Содом и Гоморра

Стоит сентябрь. Скучный день, привносит пагубную лень.

Опять всё тот же мир вокруг, как ноющий зубной недуг.

И запах в воздухе стоит, как-будто долго что горит.

И дым костра уж надоел, и с ним, очередной похмел.

Работа снова началась, и с нею вся дневная грязь:

уборка трупов во дворах, и превращение их в прах.

Расстрелы дохлых доходяг, и наказание бродяг.

Конвой у каторжных трудов, и бичевание рабов.

Как скучно всё! Занудный труд! Как был бы мил любовный блуд.

Красотку яркую надрать, упавши с нею на кровать.

Ведь девушки же тоже есть, и в этом мире их не счесть!

Они ведь лучше доходяг, и всяких форменных коряг.

И хорошо, что это так! Такие гостьи, не редняк!

Автобус прёт и карамель, внезапно всплывшую на мель.

Арест, доставка, общий строй. Кого в барак, кому убой.

А кто-то просто отведён, на местный, провонявший «трон».

«Трон», это подлый табурет, который здесь за пару лет,

красивых ног познал сполна, которым всем пришла хана.

И секс с кроватью здесь ничто, когда красавица в пальто,

танцует свой безумный вальс, если её цеплять за Hаls.

Такое, очень здесь бодрит, и пенис как чумной стоит,

при виде обалденных сцен, среди закрытых, мощных стен.

Конечно, это беспредел, вот так познать секрет всех тел.

Но быть уродом, просто класс, однажды сделав это раз.

Преодолев постылый стыд, ты несравненно будешь сыт,

всем тем, что может выдать секс, сполна насытив твой рефлекс.

Запрет, табу — всё просто в прах, когда она вдруг скажет — ах,

срываясь вниз с тугой петлёй. Вот это братцы — ой! ой! Ой!

Итак, я вкратце описал, секретный местный «пьедестал»,

на сцене лагерных утех, что собирает много тех,

кто в скуке этой всей устал, чтобы увидеть вновь «вокал»,

очередных «певиц» в гостях, и брызги влаги в их щелях.

И вот, ещё одна пришла, стыдливо ногу завела,

чтобы ступить на данный «трон», видавший множество «корон».

Она не верит в беспредел, хоть ею страх уж овладел.

Но есть надежда, вера в мир, который здесь устроил тир.

Ступить на данный табурет, это ещё не тот кювет,

в который падают с горы, до чёрной пагубной дыры.

Лишь только стрёмно так стоять, при этом всё чего то ждать,

стыдясь, что смотрят на тебя, толь ненавидя, толь любя.

Один в партере дрочит член. Противно, он олигофрен!

Сойти бы вниз, и убежать. Но нужно смирно так стоять,

переминаясь на ногах, и видя блеск во всех глазах.

Как глупо, стыдно быть так здесь, вдыхая затхлый запах весь.

Не знала девушка, что тут, пропитан пол от всех «мазут».

В дощатой сцене слива нет, хоть и устроен здесь клозет,

от множества дрожащих ног, и от сочившихся «берлог»,

но ей откуда знать о том, что здесь Гоморра и Содом.

Библейский ужас, но она, века двадцатого жена,

когда приличия закон, давным давно уже введён,

среди людей, привыкших жить, любя, и доброе творить.

Вдыхать нектар живых полей, и видеть доброту мужей.

Но, дрочит член олигофрен, поправ всю власть её колен,

где в каждом сантиметре блеск, и трущихся колготок треск.

Он не стесняется, он жрёт, и тоже нечто очень ждёт.

И нагло дрочит он в ответ, на восемнадцать её лет.

Имеет право он на то, пусть гостья в гольфах, иль в пальто.

Пусть в строгом платье, иль в плаще, или в гламуре вся ваще.

Она на улицах смела, но здесь, в правах совсем мала,

чтоб что-то против тут сказать, или о нравственном вещать.

Увы, здесь тихо все стоят, и робко потупляют взгляд,

пред наглым зрителем, что ждёт, плохого парня, что столкнёт,

её со стула наконец, чтоб красоте пришёл пипец.

Вот так вот просто, раз, два, три! На это есть своё жюри.

Оценят всё, и хрип, и стон, и юбку с веером «бостон».

И ноги в сетчатом плену, и жёлтых гольф свою длину.

И белых босоножек драйв, рубашки белой, школьной кайф.

Висящий на плече пиджак, и безрукавку, что в обтяг.

Такую в школе бы вздрочить! Но, вряд ли сможет поощрить,

директор, завуч, иль физрук, за казнь всех подобных сук.

Они там важно бродят вдоль, затмив всю местную юдоль,

меняя позы стройных ног, ведя свой хит-парад чулок.

И вот одна из них вдруг тут. Её как дуру обведут,

обманом, сказками о том, что здесь в дальнейшем её дом.

И нужно слушаться, внимать, и просто, смирненько стоять,

чтобы спектакль удался, и этим, дань свою внося...

в культуру местного мирка, где жизнь театра так ярка,

что зритель верит в каждый вздох, и в драмы пройденных эпох.

Шекспир, и Стивенсон, и Кант. Такой вот драмы вариант.

В ней рубят головы, казнят, стегают розгами, бранят.

И проба роли здесь нужна. Она, как никогда важна,

коль ты пришла в наш общий дом, такой красивою при том.

Пусть чуткий режиссёрский глаз, представит дубль для всех нас,

где сможешь ты себя отдать, что б Эсмеральду воссоздать.

Вступив, на мнимый эшафот, пусть не смущает тот уход,

что демонстрирует палач, под твой скупой и робкий плач.

Да! Заигрался он с петлёй, готовя к казни облик твой.

А ты, прекрасна в этот час, чем завораживаешь нас.

Побольше кротости, вины. Ведь ты пришла из той страны,

в которой нежность и любовь, согреют и подонкам кровь.

Попробуй это передать, чтобы на сцене доказать,

что ты цветок в руках зверей. А это, путь к морям ролей.

Актрисам здесь зелёный свет, и на этапах многих лет,

нужды не будет никакой, под статус ярко золотой.

А значит, смело позволяй, тому, что хочет «негодяй»,

который сжал твою гортань, переступив тем самым грань.

Ты окольцована судьбой, и это, нужный выбор твой,

висеть не больше двух минут. От этого, поверь — не мрут!

Всего лишь шарм, лёгкий дрэсс, чтобы доставить людям стресс.

Им очень хочется балдеть. Тебя душимой лицезреть.

Такой вот, местный коленкор, но если честно, то позор,

подобный театр проводить, чтоб глупых девушек душить.

Душить, как-будто бы для сцен, чтобы затем отдать взамен,

девчонке статус высший VIр, лишь только бы удался клип.

Но, между нами говоря, такое, на глазах творя,

не ради випов и ролей, а ради лагерных зверей,

придуман вот такой кураж, чтоб зритель заходил бы в раж,

отлично зная наперёд, что именно девчонок ждёт?

Под звуки всех фальшивых нот, легко вести на эшафот,

красавиц уровней любых, строптивых, умных и простых,

без принуждений, лишних драм, со всею почестью к мадам,

цивильно петли надевать. Вот это — секс! А не кровать...

Всё полюбовно. Нет бузы. Удачно спрятаны тузы,

в игре сплошных краплёных карт, чтобы повысился азарт.

Конечно, проще метод есть: грубо на девушку насесть,

стремглав её окольцевать, и сапогом под зад поддать,

чтобы свалилась резко вниз. Но, всё банально, где сюрприз?

А он заложен в тот процесс, который нагоняет стресс,

в штрихах галантных палачей, и в маскировках сволочей,

задобрив жертву чепухой, и патетической трухой.

Так интересней, так милей, для жадных зрительских очей.

И тут уж театр удался, когда с садизмом так слился.

Аншлаг для всех драматургий, и хлеще всяких эйфорий,

когда так вешают всех тех, кто в жизни выше был всех вех.

Итак, теперь мы знаем всё, к чему, зачем такое сё?

Привыкший среди трупов жить, весьма вдруг рад опять казнить,

всех тех, кто свежими прибыл, и по сей день, достойно жил,

с презрением клеймя всю грязь, в которой тонет всяка мразь.

Но грязь вдруг стала властью им, толкая их в свой грязный стрим,

и смело вешает как сброд, до этого, чистейший род.

Преступник, что попал в затвор, годами ждёт свой приговор,

и вместо виселицы вдруг, на волю выйдет без заслуг.

Но, данной девушки вина, намного более сильна,

за то, что на колготок сеть, посмела гольфы вдруг одеть.

На воле, это всё фетиш, но здесь, на выкуси ка, шиш!

Такое, не прощают тут, и тонким кортом глотку рвут.

Но это, будет всё потом. Пока же, «добрый», новый «дом»,

ей левый гольфик приспустил, и на приливе свежих сил,

слегка верёвку подтянул, и от того, в штаны струхнул,

избытком тёплой молофьи. Такое здесь повально. Фи!

Да! Вешать, слаще всех нирван, когда тебе «законом» дан,

приоритет душить любых: в колготках, голых, иль иных.

У них назад дороги нет, и ты всем этим подогрет,

чтобы затем всего чуть-чуть, повыше шнур им подтянуть.

Чтобы немного тормозясь, чуть на носки бы поднялась,

почувствовав всю страсть петли, и этим бы её зажгли,

включив весь основной рефлекс, где выше страха, только секс,

затмил собою всю мораль, вводя оргазм в вертикаль.

И слабо мускулы дрожат, когда гормоны все визжат,

внутри разбуженных утроб, покрыв испариной весь лоб.

И в робком шевеленьи губ, ты понял, что осилил дуб,

что был так неприступен всем, на фоне благочинных тем.

Всего лишь, лёгкий тиск петли, и мы её вдруг завели,

мораль отбросившую вон, чтобы теперь набрать разгон,

в дол вулканических страстей, чтобы пробрало до костей,

огнём эротики тупой, её, до пят, и с головой.

Ресницы замкнуты уже, и словно в полном неглиже,

стоит она всем напоказ, вдыхая жизнь в последний раз.

И голый, лысый идиот, рукой ей горло слегка жмёт,

приткнувшись пенисом своим, слегка подталкивая им.

На пол-поднятии шнура, встряхнулась девы голова.

Теперь уже конкретно жмёт, петли коварной сильный гнёт.

И трудно на носках стоять, чтоб свою гибель отдалять.

Взялось серьёзно за неё, в бесстыдствии хулиганьё.

Верёвку сильно закрепил, одним концом за пол дебил,

и нагло к деве подошёл, где меж коленей вдруг нашёл,

всё то, что было не своим, но сильной страстию знобим,

ладонью вторгся меж колен, попав в их непомерный плен.

Менисков пухлых, сладкий рай, зажёг в ладони вдруг раздрай,

бросая пальцы вверх и вниз, расширив наглый их круиз, куда то выше,

где запрет, и дальше просто хода нет,

но страсть взломала все замки, играя с тьмой в перегонки.

Петля петлёй, но вот рука, встревожив вдруг окорока,

прошибла весь девичий дух, но норов девушки притух,

бессильной, чтобы запрещать, её меж ног рукою драть,

лишь тихий, томный её стон, услышал стройных ног шпион.

Он жаждал вычленить скорей, объект, толкающий царей,

на войны всех людских эпох, чем ввёл всю девушку врасплох.

Объект упруг, с большой ценой, но данный дурень с головой,

под юбку девы забрался, и этот номер удался.

Толпа сомлела, видя как, девчонку вставили впросак,

остановив дыханье в ней, и делая её пьяней,

ослабив стойку на носках, и от того в больших тисках,

гортань сдавило посильней, и стала милая, стройней.

Назад закинув голову, она держалась на плаву,

отдавшись полностью рукам, которые не знали срам.

Они сжимали ей лобок, который сквозь колготки взмок.

А руки, сей взломав засов, не обнаружили трусов.

Так уж бывает. Ведь вольна, в сей жизни юная жена.

На воле, кто проверит то, что без трусов её лото.

Ей так удобней, так блажней, кураж от этого сильней,

в походке нагоняя грусть. — Они все вянут! Ну и пусть!

Кто знал, что арестуют вдруг, стесняя воли её круг.

А тут на «сцене», просто так, её вообще введут впросак.

Во снах такого не видать, чтобы фривольно, нагло брать,

чувих за смачный передок, шлифуя пальцами лобок.

Набухли вены над петлёй. Скупой, но быстрою струёй,

с висков к щекам уж пот бежит, и что-то голову кружит.

Толь аноксия, толь оргазм, даёт такой чудесный спазм,

заставив икры расслаблять, и всё с избытком отдавать.

А он, покрепче ухватил, меж ног не защищённый тыл,

слегка подняв девчонку вверх, как будто это был лишь стерх,

ещё без опыта летать, но жаждущий, уж всё познать,

в полёте первом, где потом, ветрами будет он ведом.

И в ней затмило всё вокруг. Палач, ей стал уже как друг,

который дал ей наконец, блаженства дикого венец.

И в схлипах дёргало её, оргазма злого остриё.

Ступни он начал разжимать, и разрешил всё поломать.

Но что ломать, коль выбор дан? Палач изысканный гурман.

Он любит шейку, и бедро. Урины целое ведро.

Умеет целки он ломать, точнее, пальцем их вскрывать.

А если шнур уже внатяг, то, только вешать сих бродяг.

Тогда, с трахеи начинать. Она уж стала набухать,

когда рукой устал держать, палач, меж ног девичью стать.

И закряхтела тут гортань. Верёвка въелась в её ткань,

успешно делая ей кряк, без лишних тёрок. Просто так...

В сей «покер», получив свой флеш, творил палач безумный треш:

одновременно он душил, и письку деве теребил,

смакуя с глоткой перебор, и ног усиленный мажор,

искавших почву в пустоте, елозя, словно на плите.

Ей босоножки скинуть бы, в большом предчувствии трубы.

Ведь в рай с обувкою — запрет! Другого входа просто нет.

И злой над пяткой ремешок, ввергал всё время деву в шок.

Никак не мог он ослабеть, чтоб даме обувь свою здеть.

Не две минуты, а все пять, девчонка в дубле «умирать»,

пустила вход трухи поток, где по колготкам её сток,

белесой, мутною соплёй, стремится спутаться с землёй,

ладонь испачкав, и рукав, и пальца длинного бурав,

хотевший пробы глубины, у сей подвешенной жены,

в оргазме бившейся втором, так и не став ещё жмуром.

Но сила пальца утекла, и честь девчонка сберегла,

за счёт сверхпрочности колгот, что не осилил идиот.

Но он держал её ещё, пробить пытаясь всё ж шмотьё.

Не время девке умирать! Её он должен отодрать.

Так, мучил долго он чуву. Она во сне, иль наяву,

болталась в пагубной петле, словно варилась вся в котле.

И вылез член поверх штанин. Да! Полноправный гражданин,

имеет право так держать, меж ног, любую в мире блядь.

Шнур душит горло, смак колгот, ко исступлению ведёт,

где ноги трутся меж колен, а близ щели, сознанья крен.

Но свист с партера, — Всё! Кончай! С петлёю девушку венчай!

— Пора ей в люлю! Дай ей шанс, достойно завершить сеанс!

Что ж, делать нечего. Пока. И убралась совсем рука,

и с сим просела туша вниз, чтоб сделать главный свой сюрприз.

Провисла дева на убой, назад откинув головой,

ещё всё думая о том, — Не шутит ли сей новый «дом»?

Она вся в целом напряглась, как-будто швами разошлась,

раздвинув ноги в ширину, и осознав свою вину,

висела смирно, в полный штиль, чтобы затем свою кадриль,

слегка, не сразу начинать, но дать немного подождать,

затихшей публике вокруг, зажавших пальцы своих рук,

у распахнувшихся залуп, входящих в данный фитнес-клуб.

Здесь онанистов всех мастей, собрал свихнутый Гименей,

устроив неформальный брак, для развратившихся зевак,

где каждый пениса слюну, сдрочил на новую жену,

ведя её под свой венец, чтоб осчастливить свой конец.

Тем дрочит письку впопыхах, и на нечищеных клыках,

собралась слизь под сверх аффект. Горячий девушки объект,

свёл орков полностью с ума, да и она к тому сама,

за гранью шармов бьёт под дых, как юных, так и всех седых.

И онанизм залютел. Превысил он и свой предел,

когда девчонка затряслась, и в дикий танец вдруг вдалась.

Разброс безумных её ног, получше разглядеть помог,

вагину посреди колгот, в случайном блеске от мокрот.

Шалунья всё ещё жива, хоть и запала голова

назад за плечи, и вот-вот, её на тяге оторвёт.

Но телу буйному плевать. Ему охота танцевать,

коль выдался сей брачный день, ведя невесту в смерти сень.

Когда ещё «станцуешь в лоб», ложась уверено в свой гроб,

в колготках, гольфах и с петлёй, ведя последний честный бой,

с фашизмом, хамством, темнотой, любовь ведущих на убой.

Здесь должен танец быть как взрыв, все свои прелести открыв.

Чтоб их всем гадам показать, и этим суть их пронизать,

пробив их чакры наповал, где б каждый выродок узнал,

что вешать девушек — анчар, после вкушения сих чар.

Но, охренел весь местный люд, впадая в адский, жуткий блуд.

Заликовал картавый сброд, при виде, как чуву несёт,

бросая в разные края, от злой удавки острия,

где боль пронзает аж до пят. Но это, и «бодрит» ребят,

дрочащих бурно на струю. Им боль чужая по хую!

Здесь сцыт от боли каждый гость, когда ему прорежет кость,

тугой и крепкий тонкий корт. Вот это — для зевак сих торт:

любую девственную стать, заставить сквозь колготки сцать.

Невиданно! Но здесь, всё класс! Для каждой девушки. Атас!

Никто не знает из чувих, когда приходит час для них,

где за арестом среди дня, откроет лихо гопотня,

секреты всех любых чулок, на коих был крутой замок.

Затем урина, тонкий писк, и вновь обтруханный мениск.

Довольно! Дева уж мертва. Насытилась и вся братва.

Мочою свежей пахнет пол. Ещё один забитый гол,

под юбки девушек-гостей, на пике огненных страстей.

И выпавший, большой язык, отлично красит девы лик.

Внутри, уже лишь пустота. Но тела в гольфах, красота,

знойно зовёт к себе партер, чтобы и унтер-офицер,

потёр шалунье бы средь ног, сим закрепляя весь итог,

где проба роли удалась, и гордость девушки, сдалась.

Пиджак упал с её плеча. Да! Была дама горяча!

Теперь лишь смирный её труп, прощупали от пят до губ,

трахеи вздутой не забыв, и слизи между ног наплыв.

Во всём красотка хороша. Ах жалко! Уж в раю душа!

Так, пусть немножко повисит. Она в петле прекрасно спит.

Затем, придётся её снять. Собакам окорок отдать, срубая к чёрту голову,

небрежно кинув на траву. Короче, курице хана. На части вся пошла она,

со всею гордостью своей, в итоге сдохнув здесь, ничьей.

Да!

Этот затхлый, жуткий мир, случайно посетил Шекспир,

пришедший из могильной тьмы, в клоаку лагерной тюрьмы,

где б сотни новых дездемон, смог засвидетельствовать он,

в плеяде новых, мрачных драм, с которых, начинал он сам.

Но он понять никак не смог, зачем устроил это Бог?

От скуки? Иль пролил Он гнев, иль просто Он голодный лев,

дроча на зрительской скамье, сидя в эсэсовском рванье,

сказав о том, что есть любовь, и мы прощать должны всех вновь?

Ответа нет! Но есть закон. Во всех веках гласит нам он,

что сильный лишь имеет власть, чтобы купаться в ней во сласть,

трактуя правовую чушь, для всех смиренных, кротких душ,

владея каждою судьбой, и к ней патент, на скотобой.

httрs://www.imаgеbаm.соm/viеw/MеD9рG7