— Ой, надо, — соглашаюсь я и утыкаюсь носом в расклад.

Через некоторое время понимаем, что с этим, таки, надо что-то делать. Потому как уже голова начинает болеть от их беготни. Поднимаемся, берем кто что, и идем по коридорам, простукивая переборки. Доходим до рефки (мясной камеры) и удивленно переглядываемся. Дверь рефки буквально ходит ходуном. Это скока ж там крыс? А ить там все наши мясные запас

ы. Изничтожат все подчистую, придется каннибализмом промышлять.

— Володя, открывай, — говорит мне третий.

И тут вот я как-то замялся.

— Ты знаешь, Костя, я крыс не очень.

— Володя, — он откровенно удручен, — ты же старше меня по должности. Тебе и открывать.

Блин, не поспоришь. Пришлось открывать.

Открываю, и на руки мне падает замерзшая Танюша с бараньей лопаткой в руке. Бедняжка просидела в морозильной камере не меньше получаса. А все почему? Потому что меньше надо было думать об особенностях половой жизни ископаемых динозавров. Артельного тоже на берег отпустили, он ее еще утром спросил:

— Надо че?

— Ниче не надо. Иди, родной.

Оказалось, ей срочно приспичило взять фарш на котлеты, потому как меню на ужин утверждено капитаном, а ингридиенты она забыла. Вот и пошла на нарушение устава, пробравшись в рефку за фаршем. Ключи от камеры стибрила в каюте у того же артельного. Все по-честному на листочке ему записала. Сколько взяла, откуда; девочка была очень честная. А дверь камеры за ней захлопнулась. И настала ей печалька. Сидела, бедолага, и монотонно барабанила в дверь бараньей лопаткой. Периодически подпрыгивая и приседая, чтобы не замерзнуть окончательно.

Эм... Мы смотрим друг на друга, как два идиота. Наконец, до меня доходит, что ситуация ничуть не смешная. А скорее трагическая.

— В каюту ее, быстро, — рявкаю я на третьего, — водку тащи. У меня в шкапчике возьми бутылку.

И несу обледеневшее поварихино тело в ее каюту, пока Костя мечется в поисках водки. К тому времени, как он влетел к нам, я успеваю ее раздеть и сильно помять. Растираем в четыре руки. От розовых пяточек до маленьких ушек. Заворачиваем в одеяло, силой вливаем почти полстакана водки. Растереть пришлось всю, то есть всю. А мы оба семь месяцев в рейсе, если что. Сидим рядом, ждем, когда это замерзшее небесное создание очухается. Я встаю, прохаживаюсь по каюте. Третий отворачивается к иллюминатору и барабанит пальцами по столу. По-моему «сердце красавицы склонно к измене». Я хочу выгнать его, он хочет выгнать меня. Ни хрена, я старше по должности.

Примерно через полчаса замечаю, как дрожат ее ресницы и бросаюсь к ней.

— Таня, с тобой все в порядке?

— Владимир... ой... Петрович, а я испугалась, что меня уже никто не найдет.

Слабый голос еще дрожит, но щеки уже розовые и даже пытается улыбнуться. Правда, язык немножко заплетается. Что неудивительно после такой дозы алкоголя. Третий подскакивает тоже.

— Как ты себя чувствуешь, Таня?

— Замечательно, Константин Сергеевич. Только мне как-то жарко.

Растертая, завернутая в одеяло, Таиланд, температура + 40. Мы сами обливаемся пОтом. И она откидывает одеяло, представая перед двумя парами изголодавших по женскому телу мужских глаз, во всей своей девичьей красе. Не, когда мы ее растирали, она была пациенткой, а сейчас почему-то резко перестала ею быть.

Отскакиваем от шконки, но глаз не отводим. Танюша внимательно осматривает себя немного хмельными глазами, понимает, что она, мягко говоря, не одета. А рядом два нормальных здоровых мужика. И вдруг... она улыбается. Да так нежно.

— А я двери в каюту уже вторую неделю открытыми держу. И хоть бы одна сволочь сообразила. Я уже и кормить вас вкусно перестала. Думала, может кто догадается.

И сказано это было так невинно, что мы чуть не расплакались от осознания собственного идиотизма.

Третий, конечно же, бросается к ней первый. Она обнимает его за цыплячью шейку, и они бесстыже целуются прямо на моих глазах. Мотаю головой и отбрасываю его за воротник.

— Я старше по должности.

Он не противится и молча завладевает нижней половиной ее тела.

— Ох, Владимир Петрович, вы такой красивый.

Голубые глаза заволакивает пелена и я целую раскрывшиеся губы. Танюша тихо постанывает мне в рот, остро реагируя на то, что вытворяет третий. А тот уткнулся между стройных кокшиных ног и усиленно работает языком.

« Господи, — мелькает мысль, когда нетвердая Танюшина рука начинает старательно шуровать у меня ниже пояса, — что ж ты ширинку-то расстегнуть не можешь?»

Рву застежку вниз, освобождая истомившийся член. Танечка тут же припадает к нему губами. На удивление, довольно умело. Ощущение мягких девичьих губ и маленького упругого языка после семи месяцев одних снов... Сам в это время играюсь острыми, почти детскими грудками. Третьему три раза объяснять не надо, он уже успел раздеться и сейчас, закрыв глаза, обрабатывает кокшу сзади. Ее голова мерно и не сильно толкается мне в живот. Где-то на каком-то моменте понимаю, что семь месяцев рейса слишком долго и честно предупреждаю Танюшу, что все... скоро баста. Она хватается губами еще крепче, и мне не остается ничего, как только кончить ей в рот. Это поразительное создание все проглотило. И как в нее это влезло.

— Простынь стирать неохота, — поднимает она на меня ангельский голубой взгляд.

Третий к тому времени уже просто лежит на ее спине, тихо подрагивая. Честно говоря, мы даже не поняли: она сама-то успела, или нет.

— Покурим? — Костя находит на столе пачку сигарет и открывает иллюминатор.

Курим, пуская дым в круглое стекло. Переглядываемся друг с другом:

«Ништяк»

« А то... И на хрена на таек деньги тратить?»

« Давай никуда не пойдем».

«Никуда не пойдем. Здесь останемся».

Хорошо. Как будто что-то вкусное лопнуло внутри. Хорошо, но мало. Хорошо, мало, и хочется еще... послушать о динозаврах. Очень увлекательно, как они там в мезозойском периоде общались.

Танечка лежит на шконке, блаженно улыбаясь и поглаживая себя между ножек. Медленно вытирает с бедер следы третьего, а в глазах опять плывет пелена. Шаловливый пальчик так и снует, так и мечется. Уже раскраснелась то ли от водки, то ли от растирания, то ли от еще чего. Грудь ходуном так и ходит, глаза то на меня, то на третьего смотрят. Убойное зрелище. Бросаю взгляд на Костю и вижу, что он не против продолжения праздника. С моей стороны — аналогично, поэтому, раздеваюсь полностью.

— Меняемся? — останавливаю я этого рвущегося в очередной бой цыпленка.

Он нетерпеливо сбрасывает мою руку с плеча, сосредоточенно кивает и занимает мое прошлое место в изголовье.

Танюша несколько секунд со странным выражением лица рассматривает его выдающееся достоинство, прославившее весь российский торговый флот, качает головой и аккуратно берет головку в рот. Больше в нее, кажется, не помещается.

Я устраиваюсь сзади и наслаждаюсь видом аккуратной попки. Ну, теперь можно и по-нормальному. Целую половинки, ласкаю пальцем красивые складочки, нахожу нервный бугорок. Нежно потираю его указательным, Танюша начинает учащенно дышать. Ныряю двумя пальцами во влажное отверстие, девочка издает протяжный стон. Она еще после первого раунда как следует не отошла, много ли ей сейчас надо.

Удивительно, но третий умудрился залезть ей в рот чуть ли не до половины. Как она его сзади-то терпела? Женщина-загадка.

Обхватываю за талию и аккуратно насаживаю Танюшу на себя.

— О-о-х, Владимир Петрович. Вы такой... удобный, — она на мгновение отвлекается от своего занятия и оборачивается ко мне, — а то Константин Сергеевич какой-то дюже большой. Больно было. А на вид и не скажешь.

И возвращается к чуть удивленному третьему.

Да, меня много как называли женшины. Красивым, ласковым, щедрым, добрым. Кто-то злым и грубым. Но вот «удобным» меня назвали впервые.

Через несколько минут она начинает мелко подрагивать в ожидании оргазма. Третий держит ее голову, чтобы не сорвалась ненароком с его ствола. И Танюша бурно кончает, что чувствуется даже с занятым ртом. Где-то сразу за ней разряжается Костя с тихим стоном. Я держусь еще немного, но тоже кончаю, облив ее бедра. Беременность посреди рейса нам ни к чему.

— Ой, — Танюшины глаза вдруг приобретают диаметр летающей тарелки, — я же фарш в артелке так и забыла. Сейчас весь экипаж без ужина останется.

И она подрывается со шконки, едва успев накинуть халатик и немножко покачиваясь. То ли от легкой качки, то ли еще от чего.

Без ужина нас, конечно, не оставили — девочка была очень ответственная. Правда, вместо утвержденных мастером котлет с макаронами, на ужин была красная рыба по-польски с картофельным пюре. Команда «Художника» вновь почувствовала себя наверху блаженства. Танюша вложила в ужин все свое удовлетворенное женское исскуство.

Разворачиваю салфетку возле тарелки. Под салфеткой — листок бумажки. Пожимаю удивленно плечами, че это буфетная, с ума что ли сошла. Всякий мусор под приборы пихает. Выговор надо объявить, совсем разленилась, толстуха. Бумажку разворачиваю: « Владимир Петрович, если вам понравился ужин и вы хотите добавки, то она ждет вас в моей каюте». Оглядываюсь вокруг — никто, блин, не заметил? — и натыкаюсь на рыскающий по столу взгляд третьего. Судя по всему, ему тоже приготовлена добавочная порция ужина.

Переход Таиланд-Япония-порт приписки запомнился экипажу «Художника» отменной кухней и приветливым отношением поварихи. С Танюшей в рейс я ходил еще однажды, потом она вышла замуж и списалась окончательно. Хорошая была девочка.

Все, похоже, мой последний рассказ.