СО ЗЛЫМ УМЫСЛОМ

СО ЗЛЫМ УМЫСЛОМ

WITH MаLIсе аFоRеTHоUGHT

(с)TRYTSTYN

— -----------------------------------------------------------------------------------

От переводчика:

Это мрачный и жестокий рассказ, в котором нет описаний секса. Если вы ищете именно его, читать не стоит. Кроме того, в переводе сохранена авторская разбивка текста, поэтому все претензии к размеру абзацев исключительно к автору.

А если вы всё же решились прочесть - приятного чтения!.

— ------------------------------------------------------------------------------------

Я привык сидеть в темноте. За многие годы я провел много часов в темных местах, темных комнатах, переулках, тускло освещенных барах, используя мягкую маскировку, которую давала ночь, чтобы скрыть свое присутствие. Шторы на окнах были задернуты, закрывая свет городских огней, а высота здания гасила шум улицы.

Я сломал выключатель у двери, поэтому, зайдя, он не смог включить свет, и ему пришлось пересечь комнату, чтобы добраться до торшера. Сначала он со злостью несколько раз щелкнул выключателем вверх-вниз, как будто это могло его починить, но тот упорно не реагировал на его манипуляции. Он не заметил меня, расположившегося в кожаном клубном кресле напротив дивана, пока не повернулся от лампы.

— "Кто ты, блядь, такой?" - прорычал он.

Я медленно поднял пистолет с колен и направил его в его сторону.

— "Садитесь, мистер Холл, - сказал я, - нам нужно поговорить".

Пистолет не был направлен прямо на него, не представляя явной угрозы, но и не был отведен слишком далеко. Это был старый Wаlthеr рр, довоенный, калибра 7, 65. Да, он не обладал такой мощью, как пистолет 45-го калибра или даже 9 мм, это был скорее точный инструмент, но, как и скальпель в руках опытного специалиста, он мог быть не менее смертоносным. А я был очень опытным специалистом. Пистолет был небольшой, но и я не слишком крупный человек, так что он хорошо сидел в моих руках. К тому же на него без проблем можно было установить глушитель, и хотя многие считают 7, 65, "несерьёзным" калибром, гестапо убило с его помощью тысячи людей. Я уже давно понял, что дело не в мощности, а в точности выстрела, и в этом я был экспертом.

Плащ, перекинутый через руку руку, он положил на подлокотник дивана, после чего опустился на диван лицом ко мне.

— "Даю вам 30 секунд, чтобы уйти, пока я не вызвал полицию".

Я сделал открытый жест левой рукой, ладонью вверх, приглашая его позвонить: "Да пожалуйста".

Он несколько минут возился с телефоном, а потом с отвращением бросил его на пол. Я достал из левого кармана небольшое устройство размером с сигаретную пачку и показал ему.

— "Генератор помех, глушит сигналы сотовых телефонов в радиусе 150 метров. Действует также на камеры наблюдения. Уверяю вас, никто не видел, как я входил в этот отель или в этот номер. Мы совершенно одни". Я убрал устройство в карман.

— "Вы, видимо, не знаете, кто я, но у меня много друзей в этом городе. Я могущественный, богатый и влиятельный человек. Я не тот, кого вы захотите видеть в качестве врага".

Я посмотрел на него - достаточно долго, чтобы он увидел мои глаза. Когда ты убивал так часто, как я, с таким же бескомпромиссным упорством, как я, и привык к смерти, как я, это видно по глазам. Но, впрочем, глаза у меня всегда были такими. Даже в детстве взрослые не хотели в них смотреть, каким-то образом зная, что они смотрят на воплощение смерти. Но прошедшие годы не смягчили этот взгляд, а только усилили его.

Как я уже сказал, я человек весьма среднего роста, по крайней мере, есть люди покрупнее и внешне пострашнее, но я заметил, что когда я смотрю им в глаза, они часто уходят, и быстро, если могут. Даже те, с кем я работаю, стараются избегать меня и предпочитают по возможности общаться в людных местах. Мне, в общем-то, все равно, убивать публично или в укромных местах. Но очень немногие хотят остаться со мной наедине. Только моя Трейси, похоже, не знает об этом и часто танцует там, где боятся ступать ангелы.

— "Александр Ричард Холл, 52 года, старший партнер фирмы "Адамс, Дженнингс, Холл и Брайан". Специализируется на медицинской халатности - довольно прибыльном направлении юридической профессии, уголовном праве, а в последнее время - на политическом лоббировании. Состояние превышает 63 млн. долларов. Женат на бывшей Дениз Адамс, имеет двоих детей: сына Дэвида, который в настоящее время учится на юридическом факультете Гарварда, альма-матер своего отца, и дочь Дженнифер, которая учится в университете Джона Хопкинса. Основное место жительства - Дарьен, штат Коннектикут, и вы абонируете этот номер в отеле, когда необходимо быть в городе. Вы также используете его для, скажем так, других дел, о которых предпочли бы умолчать своей семье. Думаю, это все".

Мой взгляд насторожил его, а спокойное изложение фактов - еще больше. Как показывает мой опыт общения со всеми властными мужчинами, привыкшими добиваться своего и грубо обходить других, при столкновении с неприятной ситуацией они прибегают к хамству.

— "Что вам здесь нужно, я держу в доме только минимальные средства. Если вы ищете деньги, то их здесь не так много".

Я снова посмотрел ему в глаза. Я хотел, чтобы он в полной мере ощутил, с чем ему предстоит столкнуться, чтобы он почувствовал страх раньше, чем почувствовал боль, чтобы он увидел свою смерть раньше, чем ее почувствует.

— "Нет, мистер Холл, мне не нужны ваши деньги, я здесь, чтобы убить вас".

Это потрясло его, но не достаточно. Я видел, что спокойное изложение его судьбы беспокоило его больше, чем если бы я избивал его и применял физическое насилие. Он наклонился вперед, как бы приподнимаясь с дивана, и в ответ на это я подвинул пистолет так, что оказался направленным прямо ему в живот.

— "Сядьте обратно, мистер Холл. Если только вы не хотите ускорить события вечера".

Он откинулся на спинку дивана, и я увидел, что он разглядывает меня, пытаясь оценить ситуацию, в которой оказался. Обычно я стараюсь вписаться в обстановку, будь то уличный бордель или зал заседаний, поэтому для этого фешенебельного отеля я выбрал хороший костюм от Brооks Brоthеrs, сшитый по мерке из итальянской ткани, белую рубашку и сделанные на заказ туфли покроя "Вингтип". Думаю, ему было трудно представить, что столь безупречно одетый человек может спокойно пристрелить его.

— "Я не знаю, сколько вам платят, но я удвою эту сумму. Или утрою. Назовите свою цену, и я ее заплачу. Или что-нибудь еще, что вы хотите, и если я смогу достать это для вас, оно будет вашим. Я знаю много людей, влиятельных людей, которые могут достать вам практически все, что вы хотите. Просто скажите мне, что я могу сделать".

— "Мне не нужны ваши деньги, мистер Холл, у меня их больше, чем мне нужно. Я простой человек, и мои потребности тоже просты. Ваши предложения меня не волнуют. Но есть одна вещь, которая, если вы сможете ее сделать для меня, позволит вам остаться в живых".

Теперь он выглядел более уверенным в своих силах. Был шанс, были переговоры, а он был мастером переговоров.

— "Только назовите ее, - нетерпеливо сказал он, - и вы ее получите".

Я посмотрел на него. Я смотрел ему прямо в глаза, и он знал, что его собственная смерть смотрит ему в лицо.

— "Развыеби мою жену обратно, мистер Холл. Если вы сможете отменить секс, которым вы занимались в этом номере, в этой самой комнате, и вернуть ее мне нетронутой, чистой, незапятнанной вашими руками, если вы сможете повернуть время вспять и вернуть ее мне такой же чистой, какой она была, когда встретила вас, я оставлю вас в живых. Вы можете сделать это для меня, мистер Холл?"

Он просто уставился на меня. Его лицо побелело. "Кто вы?"

— "Муж Трейси Эванс, вы помните Трейси, я уверен. Вы трахали ее в этом номере, в этой комнате, на диване, на котором вы сейчас сидите. Я знаю, что за последнее время у вас здесь было несколько женщин, но вы, конечно, помните ее. 32 года, блондинка, фигура, за которую можно умереть, и скоро это произойдет. Видите ли, мистер Холл, она принадлежала мне, единственная чистая вещь в этом мире, а вы замарали ее. Вы взяли то, что принадлежало мне, вы отняли у меня моего ангела, и теперь заплатите за это".

— "Я не знал, что она замужем, а если бы знал, то не стал бы к ней прикасаться".

— "Ну же, мистер Холл, неужели вы пойдете на смерть с ложью на устах? Скольких замужних женщин вы соблазнили здесь, в этой комнате? Скольких вы затащили в свою постель? Но, может быть, это освежит вашу память".

Левой рукой я достал из кармана рубашки диктофон и, держа его в руке, нажал на воспроизведение. Начался отрывок разговора, явно записанного в баре или ресторане.

— "Так почему ты не замужем, Трейси? Я думаю, что такая привлекательная женщина, как ты, давно должна быть замужем". Это был явно голос Александра Холла.

— "Вообще-то я замужем, просто мы не афишируем это. Мой муж работает в сфере безопасности, и он считает, что может быть опасно, если другие узнают, за кем я замужем. Я думаю, он опасается, что они будут использовать меня, чтобы добраться до него, и в итоге я пострадаю".

— "Звучит очень загадочно. И насколько же далеко Вы зашли, чтобы сохранить видимость незамужества? Я имею в виду, есть ли у вас открытый брак, ходите ли вы на свидания, просто для видимости".

— "Нет, ничего похожего на открытый брак. Я сохранила свою девичью фамилию, не ношу обручальных колец, иногда хожу на мероприятия с друзьями, ужинаю или пью в общественных местах, как сейчас, но на этом все и ограничивается. Джон немного старомоден, определенно собственник, и я знаю, что он убьет любого мужчину, который зайдет со мной слишком далеко".

Я выключил диктофон и положил его обратно в карман. Пистолет все еще был направлен в живот мистера Холлса. Я снова посмотрел на него.

— "В меня стреляли несколько раз, один раз в живот, один раз в левое плечо. Ближе всего я могу описать боль, которую я почувствовал, когда услышал на пленке, как вы и Трейси в этой комнате скреблись, как животные, - это когда мне выстрелили в кишки. Это одно из самых болезненных ранений, известных человеку, в чем вы скоро убедитесь".

— "Пожалуйста, подождите", - успел сказать он, прежде чем я дважды выстрелил ему в живот. Пистолет с глушителем не издал почти никакого шума, скорее хлопок, чем взрыв, просто шепот тихой смерти. Патрон 7.65 - маленький, дозвуковой и не очень мощный. Он поднес руку к ране, а потом, подняв ее, уставился на кровь на пальцах, как будто не веря. Мы сидели, он истекал кровью, а я смотрел, как он медленно умирает.

"У нас есть время, ни один из выстрелов не был сразу опасен для жизни, но боль будет сильной. И со временем она станет непреодолимой. У вас, юристов, есть выражение "злой умысел", которое означает намерение совершить преступление. Трейси предупредила тебя, что она замужем и что я убью тебя, а ты все равно сознательно трахнул ее. Ты считал себя выше моего гнева. Сейчас твой живот словно горит, но дальше будет только хуже. С наступлением вечера боль будет усиливаться, пока ты не будешь готов на все, чтобы прекратить ее. Однажды я провел два дня в джунглях с таким же ранением и остался жив. Ты не выживешь" -. Я посмотрел на часы, время близилось к часу ночи. - "У меня есть около шести часов, прежде чем мне нужно будет уехать. До этого времени мы можем наслаждаться временем, проведенным вместе".

Я сидел и смотрел, как он мучается. В какой-то момент он собрался подняться, но выстрел раздробил ему левую коленную чашечку, и все закончилось тем, что он остался лежать на полу.

Незадолго до четырех часов утра это стало для него слишком тяжело. В этот момент он был в шоке, бредил, временами терял сознание, но говорил все громче, и я всадил ему две пули в мозг, в основание черепа сзади, под углом вверх. Я прочесал комнату, чтобы убедиться, что никаких улик не осталось, собрал пять пустых латунных гильз и снова включил глушитель в 7:00. Затем я ушел, смешавшись с другими бизнесменами и путешественниками, глуша камеры наблюдения, которые молча пытались проследить за моим уходом.

Мне нужно было поговорить с Трейси.

* * *

Иногда говорят, что в этом мире есть только одна настоящая любовь, и если это так, то моя единственная настоящая любовь - это смерть. Не я выбрал эти отношения, а смерть выбрала меня для интимной близости. Я и по сей день не знаю, почему она выделила меня как своего любимого, как того, кого она решила обнять и принять в свои объятия как любовника, а не как жертву, но она это сделала. Как и многие другие отношения, они были односторонними: она брала от меня все, а взамен оставляла мало. Да, я был ее любимцем, ее любовником, и в обмен на любовь ко мне она позволяла мне использовать свою силу, чтобы нести смерть другим, но ценой своей человечности. И она была ревнивой любовницей, чего я не понимал в то время, но узнал позже, так как она не признавала соперников в своей любви.

Наши отношения начались еще до моего рождения, за несколько недель до того, как моя мать умерла в реанимации от передозировки наркотиков. Ее мозг был мертв, но каким-то образом они поддерживали жизнь ее тела в течение 15 дней на аппарате искусственной вентиляции легких, накачивая ее питательными веществами, антибиотиками и кто знает чем еще, чтобы дать моему телу еще немного времени для развития. В 1980 году медицина не была столь развита, как сегодня. Даже тогда, как я понимаю, все висело на волоске, и первые три месяца своей жизни я провел в инкубаторе в больнице. У меня не было дома, моя мать была неизвестной наркоманкой-подростком, которую подобрали в подворотне, и мой отец тоже был неизвестен. Но смерть обняла меня и решила дать мне жить, и я жил. Не знаю, то ли дело в препаратах, которыми ее накачивали, то ли в том, что я две недели жил, привязанный пуповиной к мертвому человеку, но с этого момента я стал любимцем смерти, а кроме того, кто захочет усыновить недоношенного ребенка-наркомана с такими темно-синими глазами, что порой казалось, что у меня нет радужки? Даже на этом этапе моей жизни взрослые остерегались смотреть мне в глаза.

После больницы я рос в нескольких приемных семьях, в хороших и не очень. Несмотря на трудности, связанные с моим рождением, мое тело выросло до нормальных размеров, не слишком больших, но и не слишком маленьких. Кроме глаз, которые иногда казались темно-синими, а иногда черными, меня мало что отличало от других людей, кроме необычно большой мышечной силы, которая никак не проявлялась, пока я ее не демонстрировал, и, как я позже определил, полного отсутствия эмоций и сопереживания. Из прочитанного я узнал, что формально я являюсь психопатом, поскольку не испытываю ни одной из эмоций, которые испытывают другие. Но я уникальный психопат в том смысле, что не чувствую причин ненавидеть своих ближних, причинять им вред или боль. Я не чувствую ни любви, ни ненависти, ни печали, ни радости, ни восторга, ни депрессии. Смерть любила меня по-своему, но все, чем я мог ей ответить, - это покорность. Я не смог полюбить смерть, да и не хотел этого делать, и в тот единственный раз, когда я почувствовал любовь, она разрушила ее.

Как и следовало ожидать, в школе у меня не было друзей, но не было и врагов. Перед моими глазами прошла череда школ, в зависимости от того, в каком доме я находился в то время. Я был достаточно умен, но не видел необходимости доказывать это, довольствуясь проходными оценками. Иногда, особенно в новой школе, мне бросали вызов, но из-за моей силы в сочетании с полным отсутствием страха драки были, как правило, короткими и часто кровавыми. Да, иногда я проигрывал, особенно в меньшинстве, но чаще побеждал, и даже за поражение победители платили цену, отбивавшую желание повторять. Я никогда не стремился к реваншу, но с самого начала понял, что быстро и жестоко уложить противника - это преподать урок, который никто не захочет повторить. Я существовал в своих приемных семьях, не формируя никаких привязанностей, не развивая никаких чувств к платным воспитателям, которые предоставляли мне жилье и питание. Психиатры, которых мне предоставили за государственный счет, не нашли во мне ничего плохого, утверждая, что я абсолютно вменяем, даже подозрительно вменяем. У меня не было неврозов, тревожности, психотического поведения, короче говоря, ничего, на что они могли бы указать, кроме отсутствия демонстративных эмоций, которые они просто обошли стороной, решив, что я безобиден. Они полагали, что мои эмоции запечатаны внутри, и не замечали, или их не волновало, что у меня их нет. Я их тоже не просветил. Я осознавал свои обязательства перед теми, кто заботился обо мне, и отвечал им тем послушанием и уважением, которых заслуживали их действия, на том уровне, которого они заслуживали, но не создавал прочных отношений. Они то появлялись, то исчезали из моей жизни в нескончаемом потоке лиц. Меня часто обходили стороной, но не из-за каких-то моих действий, а из-за того, что само мое присутствие вызывало тревогу.

Через три дня после окончания школы я уже ехал в лагерь для военнослужащих. Я подал заявление в армию еще в школе, подписавшись служить с момента ее окончания, и не видел причин для задержки. Я не требовал специализации, не заключал сделок, моей целью было стать морским пехотинцем. Войны еще не было, но я знал, что она когда-нибудь начнется. В отличие от школы, в корпусе моей целью было добиться успехов, и я их добился: в рукопашном бою, в огневой подготовке, в обычных и нетрадиционных боевых действиях, во всем. Я научился прыгать с парашютом, прошел школу снайперов, занимался подрывным делом. Благодаря физической силе и внутренней дисциплине я преуспел в рукопашном бою. Я никогда не злился, не волновался, не боялся. Я не испытывал ни сочувствия к противнику, ни ярости по отношению к нему. Если он побеждал меня, я извлекал из этого урок, не желая мстить, я не чувствовал себя оскорбленным, так как у меня не было гордости, которую нужно было успокаивать. Если я побеждал, что случалось нередко, мне не нужно было унижать противника, и я просто побеждал его наиболее эффективным способом, затрачивая минимум усилий. То, что другие воспринимали это как признак моей зрелости или доброжелательности, забавляло бы меня, если бы я мог забавляться. Я научился смеяться, пытаясь прикрыть свой эмоциональный недостаток, но почему-то это только пугало окружающих.

Я прослужил три года, когда наступило одиннадцатое сентября, и уже через неделю я в одиночку, верхом на лошади, был в глубине Афганистана, недалеко от границы с Пакистаном. Я специализировался на одиночных миссиях, работая один, без напарника или команды. Это не нравилось корпусу, но бывали случаи, когда это требовалось, и если это было необходимо, они поручали это мне. Я заключил контракт еще на четыре года и провел их в Афганистане, Пакистане, Кувейте и Ираке. Затем еще четыре года я служил в ЦРУ, где меня перебрасывали с Ближнего Востока в Южную Америку. Я был там, где требовалось кого-то убить. Где бы я ни был, смерть была со мной, обнимала меня, защищала, любила меня. Ей не нужно было, чтобы я убивал за нее, у нее и без меня было много способов убивать, но, похоже, она получала особое удовольствие от моих убийств. Мне кажется, это Сталин сказал, что смерть одного человека - это преступление, а миллион человек - это политический акт. Для нее смерть миллиона человек была несерьезной, поэтому она сосредоточилась на отдельных моих убийствах. Когда перед вами шведский стол или переизбыток ощущений, часто лучше сосредоточиться на одном или двух блюдах, чтобы не дать вкусовым рецепторам перегрузиться. Слишком много ощущений притупляют чувства, а слишком много впечатлений не дают возможности их переработать. Она научилась смаковать мои убийства, греться в их тепле, получать удовольствие от действий, которые оставляли меня бесчувственным и холодным. Я был единственным пунктом в меню, который она решила съесть, который она выбрала еще до того, как меню было составлено.

После двенадцати лет работы мне это надоело. Мой начальник был удивлен, когда я сказал ему, что не собираюсь продолжать службу. Он предложил мне взять отпуск на несколько месяцев, но он меня не понял. Я не устал убивать, мне надоело убивать за минимальную зарплату. Я проконсультировался с одним из клиентов. Он сразу же увидел преимущества для компании: я уже не был морским пехотинцем, и они могли использовать меня на работах, которые морские пехотинцы официально не одобряли, плюс я не состоял на государственном довольствии, и у них было правдоподобное отрицание, если что-то из того, что я делал, станет достоянием общественности. Кроме того, теперь я мог работать внутри страны, что ранее было запрещено. Я создал консалтинговую компанию, зарегистрированную в другой стране, которая существовала только для отмывания платежей на другие банковские счета в других странах. Я был единственным сотрудником. Мои потребности были просты: у меня не было желания иметь дом или семью, я жил от отеля к отелю, приобретая имущество и избавляясь от него по мере необходимости. У меня не было собственной личности, я не носил с собой никаких вещей, у меня не было индивидуальности, но я создавал каждую личность в соответствии с заданием, пока не отказывался от нее в пользу следующей. Возможно, я все еще был психопатом, но для компании я был их психопатом, которого они могли направить на своих врагов. Я убивал не ради забавы или удовольствия, а только ради выгоды, и жил по кодексу добра и зла, который разработал сам.

Секс был для меня товаром, не дающим ни эмоционального, ни духовного удовлетворения, а просто формой физической разрядки, которую я считал полезной. Как ни странно, я обнаружил, что мое почти полное безразличие к сексу и к физическому влечению женщин действует на многих из них как афродизиак. Мужчины меня не привлекали, в этом я был уверен, но ни одна девушка не казалась мне более желанной, чем другая, разве что в самых общих чертах. Я хотел их просто для сексуальной разрядки и, к своему удивлению, обнаружил, что многих из них привлекает холодный, клинический стиль секса, который я предоставлял. Моей единственной любовницей была смерть, она по-прежнему держала меня в своих объятиях, она ревностно охраняла мои отношения с женщинами и не допускала разрушения этой стены. Но она допускала мои увлечения, любительские или профессиональные, пока не возникало никаких обязательств. Она питалась страхом, который я вызывал у других, а не удовольствием, которое я доставлял немногим.

Я принял задание устранить в Нью-Йорке профессора-социалиста из одной южноамериканской страны, находившегося в самоизгнании из-за смены власти. Он приехал собирать деньги в академической среде, чтобы вернуться домой и устроить новые неприятности, и работа заняла некоторое время, поскольку предполагалось, что это должно было выглядеть несомнено случайной смертью. Именно на этом задании я познакомился с Трейси. Она была мелкой сошкой в политической кампании местного политика, который вскоре должен был вступить в должность и, по крайней мере, косвенно был связан с моим заданием.

Я познакомился с Трейси на коктейльной вечеринке, организованной для встречи с приглашенным профессором, и сразу же почувствовал к ней влечение. Да, почувствовал, впервые в жизни я ощутил любовь к другому человеку. Эмоции были чужды мне, как чужд был бы ей мой мир, если бы я честно рассказал ей о нем, но я знал, что с этого момента она должна стать частью моей жизни. Я хотел обладать ею, владеть ею, защищать ее, хранить, любить и лелеять. У нас был головокружительный роман: уже через месяц я женился на ней, договорившись со своим знакомым в компании, чтобы церемонию тайно провел федеральный судья. Хотя я хотел ее и нуждался в ней, мои задания держали меня вдали от нее, за исключением тех редких случаев, когда мне удавалось провести с ней время. Вскоре после свадьбы я избавился от своего нынешнего задания и сразу же был направлен в Южную Америку для выполнения другой работы. После этого я проехал через Ирак, чтобы избавиться от вождя племени, который доставлял нам неприятности, а затем вернулся домой к Трейси отдохнуть на неделю.

Я взял ее с собой в Балтимор на выходные, чтобы поесть крабовых котлет и посмотреть залив. На второй вечер во время поздней прогулки на нас напали трое грабителей, и то, с какой непринужденностью я расправился с ними, показалось ей ужасным. Безоружный, я убил трех человек за десять секунд, а затем увел ее с места преступления, оставив их обмякшие тела для полиции. На следующее утро мы выписались из отеля и поехали обратно в Нью-Йорк, но она сидела в машине, отодвинувшись от меня, в задумчивости. Мне не понравилось, что она сидит в стороне, и после того, как мы вернулись в ее квартиру, я потихоньку вернул ее в свои объятия.

Это положило начало нашей жизни на ближайшие несколько лет. Я проводил с ней в Нью-Йорке несколько дней, неделю или даже две, а затем возвращался в командировку на месяц или три. Я не уверен, что ей нравился такой образ жизни, но мы никогда не обсуждали это. Я ясно выразил свои чувства к ней, она была той, кого я любил, и именно такой будет наша жизнь, и она приняла это. Жаловаться, по крайней мере мне, было не в ее характере, и я уверен, что она сказала бы мне, если бы была недовольна. Она по-прежнему была единственной, кто мог смотреть мне в глаза, хотя я заметил, что со временем она делала это все реже, как будто что-то, что она там видела, беспокоило ее. Но, со своей стороны, время, проведенное с ней, хоть и ограниченное, было единственным, когда я чувствовал настоящее счастье в своей жизни. Ее дом был единственным местом, где я мог расслабиться, почувствовать себя свободным, быть собой, а не личиной, которую я создавал для каждой работы, хотя на самом деле под всем этим скрывался уже не я. Поэтому с ней я играл роль любящего мужа, притворяясь, что это и есть настоящий я. Вскользь я сказал ей, что убью любого мужчину, который к ней прикоснется, так как она вызвала во мне еще одно чуждое мне чувство - ревность.

Конечно, в моё отсутствие она была под наблюдением, в том числе для ее же безопасности. Я слишком часто и слишком долго убивал, чтобы не обзавестись врагами, которые могли бы выйти на меня через нее. Мои наниматели организовали это - да, это еще одно из преимуществ моей работы, хотя это одновременно позволяло им иметь на меня большее влияние. Я не думал, что Трейси мне изменяет, она слишком сильно любила меня, но я лишь хотел защитить ее. Неужели я был ослеплен своей любовью к ней? Неужели я принял ее растущий страх передо мной за любовь и преданность, ее готовность удовлетворять любую мою прихоть, когда я был с ней, за знак привязанности, а не за растущий врожденный ужас перед тем, кто я такой и за кем она замужем? Возможно и так, но кто или что вселило в нее этот страх? Это был не я, ни словом, ни делом я не причинил ей вреда, не угрожал ей, а проявлял к ней только любовь, доброту, мягкость и нежность, когда был с ней. Это была моя старая любовница смерть, поднявшая свою мстительную голову, посеявшая в моем ангеле семена сомнений, которые заставили ее искать защиты в другом месте, защиты от любимого мужа, в которой она не нуждалась, вместо того чтобы положиться на его защиту и только на него. Я был в Бейруте, когда получил от компании кассеты с записями, которые разрушили мой мир. Для компании Трейси стала слишком большим риском, один ее разговор предрешил ее судьбу. Но они не могли действовать против нее, не став моими врагами, и, в отличие от Трейси, слишком хорошо знали, на что я способен, чтобы сделать это.

Я сразу же вернулся, не занесенный в списки, как груз на военном транспортном самолете. Используя один из своих многочисленных псевдонимов, я забрал со склада кое-какую одежду и снял комнату, чтобы отдохнуть и переодеться. Затем я отправился на поезде в город и провел вечер с любовником моей жены, мистером Холлом, после чего вернулся в квартиру Трейси. Она ушла на работу, и я снова отдыхал до ее возвращения. На диктофоне у меня был еще один фрагмент разговора, который я не стал проигрывать мистеру Холлу, а собирался сыграть для Трейси наедине. Я прослушал его еще раз.

— "Он чудовище, он не человек. Однажды я видела, как он убил троих и ушел так спокойно, словно выбросил мусор в урну. У него нет чувств, нет раскаяния, нет эмоций. А его глаза! Когда он смотрит на меня, мне становится страшно. Он пытается показать свою любовь, но получается что-то нелюдское".

— "Никто не сможет причинить тебе вреда, Трейси. Я могу защитить тебя, если понадобится. Мы можем подать судебный запрет, чтобы держать его подальше от тебя, даже обеспечить государственной защитой. Если, как ты говоришь, он убил тех людей, мы можем посадить его надолго, где он больше никому не сможет причинить вреда. У меня много связей в местной полиции".

— "Вы не знаете его так, как я, вы не знаете, на что он способен. Вы никогда не встречались с ним, никогда не видели его. Он просто играет в человека, пытается имитировать его, но это не так. Я не знаю, на кого он работает и чем занимается, он просто говорит, что его нанимает компания, и уходит на несколько месяцев. У него на теле шрамы, от пуль или ножей, я в этом не разбираюсь. Когда он прикасается ко мне, у меня мурашки ползут по коже".

— "Ты дрожишь. Сядь со мной на диван и дай мне тебя обнять".

Дальше я не мог слушать. Он соблазнил ее, осквернил ее и запятнал ее тело. Но она уже была настроена против меня. Он заплатил не за то, что соблазнил ее разум, не за то, что настроил ее против меня, а за то, что развратил ее тело. Трейси тоже заплатит за свое предательство.

Вернувшись домой, она сделала вид, что рада меня видеть, но я знал, что это притворство. Мы поужинали, погуляли допоздна, просто держась за руки и разговаривая, словно двое влюбленных, оба играя свои роли, и вернулись в ее квартиру. Я не смог разобраться с ней лицом к лицу. Я слишком сильно любил ее, чтобы причинять ей боль. Мы занялись любовью, и я обнял ее, а когда она уснула, прижал ручку-инъектор к ее шее, где волосы скроют след от укола. Быстродействующий яд вызывал кровоизлияние в мозг. Возможно, пройдет несколько дней, прежде чем ее найдут, а яд выводится из организма быстро.

Я все еще был нужен в Ливане и уехал той же ночью.

КОНЕЦ.