Приём пациента по-прогрессивному

— Так вы говорите, что состояние вашего сна после приёма этих таблеток улучшилось не особенно сильно?

— Трудно сказать, Елена Станиславовна. Сновидения стали ярче и теперь лучше запоминаются. Сон длится меньше времени. Но у меня такое ощущение, что я по-прежнему не совсем высыпаюсь.

Женщина в белом халате подняла на меня взгляд, полный профессиональной жалости и не менее профессионального терпения. Присутствовала там, впрочем, и личная снисходительность — она всё-таки, как-никак, давний семейный наш доктор и близкая подруга матери, которая до сих пор за глаза дружелюбно зовёт её порой «Леночкой».

— А вы не ходили на магнито-резонансную томографию для обследования? Транскраниальное воздействие даёт иногда плодотворные результаты.

— Увы, Елена Станиславовна, — вздохнул я. — У нашей семьи никогда не было денег на современные высокие технологии. Мои родители и нейрошунт мне в кредит поставить не могут.

Дама за столиком еле слышно вздохнула, прежде чем поставить в блокноте — ожившее веянье старины? — очередную галочку.

Она была дипломированный врач-сомнолог.

Светлые волосы, голубые глаза. Лет сорок-пятьдесят с виду — да, разнос может показаться чрезмерным, но в нашу эпоху генженерии и пластургов лучше сформулировать трудно. Я не спрашивал никогда у родителей — или тем более у неё — точную цифру. Для своего возраста, впрочем, она выглядела довольно миловидной — особенно когда каверзно улыбалась.

Как сейчас.

— Позвольте, я к вам подключу этот вот аппарат? — предложила мягко она, почему-то прикусив губу, морщинки в уголках её глаз задрожали. — Вы ляжете на кушетку и попытаетесь расслабиться. Он способствует релаксации и повышению доверительности. Растормаживая отдельные центры коры, он понижает неискренность и в то же время обостряет воспоминания, что позволяет пациенту быть с врачом откровенней.

Я слегка вздрогнул.

Электрический пентотал? Чего только ни выдумают в наше время. Сейчас, как-никак, 2073 год, скоро шагу нельзя будет ступить, чтобы не вляпаться в какого-нибудь искина или технологическую сингулярность.

Хотя большинство людей предпочитает жить по обычаю, как в конце прошлого века, ретроверие захлестнуло планету. Целые общины старинолюбов, лечение таблетками вместо генохимии, всё вот это вот.

Я и сам из подобной семьи.

Хотя отчасти нас к этому вынуждает бюджет.

— Ладно, Елена Станиславовна, — неохотно кивнул я. — П-подключайте.

Не мне с нею спорить, я вообще несовершеннолетний пока что. Это века полтора назад я уже считался бы взрослым формально, а сейчас совершеннолетие наступает лишь в двадцать два.

Плата за прогресс, говорят.

Получение профессиональных знаний тянется едва ли не десятилетиями, инфантильность длится порою до сорока. Мне девятнадцать, но едва ли не все мои сексуальные приключения имели место лишь в Вирту, фантомном мире видеоигр, трифильмов и гипноквестов, да и то — в изрядно подпорченном цензурою виде. Лет ещё двадцать назад цензура кибспейса не была столь жестокой и лютой — я порой, листая архивы старых сетевых сайтов на археологических серваках, преисполняюсь прямо-таки зоологической бешеной зависти к своим ровесникам-интернетчикам из начала текущего века.

Дама в белом халате привстала, скрыв зачем-то улыбку, голову мою оплело потихоньку гнездообразное устройство из проводов. Странно, но оно не расплеталось, сохраняя форму сомбреро или абажура лампы, хотя по идее, учитывая, насколько ажурным сооружение это выглядело, провода давно должны были упасть на пол.

— Замечательно, Александр. — Тут она позволила себе улыбнуться чуть шире, да так, что чёртики в её глазах мне не очень понравились. Как и обращение вдруг по имени — хотя, впрочем, ей и раньше случалось неоднократно менять самым непредсказуемым образом дистанцию, порою переходя на ласково-шутливые интонации. — Вы себя хорошо сейчас чувствуете?..

Я прислушался к ощущениям. Особой расслабленности я пока что не чувствовал. Скорее, напротив, лёгкое волнение от процедуры.

— Думаю, да. — Я кашлянул. — Волнуюсь немного.

Улыбка её стала ещё отчётливее, она слабо двинула один тумблер на виртуально-проективной клавиатуре перед собой.

— А почему, Саш? — Новая улыбка, губы её почему-то едва заметно задрожали. — Ты мне не доверяешь?..

В ушах у меня слегка зашумело.

— Доверяю, но... — Мысли мои начали немного путаться. — Всё-таки новая процедура. Незнакомая. М-мало ли что может пойти не так.

— Это абсолютно безопасно, — проговорила Елена, глядя мне с дружеской теплотою в глаза. — Просто средство достижения откровенности. Не более.

— Ну, мало ли, что лишнего я могу рассказать?..

В первый момент я не понял сам, что произнёс это вслух, фраза показалась мне просто безмолвно подуманной мыслью. А осознав — покраснел.

Елена Станиславовна рассмеялась тихонечко, в уголках глаз её снова образовались улыбчивые морщинки. Пальцы её коснулись нового тумблера.

— Тогда не будем затрагивать до поры особенно лишние темы. — Она сдвинула чуть виртуально-несуществующую рукоятку, мне стало немного легче дышать, хотя спутанность мыслей лишь усилилась. — Ты, стало быть, говоришь, что под действием препарата сны твои в последние дни стали ярче. Насколько именно ярче, Саш? Какого рода, — она сглотнула слюну, — события тебе в эти дни снились?

— Много разного. — Я благодарно закрыл глаза. — Вчера, например, я видел облака верхом на единорогах. Радугу, которую можно было использовать в качестве оружия, чтобы разрубать звёзды. Потом я вдруг понял, что осколки звёзд оказываются на Земле и что из них возникают сны. Это было бы даже забавно, если бы я понял вдруг, что сплю и вижу сон в этот миг, но я об этом не догадывался. Я начал собирать Осколки Сновидений — разноцветные красивые бусинки — с целью не дать ими завладеть некоей другой силе. Но не помню какой — кажется, я слишком рано проснулся.

— Какой милый фантастический сон. — Она сделала, судя по звуку, пометку в блокноте. Да, не надо удивляться, в обычном бумажном блокноте. Среди врачей, как ни странно, непропорционально много ретрофилов. Кроме того, как пошутил один знакомый мой блогер, бумагу не жрут инфовирусы. — А другие занятные сновидения были?..

— В четверг мне приснилось, что я стал человекоподобной крысой-мутантом и сражаюсь за освобождение крыс от диктата человеческой расы. — Образы выплывали из памяти без напряжения, касаясь уст едва ли не раньше, чем я сам успевал их осмыслить. — Это была не мутация, но во сне я называл это мутацией. Просто разум мой... ну как мой... разум человека скопировали в крысиный мозг с помощью нанотехнологий. Я был той самой крысой и нашёл способ через заражение крови дать разум остальным. После этого мы начали строить космическую ракету, чтобы освоить пояс астероидов.

— Великолепно. — Елена Станиславовна скрипнула снова карандашом или авторучкой. Не открывая глаз, я не мог сказать, чем именно. — А в среду?..

— В среду, — ответили сами собой мои губы, — я был котом, уходящим от преследования шпионов Дамблдора. Я должен был защитить Гермиону, проведя её через зазеркальный мир в глубинах Зеркала Желаний. Её пытались задержать призраки её грёз, тайных вытесненных влечений, я же царапал её и кусал, напоминая о миссии, не позволяя останавливаться. Я вылизывал её шершавым языком через трусики, чтобы она думала не о демонах похоти, а обо мне, её верном спутнике, чтобы она ни на миг не забывала о цели.

Пауза. Кажется, Елена Станиславовна выронила карандаш или ручку. Я что, поведал ей только что незаметно что-то не то?

— А потом?.. — В голосе её мелькнул странный неестественный интерес.

— Потом... — Меня словно захлестнуло тёплой удушливой волной. Вспоминать это было стыдно, сладко, приятно, но одновременно усилилось ощущение, что не стоило бы об этом рассказывать. Однако как это делается — «молчать»? — Потом сон изменился.

Солгать?

Что такое есть «ложь»? Нет, я прекрасно помнил смысл этого термина, но он стал для меня чем-то сугубо абстрактным, как чертежи двигателя Алькубьерре.

— Передо мной была моя старшая сестра Света, — жаркий образ из памяти всплыл сам собой, — она просила помочь ей с уроками. Я согласился, но уроки делала почему-то всё равно она, а не я... в то время как я... смотрел на её красивые ноги, её длинные грациозные ноги под коротенькой юбочкой. Закончив с домашним заданием, она заметила мой взгляд, улыбнулась и — словно в награду за помощь — вытянула перед моим взглядом ножки, вытянула прямо ко мне. Ступни её в босоножках оказались прямо на моих брюках. Света... смеясь... начала м-медленно ласкать м-меня...

Я чувствовал, что почему-то горю, по лбу моему стекла вниз капелька пота. Правильно ли рассказывать вслух об этом? Но я не в силах был себя остановить.

— И?..

Нет, интерес в голосе был точно не совсем профессиональным. В интонациях её брезжило что-то ещё, что я сейчас не мог распознать.

— Я проснулся.

— А потом?.. — Снова тот же вопрос. Заданный с неподдельным живым интересом, превосходящим её интерес к сну про радугу или про крысу-мутанта.

Веки мои поднялись с недоумением.

Елена смотрела на меня словно бы в лёгкой робости. Губы её были полуизогнуты в слабой улыбке, но на щёках был еле заметный румянец.

В глазах её, в выражении лица её было нечто трудноидентифицируемое — словно бы смешанный сплав заботы, тревоги и любования. Так ювелир может смотреть на алмаз, который нуждается в осторожной огранке, но который неверным движением можно расколотить в пыль. Так садовод может смотреть на нуждающийся в особом уходе редкий цветок. Так мать может смотреть на своего засыпающего в люльке отпрыска.

— Что было потом, Саш?.. — Заметив, что я открыл глаза, Елена смущённо кашлянула, почему-то передвинула на столе пару предметов, словно пытаясь отвлечь моё внимание от чего-то, повернула ещё один тумблер на виртуальной клавиатуре. — Ты... хорошо себя чувствовал, когда проснулся? — Голос её упал, почти стих, но приобрёл в то же время непередаваемо бархатно-сладкую интонацию. — Что ты... делал? О чём... тогда думал?

— Я...

Покраснев гуще прежнего, я вновь смежил веки. Молчать или лгать я по-прежнему не был способен. Так же как не мог и стереть навеки из памяти сделанное.

— Я... был... очень... взволнован, Елена Станиславовна. — Не будучи в силах прервать поток правды, я заставил себя проговорить её имя-отчество, пытаясь хоть так отдалить миг падения. — И... я... н-начал играть с собой. М... мастурбировать. — Сердце моё ёкнуло на последнем слове, но не произнести его я не мог. — П-представляя... как... Света ласкает меня. Н-ножками.

— Твоя... старшая сестра? — уточнила неизвестно зачем Елена Станиславовна. Написав как будто что-то в блокнотике — но тут же сделав стремительное перечёркивающее движение ручкой.

— Да.

Брови Елены Станиславовны взлетели вверх изящными полукружиями.

— Тебе... правда хотелось бы, чтобы... твоя сестра Света поласкала тебя... в интимном запретном месте... своими красивыми ножками? — Голос её был мягок, по-особенному предупредительно мягок и тёпел, она взглянула ласково-вопросительно мне в глаза. — Не бойся, я никому не скажу. Мне нужно знать это. Для терапии. Чтобы соотнести сны и явь.

Чувствуя, как брюки на мне едва ли не лопаются изнутри, я склонил голову.

— Д-да...

— Что «да», Александр? — Голос её невообразимым образом сделался ещё мягче, ещё слаще, ещё добрее, хотя, казалось бы, дальше было уже некуда. — Скажи это вслух.

Сжав на миг зубы, зажмурившись снова, я почти застонал беззвучно.

— Мне... п-правда хотелось бы, чтобы м-моя сестра Света... п-поласкала меня в запретном интимном месте своими красивыми ножками. П-пожалуйста, Еле... Пожалуйста, Елена Станисла-а-аавовна...

Я услышал негромкий сдержанный смех.

Глаза мои вновь распахнулись, Елена Станиславовна не сидела уже за столом, она стояла перед кушеткой, глядя на меня сверху с дружелюбной иронией как на нашкодившего мальчугана, переплетя между собой на манер зубцов молнии пальчики обеих ладоней.

— Это нехорошо, Саша. — Её стерильные, лишенные маникюра, но от этого не менее эстетичные ноготки поблескивали приятно в тусклом свете кабинетных оранжевых бра. — Света не знает об этом? — Я, чувствуя, что пылаю заживо, помотал головой. — Родителям ты, конечно, тоже об этом не говорил?.. — Я лишь качнул башкой вновь, упёр виноватый взгляд в пол, подозревая, что мне не хватит воздуха для ответа.

Боковым зрением я заметил покачивание её головы, переведя взор на лицо Елены, увидел театральную грустную иронию в её глазах.

— Скажи, а какие у тебя темы... фривольных фантазий обычно? — спросила вдруг она неожиданно невинным тоном, вновь быстро сплетя и сразу же расплетя пальцы. — Ну, кроме мечты о Свете. Мы ведь с тобою так редко разговариваем откровенно, — пара пальцев сдвинулась и тут же раздвинулась вилочкой, — а мне бы хотелось знать о сыне подруги побольше.

Если бы я мог покраснеть гуще, я бы покраснел.

— Много... разных. — Выбрать что-нибудь безопасное и относительно лицепристойное? Теоретически я знал, что как бы надо. Но концепция «лжи», концепция даже «лёгкой увертки» оставалась для меня чем-то не до конца реальным. — Иногда я... думаю об одноклассницах.

Елена Станиславовна присела на край кушетки рядом со мной, отчего что-то внутри меня перевернулось. На левом плече её появилась таинственным образом светло-бежевая сумочка, откуда возник блокнот с авторучкой.

— О ком именно? — Она повернула голову, легко улыбнувшись. — И — что именно думаешь? Только честно. Работа сексуальных подсознательных механизмов имеет большое значение как для сна, так для функционирования психики в целом.

— О К-кате Ястребовой. — В горле моём снова пересохло, я сглотнул слюну, чтобы продолжить. — Об Оле Вариковой. О... Нине Шанелевой.

— Они красивые девочки? — спросила, улыбаясь, Елена. Блокнотик лежал на её колене, к сожалению, почти прикрытом подолом юбки, колено же неторопливо покачивалось.

— Оч-чень.

Я не мог себя остановить, жужжание прибора, к которому были подключены провода на моей голове, словно рассеивало мою сосредоточенность и мешало удерживать при себе какую-либо информацию.

Облизнув губы, я добавил:

— У Кати русые волосы, обворожительная фигурка и очень изящные ножки, пару раз она даже надевала светлые золотистые чулочки почти провокационного вида. Вообще она профессионалка ухода за собой, знает толк в косметике и в одежде, выглядит порой как картинка с ресурса мягкой эротики.

Проклятая паутина на голове мешала молчать, пощипывание в висках путало мысли и обрывало в зачатке любую попытку как-то схитрить или утаить хотя бы часть правды.

Но в то же время — странное дело — я чувствовал, что воображение моё, стиль речи, литературный слог становится как будто под этим воздействием выше.

— Нина держится проще, — добавил я, — косметики и украшений на ней почти не видно, её ставка — естественность. Но при этом она порой одевается чуть ли не смелей Кати, предпочитая несложные с виду, но в то же время очень открытые одеяния салатово-зеленоватых тонов под цвет своих глаз. Юбка её едва ли не вдвое короче, отчего её ноги вызывают не меньше фантазий.

— Волосы её тоже русые? — поинтересовалась неизвестно зачем Елена.

— Светлые.

Я снова смолк. Но приборы гудели, невидимое давление разрывало изнутри мозг, я чувствовал, что не данный до конца ответ рискует свести меня с ума.

— Оля... она как ребёнок. Черноволосый и невинно-проказливый. В личике и поведении её есть что-то до крайности инфантильное, она увлекается сказками и фольклором, она невинна как дитя до сих пор. Поэтому... порой... особенно сладко представлять её... з-за чем-то малопристойным.

— Например? — взлетели вверх домиком брови Елены.

Я вспыхнул снова.

— Однажды она... принесла в класс лягушку. Ну, лишь похвастаться, её домашний зверёк. Она просто ребёнок, я же говорю. Она не подразумевала ничего неприличного. Я же... позже себе представлял... как лягушка эта неожиданно запрыгивает ей в трусики.

Веки мои вновь опустились, мне было легче не видеть сейчас Елены Станиславовны, в то время как фантазия оживала передо мной во всех красках.

— Оля сначала теряется, но потом растворяется в невольном противоестественном удовольствии, в классе всё равно никого уже нет, а холодноватые прикосновения шмыгающего туда-сюда зверя заставляют невинную Оленьку запунцоветь и расставить коленки. Кто знает, может быть, она уже делала так, может быть, подобное случается не впервой, может быть, лягушонок уже запрыгивал раньше туда или вообще выдрессирован для подобного? Тут я вхожу внутрь — ну, допустим, забрать забытый пенал. Внимание моё привлекает красная Оля, она поёрзывает во время разговора со мной, тихо стонет, пальцы её вцепились в передний край парты. Я, задавая очередной вопрос и как будто начиная о чём-то догадываться, наклоняюсь ниже, касаюсь пальцами уголка её платья под партой. Приподнимаю выше. Смотрю на её п-подёргивающиеся трусики...

Я сделал паузу — самое большее, что я себе мог позволить. Может быть, Елена Станиславовна прервёт меня, задаст какой-то вопрос, что позволит мне сменить тему?

— А потом?..

Да, вопрос она всё-таки задала. Но не из той категории.

— А потом... по-разному. — Я по-прежнему не открывал глаз. — Иногда я себе представлял, как протягиваю руку вперёд, надавливаю — прямо сквозь лягушку и трусики — на нежные складочки Оли, отчего та вскрикивает и отстраняется. Иногда — нет. Но так или иначе между нами наступает миг откровенности. Оля мне признаётся, что ей нравятся подобные вещи. Не то чтобы она мне доверяла, но у неё нет выхода, кроме как изобразить внезапную дружбу и доверие — в надежде, что я тоже сочту себя её верным другом и не стану открывать никому её стыдную тайну. Вопрос «кто мне поверит?» не приходит ей в голову, она лишь невинная девочка, застуканная на горячем, застуканная и жутко боящаяся огласки.

Новая пауза. Сглатывание мной слюны — и слабое покачивание кушетки в районе, где сидит Елена Станиславовна. Видимо, она пишет что-то в блокноте?

— Я просовываю пальцы ей в трусики, вернув лягушку в террариум, ласкаю меж ножек девочку. Оля зажмуривается, красная от стыда, никогда ещё она не позволяла ни одному мальчику делать с собою это. Я раздвигаю пальцы в самых заветных глубинах, Оленька тихо стонет. Я раздвигаю пальчики снова, быстрей и быстрее — девочка стонет громче — и неожиданно спрашиваю: «Оль, а ты сделаешь прямо сейчас мне приятное своим ротиком, своим язычком и прекрасными губками? Как я тебе пальчиками. По-дружески. Обещаешь?»

Пауза. Кушетка лишь тихо поскрипывает.

— Оля распахивает глаза в панике, её испуганное и возбуждённое лицо прекрасно, но я не даю ей собраться с мыслями, я ускоряю движения пальцев, взводя рывком девочку прямо к кульминационной точке. Оля снова зажмуривается, передёрнувшись всем телом, стонет громко... выдыхает со всхлипами: «Да! Да, да... да-ааа...»

Выдержав ещё одну паузу — уже без особой надежды — я добавил:

— Даже если Оля и не имела в виду согласие этим возгласом, выбора у неё всё равно уже нет. Выглядит так, будто она поклялась сделать мне это.

Вновь пауза. Жуткое желание открыть глаза — и в то же время не менее жуткая оторопь от самой этой мысли.

— Она смотрит на меня со страхом, страхом и безмолвной мольбой, отчаянно надеясь, что я возьму свою просьбу назад, что я не буду заставлять её делать это. Я лишь улыбаюсь неумолимо. Отступаю чуть-чуть от парты. Расстёгиваю медленно брюки...

Опять пауза.

— И? — Тихий короткий вопрос. Такой тихий, осторожный и нежный, что у меня возникло отчаянное желание переместить руку вверх, схватить ею волдырь на моих собственных брюках, заняться запретным прямо под ласковым взглядом Елены Станиславовны.

— Оля становится на колени. В расширившихся глазах её стоят слёзы, а также ужас и шок, она никак не может поверить, что это она, отличница, тихоня и скромница, главный ребёнок класса, сделает сейчас... подобное. Она... открывает медленно рот. Губы её... к-касаются м-моего члена...

Я застонал еле слышно, бёдра мои задёргались. Мне показалось, или в плавки мои под брюками только что брызнула тонкая струйка смазки? Точнее, предэякулята, который всё равно все и всегда будут называть смазкой, потому что так короче?

— Я вижу, тебе очень нравится Оля. — Елена Станиславовна легко рассмеялась, легко и безоблачно, смех её был как светло-серый одуванчик. — И нравятся невинные девочки, нравится представлять их падение.

Она сделала паузу.

— Я тебя понимаю, Саш.

Глаза мои сами собой распахнулись.

Елена тепло улыбалась, глядя на меня, руки её были сложены целомудренным замочком у пояса, она чуть полураскачивалась на краю кушетки, личико её обросло ямочками. Заметив, что я смотрю на неё, она слегка покраснела, но в то же время улыбнулась шире:

— Ну, а что тут такого, Саша? Доктор всегда должен понимать своего пациента.

Она посмотрела ласково не мои оттопыривающиеся брюки, отчего мне на миг показалось, что я готов немедленно кончить. Перевела взгляд обратно на моё лицо.

— Скажи, а какие ещё были у тебя фантазии об... одноклассницах? — Она медленно провела языком по губам. — Ты рассказал пока только одну из них.

Я мрачно молчал.

Дело было даже не в нежелании о чём-то рассказывать, я чувствовал, что не смогу всё равно сдержаться, не смогу что-либо в себе утаить, жужжание поганых устройств вырывало из меня все мои тайны. Но и собраться с мыслями почему-то мне было непросто.

— Мне... очень интересно слушать тебя. — Рука Елены Станиславовны легла на моё колено. Всего лишь на колено, не более, но я зажмурился, отчаянно удерживаясь от непоправимого. — Скажи, что бы ты ещё сделал... с той же Ниной Шанелевой, ну, или с Катенькой Ястребовой? Если бы мог.

Слабым выдохом, скорее даже стоном, чем словом, из меня вылетело:

— Куп-пил бы её...

Пауза.

Возможно, глаза Елены расширились, я не решался взглянуть на неё, я снова ушёл в спасительную тьму прикрытых век. Сглотнув слюну, я поспешно добавил:

— Это откровенно идиотская дурь, я это знаю. Нереалистичная п-п... психологически. Я придумал этот сюжет ещё в средних классах, когда был вообще идиотом. Хотя я уже тогда догадывался о его бредовости. Но проигрывал в мозгу всё равно — как и теперь — из циничного удовольствия.

Я снова взял небольшую паузу.

Как бы это объяснить?

— Ну, п-понимаете, Елена Станиславовна... все мы встречались когда-то с наглыми гопниками, утверждающими, что любую девчонку можно купить и что за деньги они готовы на всё. Мне захотелось однажды пофантазировать, представив, что было бы, будь это и вправду так. Представив себя, если угодно, сказочно разбогатевшим в таком вот альтернативном мире.

Сглотнув слюну, я продолжил, голос мой немного понизился. О, с какой радостью я бы замолк?

— Вот я вхожу в класс, озолотившийся неведомым образом школьник, личинка будущего олигарха, богатенький буратино, карманы мои разрываются от наличности. Вот я подсаживаюсь к Кате на переменке — никого рядом нет — и, протягивая десятку соларкредитов, предлагаю ей п-показать мне трусики.

Снова сглатывание слюны.

— Катя вспыхивает — глаза её молнией оглядывают обстановку — но свидетели отсутствуют. Взгляд её снова падает на купюру в моей руке. Ей страшно хочется денег. Она, вся пунцовая, опускает руку под парту. Пальцы её дотрагиваются до краешка платья и медленно п-приподнимают его...

— Ты смотришь на её трусики, — полуутвердительным тоном произнесла Елена Станиславовна. Столь сладким и ласковым тоном, что в моих собственных трусах вновь что-то щёлкнуло.

— Смотрю.

Я кашлянул, в лицо моё бросилась кровь.

— Следующую купюру — уже в сто кредитов — я ей предлагаю за то, чтобы она прямо здесь и сейчас расстегнула блузку, задрала маечку и показала мне свою обнажённую грудь. Прямо на перемене. Где кто угодно может увидеть это. Девчонка дрожит, она тяжело дышит, но сто кредитов — не десять, это уже серьёзные взрослые деньги. Катя Ястребова сможет шиковать на эту купюру месяц...

— Она показывает тебе её, — мягко всё тем же тоном полупредположила Елена.

Сердце моё ёкнуло, однако я кивнул.

— Да. Первая красавица класса, элитная девочка из хорошей семьи. Она сидит передо мной с нагой грудью, щёки её румянятся, Катя тяжело дышит. Сосочки её становятся меж тем острыми — кажется, ситуация эта против воли возбуждает её.

Я смолк.

Может быть, можно считать, что фантазия уже рассказана? Разумеется, это не всё, но кто в силах сказать, где начинается одна фантазия и начинается другая? Нет, я не могу.

— Я хочу увидеть падение отличницы, падение прирождённой фотомодели, падение девочки с ресурса мягкой эротики, неоднократно разными способами нас всех дразнившей провокационными нарядами на грани дозволенности. Я предлагаю Кате устроить стриптиз перед всем классом, предельно раскованный стриптиз, увенчивающийся открытыми ласками своего обнажённого тела, бесстыдным получением при всех самого острого сексуального удовольствия. И одновременно — достаю из кармана очередную купюру, размахиваю перед Катиным носом, провожу купюрой прямо по Катиному личику.

Елена Станиславовна чуть слышно хмыкнула.

— Тысяча соларкредитов? — предположила она нейтрально-доброжелательным тоном. Кушетка подо мной снова скрипнула рядом.

— Десять тысяч.

Я облизнул губы, чувствуя, что вспотел.

— Это уже не просто серьёзная сумма. Это — нечто невероятное по меркам подростка. То, что сделает Катю свободной. Хоть съезжай от родителей, бросай школу и переезжай в Диснейленд.

Я уже временами не слышал себя и звука приборов.

— Некоторые подробности я редко себе представлял. Ясно, что в школе под взглядами зануд-учителей подобное не устроить. Поэтому я просто перематывал мысленно время вперёд, к вечеру, когда весь наш класс будет тусоваться в одном интеллигентном клубе неподалеку. Или ещё лучше — перестраивал так сюжет этих грёз, чтобы предшествующий наш разговор происходил не в школе, а в клубе?

Гул крови в ушах был громче.

— Я вывожу Катю за руку прямо на подиум, или на трибуну, или как там сие называется? Говорю публике: «Наша славная девочка хочет вам всем сказать кое-что. Вернее говоря, показать. Показать себя настоящую».

Сглатываю опять слюну.

— Катя, кусая губы, расстёгивает своё тёмно-коричневое школьное платье, оно падает к её ногам. Пальцы её, еле слушаясь девочку, расстёгивают блузку. Почти сняв её, почти оставшись в одном нижнем белье, она оглядывает собравшихся. Парни смотрят на неё с недоумением и восторгом, девчонки — с оторопью.

Новое сглатывание. Кажется, скоро в горле у меня слюны не останется.

— Я нажимаю тайную кнопку. Свет в клубе почти гаснет, освещение становится мягко-приглушенным. Раздается слабая, но пикантная музыка, известная многим школьникам по эротическим фильмам.

Тишина. Слышно лишь заинтересованное дыхание Елены Станиславовны.

— Катя, решив, что пути назад нет, откидывает упрямо назад голову, полуприкрыв глаза, сбрасывает вниз блузку. Руки её начинают путешествовать по всему её телу. Ещё не раздевшись полностью, ещё стоя в красивом дымчатом нижнем белье, она уже ласкает себя через тонкое узорное кружево, ласкает себя при всех, ладонь её задерживается то на правой чашечке красно-чёрного под цвет божьей коровки лифчика, то на срединной лямочке трусиков.

Я облизнул губы.

— То ли утратив контроль над собой, то ли, напротив, пытаясь усилить его, специально себя распалить, чтобы легче было соблюсти свою сторону уговора, Катя, зажмурившись, теребит себя пальчиками через трусики, поигрывает с нежными складочками. Она сидит на корточках посреди клуба, постанывая тихонько под музыку. Свободная её рука нашаривает сзади застёжку лифчика...

— И он падает вниз.

В голосе Елены Станиславовны звучала мягкая удовлетворённость.

— Падает, — охрипнув отчего-то вдруг, подтвердил я.

После паузы добавил:

— Катя стонет громче. Она ласкает уже в открытую грудь, щекочет слабо соски. Другая рука Кати проскальзывает глубже в трусики, она погружает внутрь себя пару пальцев, открывает глаза — и видит всех. Пацанов, смотрящих на неё с горящими от похоти глазами. Девчонок, смотрящих на неё с неверием и отвращением. Кому-то, кажется, даже сделалось дурно.

Кушетка рядом со мною снова еле заметно скрипнула.

— Девочка всхлипывает вполголоса, ей вдруг приходит в голову, что, возможно, десять тысяч кредитов не такая уж и большая цена за падение перед всеми подругами. Но отступать уже поздно, она почти голая сидит перед всеми, ладонь её уже в низу живота, от этой мысли Кате сразу становится в два раза жарче — и в шесть раз влажнее. Пальчики её начинают подёргиваться быстрее. Ладонью свободной руки она отправляет вниз резинку трусиков...

— И снова стонет, — подсказала Елена Станиславовна.

В интонациях её на этот раз явственно прозвучала ирония.

— Да. — У меня уже не было сил, чтобы стесняться. — Первая красавица класса. М-мастурбирующая перед всеми фотомодель. Знающая, что выбора нет, что выбор уже ею сделан, что она совершила это за деньги, что её теперь навеки запомнят такой — и что она, похоже, готова кончить сейчас от одной этой мысли.

Я открыл глаза. Снова закрыл, огненные круги перед глазами не позволили мне успеть что-либо разглядеть.

— Она... погружает вновь в себя пальчики, слабо хихикает, уже мало соображая. Сквозь закрытые веки чувствует вспышку, потом ещё одну. Щелчки.

Новая пауза, чтобы перевести дух. Или я уже забочусь о театральном эффекте?

— Ей становится ясно, что её фотографируют на телефоны. Что её, скорее всего, фотографировали и прежде, но теперь, видя её состояние, пацаны обнаглели и кто-то решил для понта использовать архаичный режим «съёмки со вспышкой». Что эти фото окажутся в вебе, что их наверняка увидят со временем и её предки.

Я снова помедлил.

— Катя с ужасом понимает, что не просто «сможет» теперь, а будет вынуждена покинуть родителей, причём как можно быстрее, по возможности избежав каких бы то ни было разговоров с ними. Что она сама это выбрала — поведясь на проклятые деньги и обрубив себе дорогу назад.

Улыбнувшись косо, со странным садистским удовольствием я повторил:

— Сама.

Странно, но теперь, на подходе к кульминационным мгновениям, мной овладел флегматизм, даже фатализм своего рода.

Будь что будет — я опишу Елене Станиславовне всю эту грязь до конца. Надо только постараться не думать о возникших позже на почве этой сцены ещё более гнусных и извращённых фантазиях?

— Ножки нашей школьной фотомодели, нашей очаровательно-недоступной сказочной феи разъезжаются в разные стороны, она уже не в силах сидеть на корточках, рука её между ног движется всё стремительней и быстрее. Почти плача, умирая от стыда и в то же время чувствуя, как её душит похоть, Катя извивается голая под взглядами всего класса. Новая вспышка съёмки — новый разряд удовольствия. Она снова стонет. Вскрикивает. Наконец, раздвинув пред всеми как последняя шалава ножки, доводит себя до сумасшедшего оргазма пальчиками на глазах у нескольких сотен посетителей клуба...

Я снова смолк.

Где-то примерно с минуту в сомнологическом кабинете была тишина, прерываемая лишь разве моим сиплым дыханием — и отчего-то взволнованным дыханием нашего семейного доктора.

— Какой интересный сюжет. — Рука Елены вновь коснулась моего колена. — Это была вся история, Саш? Или было что-то ещё?

Проклятие.

Сто тридцать тысяч октиллионов сконденсированных сквернословий.

— Б-было, — опять с трудом набрав во рту слюну для сглатывания, подтвердил я. — Было. Но... это... в-вовсе не так занятно, я думаю. Так... небольшая надстройка...

Шум в ушах и жужжание приборов, кажется, усилились. Отчего-то у меня возникло подозрение, что Елена Станиславовна, хотя и не вставая с кушетки, снова сдвинула один из виртуальных тумблеров.

— Расскажи мне о ней.

Ладонь Елены сдвинулась по моему колену чуть выше, хотя и не доходя до опасной зоны. Зажмурившись опять, отчаянно желая, чтобы она зашла дальше, но не будучи в силах попросить об этом, я открыл почти неосознанно в очередной раз рот.

— Мне... представилось как-то раз, что будет, если... если рискнуть обмануть Катю.

Я задышал часто-часто, воскрешая в уме подробности.

— Она с холодным видом, с заплаканным лицом, полностью обнажённая, делает пару шагов в направлении к моему столику. «Где деньги?» Я цинично улыбаюсь: «Какие деньги, Катенька? Мы официально ни о чём не договаривались. Или ты хочешь что-то предъявить мне? Показать всем, своим одноклассникам и родителям, что проделанное тобою только что прекрасное шоу было выполнено лишь за пачку наличных?»

Приоткрываю на мгновение рот, чтобы дышать не только лишь носом.

— Катя остолбеневает, веки её начинают дрожать, щёки заливает краска. Она вдруг понимает, что она, мастурбировавшая только что перед всеми голая шлюшка, с точки зрения внешнего мира сделала это сама и по собственной инициативе. Потому что такая уж Катенька по природе. Потому что ей это нравится. И её родители — и весь её класс — и все её школьные учителя со следующего дня — будут отныне всю её жизнь видеть её только такой.

Облизываю опять пересохшие губы.

— Она с плачем падает на соседнее сиденье столика, начинает умолять меня, стыдить, угрожать. Ну, я же вроде как по сюжету богатенький буратино, олигарх почти, что мне стоит уделить девчонке десять тысяч кредитов, что позволило бы ей разорвать прежние контакты и смягчить позор хоть частично?

— А ты?..

Пальцы Елены Станиславны сжали чуть сильнее моё бедро.

— Я... я улыбаюсь неумолимо. «Ничем не могу помочь тебе, Кать. Хотя...»

Я зажмурился крепче.

Мне почему-то казалось, что Елена смотрит на меня сейчас, смотрит и ласково улыбается, отчего ощущения мои становились неописуемыми.

— «Всё зависит от того, на что ты готова. Мы можем закрепить сделку через сайт MоnеyGаsе.соm, он регистрирует соглашения подобного рода между лицами старше шестнадцати».

Кажется, майка на мне насквозь взмокла.

— И... в общем... я предлагаю ей стать сексуальной игрушкой для всего класса, весь остаток вечера выполнять все сексуальные желания своих одноклассников и одноклассниц, причём объявить об этом прямо сейчас открыто.

— И она соглашается? — впустила в голос Елена Станиславовна капельку недоверия.

— Не сразу, — признал я. — Она смотрит на меня в шоке, почти в ярости, грудь её вздымается и опускается, Катя забыла даже, что сидит голая, отчего пафос сцены немного снижается. Я лишь улыбаюсь безжалостно, приподняв бровь. Катя шмыгает носиком, вспомнив опять, что ей сейчас возвращаться домой, к родителям, которые, возможно, как раз в эту минуту просматривают развратное шоу в исполнении их дочери. Я невозмутимо увеличиваю ставку раз в десять, предлагая в награду ей уже сто тысяч кредитов...

— Соглашается, — произнесла полуутвердительно доктор-сомнолог. Размеренным бархатным голосом. Словно бы слегка торжествующим от своей правоты.

— Соглашается, — не стал спорить я.

— И?..

Пальцы её принялись снова размеренно поглаживать моё бедро. Я стиснул зубы, еле удерживаясь, чтобы не застонать.

— К-катя... возвращается на сцену, трибуну, амфитеатр или как там это называется... и, пытаясь улыбаться дрожащими губами, объявляет, что будет сегодня весь вечер выполнять любые сексуальные желания своих одноклассников и одноклассниц.

Елена чуть расправила мои брюки. Совсем чуть-чуть, но так, что натяжение ткани почувствовалось в самом запретном месте. Фактически она пощекотала меня там — но косвенно.

— П-пацаны... о-ооо-ох... залезают на трибуну и начинают без лишних слов трогать, лапать, ласкать её везде. Кто-то по-прежнему фотографирует... Её устанавливают на коленки, её заставляют сосать, заставляют глотать, спускают ей... на волосы, грудь и лицо. Используют — даже без вазелина — её оттопыренную попку...

— Какие изобретательные.

Странно, но в голосе Елены Станиславовны я не расслышал особой искренности. Что ж, это действительно банальная гнусь, банальная мерзость, которую из-под фейкового аккаунта взрослого можно увидеть на любом некоммерческом порносайте?

— Да.

Я сглотнул вновь комок в горле.

— По мере сброса первичной похоти фантазии пацанов становятся более неклассическими, более извращёнными. Канищев — это наш дебошир — заставляет её вслух произносить разные гадости про себя, ещё и записывая это на видео. Что она проститутка, что она давно мечтала дать всему классу, что она хочет попробовать на вкус... член... физрука. Катя... повинуется послушно, она плачет, но в то же время по приказу хулигана дразнит себя одновременно пальчиками, тело её... отзывается на унижение странным образом почти против её собственной воли...

— Бедная девочка.

Странно, но в голосе дипломированного сомнолога я не расслышал при этом особенного сочувствия.

— Зайчиков и Евграшин предлагают ей перевести стрелку на собственных предков, им это кажется более смешным и развратным, они заставляют Катю мастурбировать перед видеокамерой и рассказывать, как ей... якобы хотелось бы вылизать член собственного отца, как по утрам она... — я сглотнул слюну, сам чувствуя тошноту от своих слов, от воображаемого взгляда «глазами Елены Станиславовны» на свою же фантазию, — м-минут по десять ласкает себя, представляя... по всему своему телу... непр-риличные поцелуи матери. Вся красная, еле дыша, Катя делает это... глаза её уже совершенно безумны, она глухо стонет. Она уже слишком далеко зашла, чтобы остановиться?

Кажется, Елена то ли хмыкнула вполголоса, то ли что-то сказала. Я не услышал и не старался услышать.

— Пацаны откровенно хохочут, как глумливые демоны. Канищев предлагает ей... позвонить прямо сейчас собственному отцу на работу. Игриво спросить... не хочет ли он, чтобы его дочка пососала слегка ему член. Предложить ему... расстегнуть брюки и немного себя поласкать, слушая её нежный голос...

Меня пробирает слабой дрожью, дрожью, похожей на разряд электричества. Или то задрожала на бедре моём ласковая ладонь Елены?

— Катя... едва ли не теряет дар речи от подобного предложения. Вся красная, в истерике, в ужасе она переводит взгляд на меня, стоящего поодаль. Ведь лишь я один могу ослабить условия сделки или сменить на более мягкую, ибо сделка, заключённая Катей в надежде хотя бы жульническим способом избавиться от нежеланной встречи с родителями, оказывается теперь ненужной, она окольным путём приводит Катеньку к тому же, делая бессмысленным всё это падение, все эти жертвы, потерю себя и размен своей чести на сто тысяч кредов?..

Пауза. На этот раз не прерываемая даже дыханием Елены — вероятно, она затаила его.

— Я лишь делаю в сторону шаг с беспощадной улыбкой. Ещё шаг. Покидая помещение клуба. Храня на дне своих глазных яблок изображение смотрящей на меня с безмолвной мольбой заплаканной девочки. Понимающей, что её больше нет.

Ещё одна пауза. Ещё один гулкий стук сердца.

Нехотя, словно стравливая давление газа в несуществующем свинцовом баллоне, я резюмирую, разъясняя только что сказанное и подводя итог саге:

— Гордая Катя Ястребова, кумир класса и недоступная фея-богиня, больше не существует. Есть лишь шлюха, опозорившаяся навек перед всеми, плачущий кусок мяса, послушная блядь со свисающими с волос клочьями спермы, которая ткнёт сейчас пальцем в контакт собственного папаши и станет с ним грязно по телефону заигрывать.

Здесь я наконец смолк.

Подсознание моё позволило мне умолкнуть. Гудение ненасытных приборов позволило мне умолкнуть. Я изложил этот идиотский бэд-трип вроде бы весь целиком — и теперь мог, хотя не без усилий, сдерживать уста на замке.

В кабинете, не считая гула упомянутой аппаратуры, стояла мирная тишина, не прерываемая уже вопросами Елены Станиславовны. Я продолжал лежать на кушетке с закрытыми глазами и встревоженно думал, кто я теперь для неё.

Сын подруги, смешной безобидный подросток?

Едва ли.

В сущности, я только что совершил каминг-аут, отчасти подобный бесстыдному выступлению Катеньки перед публикой из мной же придуманного сюжета. Выступлению, уничтожившему навсегда её прежний облик и прежнюю репутацию, растоптавшему саму её суть.

И, как и в случае с Катей, пути назад нет.

Катя в фантазиях моих уничтожила себя перед всеми, я — пока только лишь перед Еленой Станиславовной. Расскажет ли она кому-либо об услышанном, неизвестно. Но прежних лёгких бесед между нами уже никогда не будет.

— О чём призадумался, Саш?

О нет.

Новый вопрос, вопрос, на который я не могу не ответить. Пока Елена молчала, я ещё мог забыть о проклятом психотронном приборе, но не теперь.

— П-пытаюсь представить, что вы теперь... думаете обо мне. — Кажется, я засопел невольно. Ну, это не самое страшное. Думаю, если бы не подключенный ко мне прибор, я бы вообще разревелся и не смог вымолвить ни слова, но парадокс в том, что влияние аппаратуры, развязывая мне язык, одновременно словно бы слегка успокаивало. Слова находились почти сами собой, выпрыгивая изо рта. — Надеюсь, вы... п-понимаете, что эти фантазии не предназначались для реального воплощения. И что я... не считаю представляемое в них чем-то хорошим. Я... я...

Ладно, насчёт «находились почти сами собой» я немного преувеличил.

— Ты не психопат, ты просто творчески мыслишь. — Елена Станиславовна снова рассмеялась с деланной лёгкостью, но теперь в её интонациях я заметил толику горечи. Наверное, это какая-то старая цитата из книги, с которыми вечно носятся баймеры, дети двадцатых? — Не ты первый, не ты последний. Я, конечно, не очень часто беседую с пациентами на подобные темы, но исследования... которые я делала в Вирту, показывают мне, что фантазии твои не столь уж необыкновенны и уникальны.

Мне показалось, или на слове «исследования» ямочки на лице Елены Станиславовны стали чуть глубже, она задышала чаще и слегка покраснела, облизнувшись и поправив зачем-то край халатика?

Нет, нет и нет.

Это взрослая серьёзная женщина, давняя мамина подруга, у неё есть диплом и профессия. Зачем вообще человеку, у которого есть возраст, диплом и профессия, думать о чём-либо извращённом? Нужно ли такому человеку либидо? Все вокруг говорят, что «стоящему человеку всё это не требуется» и что «половые перверсии — от безделья».

Я же — просто дегенерат, которому мерещится странное.

— Ты унизил в своих фантазиях ангела. — Видимо, это она об Оле. Катя едва ли заслуживала столь высокого звания — как в моём описании, так и в реальности. — Ты унизил богиню. После подобного я даже побаиваюсь спрашивать тебя о мечтах, которые ты питал в отношении третьей из миловидных девочек вашего класса, некоей Нины Шанелевой.

Щёки мои налились предательской пунцовой, взгляд опустился.

О нет, я не маньяк-садист, мазохистская сторона развита во мне кое-где местами даже сильнее. Но едва ли Елена Станиславовна станет об этом спрашивать, а я не рискну рассказать.

— Кстати, — Елена щёлкнула ноготками по блокноту, — а как бы её обозначить в рамках этой классификации? Кто она — ангел или богиня?

Я смежил веки. Раздумье, как бы там ни было, долгим не оказалось.

— Поэтесса, — вылетело из меня словно само собой. — Или, если выбирать фэнтезийного персонажа, дриада.

— Из-за зеленоватых глаз и одежды? — в голосе Елены Станиславовны скользнула различимо насмешка. Нет, похоже, что исповеди мои до сих пор продолжали скорее её забавлять, чем пугать или вызывать тошноту.

— Н-не только.

— Из-за чего же ещё?

Я зажмурился крепче, потом открыл глаза. Разницы особенной не было. Елена Станиславовна, к счастью, пока не смотрела всё равно в мою сторону.

— Из-за минимализма в своём гардеробе. Из-за пренебреженья к косметике, которая, впрочем, ей при её внешности не особо нужна. Из-за её экологических — почти экофашистских — убеждений. Из-за её увлечённости разными изящными сферами, от стихосложения до гадания на картах Таро.

Кончик её авторучки коснулся бумаги и выписал несколько зигзагов.

— Хорошо. Дриада.

Мне почему-то показалось, что Елена Станиславовна просто рисует там чёртиков или, как я когда-то в детском саду, скелетов.

— И что бы ты хотел, Саш, с нею сделать, что ты с ней творил в своих грёзах? Только не говори, что что-то высококультурное и приличное. Не поверю.

Я фыркнул невольно.

— Склонял... к противоестественному и небиологичному. — Голос мой снова упал, ни дать ни взять — оправдывающийся за двойку первоклассник. — То есть — к нормальным вообще-то вещам, но таким, которых биоконсерваторы её типа обычно крайне не любят. В-вы сами сказали, Ел-лена Станиславовна... м-мне нравится унижать.

— К загрузке сознания в «облако»? — Нет, теперь насмешка в голосе Елены была явственно ощутимой, это было почти глумлением.

— Что? О, нет. — Я неизвестно зачем слабо покачал головой. — Всего лишь к гомосексуальной связи. С её подругой, той самой Катей Ястребовой.

— Вот как.

Кончик авторучки выписал круг.

— Каким же образом?

Молчать я по-прежнему не мог. Сейчас мне придётся снова потерять перед Еленой те мнимые «очки интеллектуальности», которые я предыдущими горько-самоироничными фразами мог в её глазах набрать.

— Удручающе примитивным. — Ну, хотя бы сам признаю вслух это. — Тут на самом деле не о чём рассказывать. — Хорошо бы Елена поверила. — Это форк предыдущей моей фантазии, грёзы на тему «Что было бы, будь я богатеньким и будь все девчонки сказочно падкими на деньги».

— Хм, Саш. — Елена едва уловимо поморщилась, похоже, начиная доверять моему суждению. — Расскажи хоть вкратце.

— Это, — с неохотой открыл я рот, — альтернативная ветка сценария, где я тоже развёл Катю на стриптиз перед классом, но не в каком-то там клубе, а прямо в классе в перерыве между уроками. В этом варианте сюжета я не обманываю Катю с деньгами, а её никто не фотографирует на телефон — заметно, во всяком случае? — так что Ястребова решает доучиться в школе как минимум этот день до конца. А то и вовсе — не сваливать пока от родителей.

Помолчав, я с подчёркнуто скучным видом добавил:

— Ну, потом я подсаживаюсь к Нине, развожу её постепенно за деньги на всё большие и большие небезопасные шалости. Примерно как Катю. Убеждаю её приподнять платьице передо мной, показать грудь, снять и отдать мне трусики. Уговариваю её провести остаток уроков со специальным дистанционно управляемым устройством меж ножек.

Кинув взгляд на Елену и тут же спрятав его, я уточнил смущённо:

— Идея здесь в том, что она не сможет это устройство вытащить, там хитрые крепления, а если она пожалуется кому-то, то нарушит этим зарегистрированную через MоnеyGаsе.соm сделку, а сумма на кону стоит довольно серьёзная, хотя и меньшая, чем была обещана Кате. Кроме того, если Нина нарушит обет, я смогу вывести на всеобщее обозрение то, на что она готова за деньги, этого она не может позволить. Согласно обету, она обязана держать устройство в себе и терпеть до конца учебного дня, ходить в туалет оно не мешает. Нина не имеет права даже ласкать себя — зарегистрированный факт этого будет нарушением сделки.

Закрыв снова глаза, я воскресил в уме хоровод мысленных образов.

— Я сам ласкаю её почти непрерывно при помощи этого устройства, нажимая на кнопочки пульта, когда она разговаривает с кем-то по телефону, щекоча её разрядами дразнящего электричества, когда она отвечает на вопросы учителя. Я подвожу её к пику, краю, пределу, но не позволяю ей кончить, делаю так, что бедная девочка не может уже вообще ни о чём думать, она течёт сквозь одежду и с полузакрытыми глазами тихо постанывает. Она готова уже молить о блаженстве, подсев ко мне рядом в подсобном помещении класса, где нет никого, кроме нас, она смотрит на меня потерянными глазами лесного эльфа. Я кладу руку ей на колено, сдвигаю чуть выше — и девчонка не протестует, лишь закусывает со стоном губу, она готова ради оргазма на всё, даже на то, чтобы ей доставил его пятернёю утырок моего типа.

— Но ты, разумеется, не даруешь ей столь лёгкое удовольствие, — негромко проговорила, словно бы раздумывая вслух, Елена Станиславовна.

Интонации её на этот раз не были ласковыми, как, впрочем, не были и особенно осуждающими. Скорее, рассеянно-отстранёнными.

— Разумеется.

Нет нужды отрицать очевидное. Даже если бы я мог.

— Я прошу Нину вместо этого, поигрывая с её бедром под платьем, попытаться представить свою подругу Катю... обнажённой. Нина округляет глаза, смотрит на меня в непонимающем шоке. Я улыбаюсь: «Представь».

Снова — негромкое сглатывание слюны.

— Видя по личику Нины, что она сдалась и действительно пытается представить требуемое, я вознаграждаю её сильным разрядом меж бёдер. Ну, не болезненным, а всё ещё приятного уровня.

Сам затрудняюсь сказать, кто именно сглотнул слюну. Я или Елена.

— Нина почти хнычет, я не ослабляю словесный напор. Мягко, точно рассчитанными фразами я заставляю Нину вспомнить недавний Катин стриптиз, вспомнить Катины пальцы меж ножек, вспомнить румянец на Катином личике и её сумасшедший оргазм перед классом. И после каждой реплики — после каждого нового воспоминания Нины — награждаю её всё более и более сильными разрядами удовольствия, заставляя эльфийку плакать от наслаждения и стыда, понимая, что она упивается унижением лучшей подруги.

— Как просто всё в сексуальных фантазиях половозрелого мальчика. — Елена Станиславовна с иронией покачала головой. — Сделать за пару часов из закоренелой гетеросексуалки «бишечку».

— Где-то я читал, что все женщины бисексуальны, а кто утверждает, что нет, у тех это из-за религиозного воспитания или иных подобных глупых причин. Правда это или нет, я не знаю, но по общению в онлайне замечал, что среди девушек меньше, гораздо меньше гомофобок.

Елена лишь хмыкнула.

— А дальше? — поинтересовалась она.

— Я заставляю её произносить вслух разные наполовину правдивые вещи в отношении Кати. Наполовину правдивые — сейчас, когда Нина сходит с ума от устройства под юбкой, когда она почти готова на всё ради оргазма. Заставляю её говорить вслух, что она хотела бы кончить от Катиной ладони, что ей хотелось бы, чтобы Катя Ястребова лизала её между ножек, что она мечтает быть трахнутой страпоном, надетым на Катю. Естественно, за каждую новую реплику я награждаю Нину новыми разрядами тока.

Губы мои, кажется, невольно искривились в улыбке.

— Девственная лесная дриада теряет самоконтроль, она глухо стонет, откидывает голову назад, просовывает руку в трусики — и, продолжая выкрикивать по инерции последние похабные фразы, кончает, кончает, кончает со слезами и счастьем прямо у меня на глазах.

Я приумолкаю. Чёрт, я, кажется, собирался описать эту грёзу коротко?

— В общем, Нина нарушила сделку. Никаких денег она не получает. Хуже того, она чувствует, что предала Катю. Ещё хуже того — она узнаёт, что я могу не только показать всему классу её продажность, но и продемонстрировать только что снятое видео с её эротическими фантазиями о Кате Ястребовой.

Пауза. В этот раз чисто театральная — продолжение я, увы, помню хорошо.

— Я успокаиваю Нину, говоря, что, так и быть, не предам компромат гласности, если она продержит устройство меж ножек до конца учебного дня. Нина жуёт смущённо губами, но соглашается. Она предпочла бы вытащить прибор, она чувствует, что его электрические покалывания продолжают её будоражить, что даже пережитый ею только что сумасшедший оргазм лишь временно сбросил на ноль метафорическую «полоску возбуждения» — и «полоска» эта сейчас с удивительной скоростью восстанавливается. Конечно, откуда ей знать, какие хитрые вещества устройство меж её ног выделяет?

Елена Станиславовна снова вполголоса хмыкнула.

Я подумал, что ей, как врачу, возможно, необыкновенно забавно слушать рассуждения подростка об «особо сильных афродизиаках» — которых, вполне может быть, даже и не существует в реальности.

— Я добавляю, что есть ещё пара условий, которые Нина должна соблюсти, чтобы я её никому не выдал. Я протягиваю ей обруч видеоконтроллера, который она должна будет носить до конца учебного дня, обруч, который позволит мне следить за её поведением. Я говорю ей, что она должна быть рядом с Катей, не отдаляться от неё дольше чем на пять минут и чаще раза в час, иначе наше соглашение расторгается.

Медлю, прежде чем добавить следующую фразу.

— Ещё я говорю — как бы с деланной неохотой — что вообще-то у Нины есть ещё шанс заработать оговорённую сумму. Даже раз в десять большую — сравнимую, к слову, с той, что получила Катя за саморазоблачение перед классом, хоть Нина об этом и не догадывается. Говоря это, я усиливаю опять дразнящую электрическую щекотку устройства.

— Если она соблазнит Катю.

— Если она соблазнит Катю, — подтвердил я. — Совратит собственную подругу. Займётся с ней сексом. В школе. Во время этого учебного дня. В этом случае Нина получит сумасшедшие деньги — и, разумеется, никто ни о чём не узнает.

Тишина. Прерываемая, конечно, привычным уже гулом аппаратуры.

— Дриада делает шокированные глаза, пытается прикинуться оскорблённой, но усиливающиеся пульсации устройства заставляют её застонать, она не в силах особенно спорить. Я говорю, что хуже от такой связи никому не будет, хотя, разумеется, решать ей самой. Но что она в любом случае должна сейчас пойти к Кате, если не хочет лишиться как минимум своих тайн.

Гул вроде бы стал на минуту чуть выше. Или ниже?

Нет, показалось.

— Дальше мной представлялась целая пантомима, которую долго описывать. Нина сидит рядом с Катей, пытается иногда спокойно с нею беседовать, но устройство меж бёдер сводит её с ума. Как и рефлексы, которые я у неё старательно выработал. Её действительно дико заводит теперь мысль о Катиных ножках, о её ладони у Нины меж ног, о Катином язычке.

Голос мой опустился ещё ниже, почти до шёпота. Расслышит ли хоть слово Елена Станиславовна?

— Стоит ей кинуть на Катю взгляд, как её бросает в дикую похоть. Стоит ей сесть к Кате ближе, коснуться ладонью её руки, как она почти кончает от удовольствия. Нина и не подозревает, что отчасти это происходит из-за моего прямого влияния, я слежу за девчонками и иногда в нужный момент нажимаю на выбранную кнопку пульта.

Чувствую, что брюки мои вновь оттопыриваются, что кровь моя отлила от мозга. Снова держу глаза закрытыми, мне стыдно смотреть на Елену.

Кажется, меня вновь затянуло в рассказываемую фантазию?

— Нина... подсовывает Кате записку с просьбой выйти в подсобку поговорить. Девчонки... скрываются там.

Дышу тяжело. Только подумать, я ещё пять минут назад полагал, что хотя бы о третьем сюжете буду рассказывать со спокойной и горькой самоиронией мрачного мизантропа-подростка?

— Там... я как бы слежу за девчонками через видеоконтроллер... Нина смотрит на Катю, дрожа от новых ударов нежного тока, по бёдрам её стекает вниз смазка. Плача, она целует ничего не понимающую подругу, обнимает её. Шепчет на ухо что-то банальное и лживое, что-то в стиле: «Я всегда хотела тебя, всегда мечтала о тебе. Давай сделаем это здесь и сейчас?»

— Оу. — Похоже, что Елена Станиславовна оценила романтику.

— Катя, естественно, отбивается, но не особо активно. Нина умоляет её — и по аргументации её видно, что мои слова насчёт «хуже не будет» застряли у неё в сознании. Действительно, ну кому станет хуже, если Нина вдруг испытает оргазм от своей же подружки и получит украдкой за это дикие деньги?

Не удержавшись, я издал что-то вроде хихиканья. И неловко сглотнул слюну.

— «Ну пожалуйста, Кать. Ты ведь ничего не теряешь. Никому от этого хуже не будет. А я всегда об этом мечтала. Чуть ли не с первого дня знакомства с тобой».

Фыркаю неловко.

— Тут, конечно, лесной эльф врёт, как дышит. И очень быстро переходит на лесть. «Ты такая смелая, Катя. Я видела, что ты сегодня сделала перед всем классом. Я почувствовала в тебе силу. Почувствовала, что ты можешь отвергнуть обычаи, что ты способна перейти черту. Что мы можем перейти её вместе».

Облизываю губы.

— Катя нервно дрожит, её пронизывают колебания. Но руки подруги тем временем странствуют по всему её телу, лапают её грудь, ласкают соски, проникают даже в трусики. Ей не так уж и легко думать, когда губы светловолосой экофашистки-эльфийки уже прижались к низу её живота, а кончик языка почти касается... заветной бусинки. «А, была не была», — решает внутри себя Катя. У неё есть теперь деньги, полученные за тот сумасшедший позорный стриптиз, она может теперь строить свою жизнь сама. Школу, возможно, она так или иначе скоро покинет, так почему бы не согласиться на безумное лесбийское предложение давней подруги?

Молчу некоторое время, обдумывая следующие реплики. Осталось лишь несколько фраз, так что лучше попробовать подобрать обороты потщательней.

— Я же — это уже кульминация? — лишь посмеиваюсь втихаря. Обе девочки у меня на экране. Обе девочки у меня на крючке — при всей их нынешней внешней финансовой самостоятельности. Через Катю я могу управлять Ниной — Нина едва ли захочет, чтобы Катя узнала, что лучшая подруга соблазнила её ради денег и засняла это на видео, она готова будет на всё, чтобы избежать этого. Через Нину я могу управлять Катей — Катя теперь, преодолев порог подозрительности, доверяет подруге куда сильней прежнего, она пойдёт на самые разные сексуальные эксперименты, если Нина предложит. Обе они в руках у меня. Одна из них будет с каждым мгновением всё сильнее входить во вкус предательства и манипуляций, а другая — запутываться в сладенькой паутине. Я оборву её нити, когда захочу, чтобы насладиться обидой и ужасом в глазах обманутой жертвы. Или — оставлю как есть. Я могу делать что угодно с этим театром. Я победитель...

Должен сознаться, для победителя голос мой был слишком уж слабым к концу всей этой тирады. Я беспомощно смолк, весь дрожа и не решаясь взглянуть на Елену Станиславовну, та же, похоже, тихо что-то мурлыкала, шелестя листиками бумаги.

Оцепенение в брюках моих медленно стало спадать. Впрочем, при этом по паху моему чередою прошли тягучие сладкие волны, отчего я чуть было не застонал. Открыв глаза, всё же осмелился кинуть взгляд на свою взрослую слушательницу.

Елена Станиславовна улыбалась.

Улыбка её была странной, тоскливо-мечтательной, она уже не сидела на краешке моего лежбища, а стояла напротив меня, держа в руке почему-то украшавший прежде хрустальную вазу белый тюльпан. Пальцы её касались рассеянно лепестков, то щекоча их, то перебирая.

— Диковинная фантазия, Саш. Необычная с этической точки зрения.

Улыбка на губах Елены почему-то стала чуть ярче, на щеках проступил румянец и ямочки. Одновременно с этим — глаза её будто бы опасно блеснули.

— Скажи, — кончики пальцев её игриво ущипнули цветок у самого основания лепестков, — а о чём ты сейчас размышляешь? Если, — она поласкала пальчиками основание, — честно.

— О, — я был в ужасе. Я знал, отлично знал, что сейчас скажу, но не в силах был никак себя остановить, — ваших пальцах. Они... б-божественны, Ел-лена Станиславовна...

Жалкая лесть в надежде, что доктор на середине моего отчёта вдруг сменит тему? Эх, если бы.

— Вот как?.. — Улыбка её была неумолима, кончики пальцев же её двигались всё быстрее.

— Д-да. — Я снова сглотнул слюну, слюну, которой опять не было. — Мне бы... х-хотелось... чтобы они... п-приласкали сейчас мой член. Ппростите, Елена Станиславовна...

— Вот как, — повторила она. Уже скорее утвердительным, чем вопросительным, странно умиротворённым тоном.

Она перестала ласкать игриво цветок, обе руки её — вместе со злосчастным растением — оказались сложены на уровне пояса. Она стояла прямо напротив кушетки, поза её отдавала одновременно смирением и сексуальностью, улыбка же её — и одновременно лёгкая краска на щёчках — заставляли снова и снова взрываться мой пах вожделением.

— Стало быть, у тебя неприличные грёзы не только о Нине и Катеньке, не только о девочках из твоего класса, не только о единокровной твоей сестре. Ты фантазируешь, — она облизнулась, я весь задрожал, отчаянно надеясь, что она не заставит меня рассказывать, какие мысли у меня вызывает её язык, её губы, — также и обо мне.

Она сделала пару шагов к кушетке, склонившись надо мною, взгляд её серо-голубых глаз встретился прямо с моим.

— Да, Саш?..

Я не мог отрицать. Более того, меня охватило чувство, что приборы тут почти не у дел.

— Да, — в горле моём стало сухо, — д-доктор...

Глаза её, кажется, заполнили всё моё поле зрения. Мне, кажется, грозил пламенный взрыв от переполняющего меня изнутри жара.

— Чем ты обычно занимаешься в такие моменты, Саша?..

Приборы загудели громче, затикали, но я еле слышал это. В глазах моих стало мутно.

— М-м... — я облизнул губы. Начал снова, выдавил одним выдохом: — М-мастурбирую...

Она отступила на шаг, расплела руки. Левая её ладонь осталась у паха с цветком, отчего меня залихорадило хороводом нелепых фантазий, правая же взмыла вверх и застыла у высокой груди.

— Тебе бы хотелось, — Елена Станиславовна перехватила мой взор, набрала будто специально в грудь воздуха, — сделать это сейчас?..

Меня потянуло кинуть взгляд вперёд, кинуть его на свои брюки, но это не так-то легко, когда ты лежишь на кушетке без высокого изголовья. Впрочем, я догадывался и без этого, что там всё вздуто шатром.

— Да, — выдохнул я, — доктор...

Она улыбалась, разглядывая меня словно бы с любованием, как ювелир разглядывает уже почти огранённый алмаз. Мне и правда хотелось, отчаянно хотелось вытянуть руку вперёд, заняться самоудовлетворением под её взглядом — и будь что будет.

Что же удерживает меня? Страх, что она узнает тогда о моих желаниях, нелепый, учитывая, что она и так о них уже знает?

— Но ты не делаешь этого. — Елена Станиславовна словно читала мои мысли. — Боишься, что я плохо о тебе подумаю? Но я ведь и так уже знаю о твоём желании заняться этим прямо сейчас. Грань между мыслью и действием — она так бессмысленна иногда, Саш, особенно в наши дни и особенно на приёме у нейротерапевта.

— Ел-ле-ена Станисл-лаавовна...

Я не выдержал. Я вытянул резко руку вперёд и, глядя, как смеются глаза Елены Станиславовны, резко потёр себя через брюки, сжал оттопырившийся бугор, застонал громче прямо под тёплым ласковым взглядом маминой подруги.

Я самоудовлетворялся, грязно постанывая, не будучи в силах остановиться, у неё на глазах. Мне хотелось закрыть глаза, но я не мог, зрелище продолжающей стоять передо мною и иронически разглядывающей меня Елены просто сводило с ума.

Рассмеявшись тихо, она покачала головой.

— Тебе это нравится, Саш. Мастурбировать на кушетке в кабинете на приёме у сомнолога, мастурбировать прямо на глазах у своего собственного доктора. Просто поразительно, Саш. Тебе это правда, действительно, на самом деле нравится?

Она снова села за свой компьютерный столик, правая её рука подпёрла подбородок, в то время как сама Елена вновь устремила на меня свой насмешливый взгляд.

Левая её рука скрылась под столиком, зона промежности была скрыта столешницей, но я видел её оголённые ножки и лёгкую дрожь их, что почти лишало рассудка.

— Да, доктор. — Я смежил веки. В обычном состоянии ума мне бы не пришло в голову истолковывать так слабое подрагивание её левого колена, но сейчас мне хотелось, отчаянно хотелось, чтобы Елена Станиславовна делала под столиком нечто запретное. — Оч-чень...

— Как интересно.

Открыв вновь глаза, я увидел по изменениям позы, как Елена Станиславовна под столом что-то делает. Может быть, просто закидывает ногу на ногу, может быть, оправляет халатик. Но мне, естественно, хотелось предположить сейчас самое похабное.

— А о чём ты думаешь, — голос её слабо дрогнул, — прямо сейчас, Сашенька?..

Я снова зажмурился.

— О том, как в-вы... м-мастурбируете, Елена Станиславовна. — Горло моё словно сдавило, щёки залило краской. Что, если она вовсе не делает этого в данную минуту? — М-мне бы... уж-жасно хотелось... вас ув-видеть за этим. А... ах. Ел-лена!..

Рука моя законвульсировала, забилась, словно в истерике, но титаническим усилием воли я сумел удержать её в последний момент, сдержать томительные движения. Остановиться едва ли не в шести метрах от пропасти.

Сердце моё колотилось как сумасшедшее, жар бродил по щекам и едва ли не по всему моему телу. Открыв рот, захватив лёгкими пару глотков свежайшего воздуха, я осмелился мгновением позже приоткрыть заодно и глаза.

Елена Станиславовна уже не сидела за своим компьютерным столиком.

Она восседала опять на краешке моего уютного лежбища, как ухитрилась незаметно подсесть — оставалось загадкой. Руки мои, разумеется, в ужасе отпрянули инстинктивно от паха.

Халатик её, вообще-то достаточно строгой официозной длины, был сейчас так заправлен, что во мне всколыхнулись опять вспыхнувшие было минуту назад непристойные подозрения.

Разрез халатика был сдвинут вперёд, так, что через него были превосходно просматривались колени и бёдра Елены, просматривались так хорошо, что их хотелось коснуться.

Доктор-сомнолог, видя мою реакцию, лишь улыбнулась. И дотронулась рукой до колена.

— Вот, значит, как, Саш. — Голос её был слаще меда, отчего голова моя закружилась. Ну, и ещё, может быть, от влияния приборов. — Ты хочешь увидеть своего доктора, Елену Станиславовну Лесненко, подругу собственной матери... мастурбирующей. — Рука её погладила медленно нагое колено, коснулась бедра. — Так, Саш?..

Я закрыл глаза.

И тут же открыл — в паническом опасении упустить что-либо из возможного.

— Д-да, Елена Станиславовна. — Голос мой почти не дрожал.

— Скажи вслух это.

Она безжалостно улыбалась, глядя в глаза мне, ладонь её застыла у оголённого бедра в самом провокационном виде. Если смотреть лишь боковым зрением или не приглядываться специально — грязные помыслы просто сведут в это мгновенье с ума.

— Я... — глаза мои снова смежились на минуту, — хочу... ув-видеть... своего док-ктора-сомнолога Елену Станиславовну Лесненко... п-подругу собственной м-матери... м-м... мм-мм-мм... ооо-ооо-ооох... мм-ммастурбирующей.

— Вот, значит, как, — глядя в пространство, почти беззвучно повторила она.

Ладонь её сдвинулась вверх по бедру, помедлив, к ней присоединилась на соседнем бедре другая. Застыв в этой позе — обе руки прямо в разрезе халатика, чуть ли не пролезая под него? — Елена Станиславовна глянула на меня.

— Скажи, — вдруг проговорила она почему-то с некоторой неловкой застенчивостью, — а ты знаешь, что все приёмы пациентов врачом у сомнолога... обычно записываются? Записи эти редко показываются кому-то или анализируются, но такова всеобщая практика.

Я затаил на минуту дыхание.

Мне доводилось слышать об этом, но я давно выкинул эту информацию из головы, люди обычно стараются забыть о подобном. Так же как в начале века отчаянно пытались забыть о прозрачности Паутины, старательно делая вид перед собой и другими, что Интернет «всё ещё нормальный», пока выходить на улицы с дубьём и крушить Систему не стало слишком поздно.

— Ты знаешь, — ладонь её коснулась уже моей ноги, коснулась её так, что в брюках у меня всё с новой силой насытилось кровью, — что я могу в любое мгновение отослать Оле Вариковой твои фантазии про неё? И Кате Ястребовой, и Нине Шанелевой. Даже твоей сестре Свете, даже твоей собственной маме. Медицинская этика, впрочем, как правило, не одобряет подобного, но делает исключение для особенных случаев — кто знает, вдруг здесь у нас созревает будущий тайный маньяк?..

Голос Елены Станиславовны оставался всё таким же бархатно-сладким, ладонь её погладила мою ногу, погладила икру, дойдя до колена.

— Что ты... чувствуешь, думая об этом... Саш?..

Интонации её доверительно-робко стихли, став почти интимными на последних словах. Мне же отчаянно захотелось снова, чтобы Елена перевела руку выше, чтобы она поласкала меня между ног, но, увы, вопрос её был совсем не о том.

Чтобы ответить, мне пришлось сосредоточиться. Ответ же, всплывший на поверхность сознания, как ни странно, шокировал меня самого.

— М-меня возбуждает это. — Я понял, что говорю правду. Могло ли, впрочем, быть иначе? — Я... не хотел бы, чтобы вы д-делали это. Н-но... меня дико, безумно, по-сумасшедшему возбуждает мысль, что вы можете.

Катя, прослушивающая запись фантазий, где я приговариваю её к роли шлюшки перед всем классом, могущая показать потом эту же запись кому угодно. Нина, с краской и в то же время бледностью слушающая, как я её спейринговал в своих грёзах с Катей. Оля, выключающая почти в истерике запись на первых секундах, почти решившая было удалить её, но проигрывающая схватку с собственным любопытством и спустя сутки со стыдом и странным жаром меж ножек досматривающая видео до конца.

Света, которая никогда в этом случае не наденет больше при мне короткую юбку.

Мама.

— Кинк на стыд, — проговорила мягко Елена, ладонь её продолжала неспешно массировать моё взмокшее от пота колено. — Я заметила этот элемент в твоих грёзах, он, несомненно, заметно усиливал асоциальную садистскую составляющую. Признайся — ты получал удовольствие, представляя, как Катя кончает как сумасшедшая от позора, понимая, что жизнь её и весь прежний образ отныне разрушены? Представлял себе Нину текущей, испытывающей оргазм за оргазмом от собственного предательства и от понимания, что процесс этот не остановить?..

Она взглянула по-доброму мне в глаза, пальчики её на колене моём чуть сжались. Мир в моём восприятии потемнел, я чуть не застонал опять, уже непроизвольно перенося в мыслях действия её пальчиков на пятьдесят сантиметров выше.

— Да, — выдохнул я. Что угодно, лишь бы она... — Да, доктор...

Елена вновь улыбнулась краешком рта. И — потянула чуть-чуть мои брюки, словно бы расправляя складку, да так, что ткань пощекотала слегка меня между ног.

— Я собираюсь предложить тебе кое-что, Саш. Ты знаешь, — в глазах её полыхнуло веселье, — закон и биоэтика запрещают интимную связь врача с пациентом, тем более с несовершеннолетним, но в наши дни некоторые виды психотерапии опасно близки к преступлению этой границы, порой балансируя на пороге.

Что она имеет в виду? Минет как вид массажа? А, неважно, лишь бы она не меняла тему.

— Я хочу предложить тебе, — она потянула вновь чуть-чуть ткань моих брюк, глянула с любопытством в область моего оцепеневшего паха, облизнула губы, отчего меня пробрало дрожью, — сразиться с твоим собственным кинком. Если ты победишь его, то успешно избегнешь позора. Если проиграешь, то... что ж, в этом случае ты так или иначе получишь ценный экспириенс, который позволит тебе ощутить в полной мере возможные чувства твоих потенциальных жертв и поможет тебе в твоей будущей жизни.

Приподнявшись на миг, она подсела чуть ближе к изголовью моей кушетки. Руки её потянулись к оплётшим мою голову проводам, устройству, о котором я было уже позабыл, освобождая меня от излишней правдивости.

Следом Елена достала из сумочки что-то вроде архаичного вида планшета, явно даже без функций фото- и видеозаписи, способного разве что связываться с другими сетевыми устройствами и работать над файлами.

Ныне такими редко пользуются в обычных условиях?

— Смотри, Саш. — Пальцы её несколько раз коснулись экрана. — Почтовый сервис Mаil.еu. Вот — файл с содержанием твоей пряной фантазии, которую ты поведал мне первой, фантазии про Оленьку и лягушонка.

Судя по эскизу файла, видео там действительно изображало меня. Я вспыхнул, пальцы Елены пустились в быстрый пляс по экрану.

— Готовим к отправке письмо, получателем ставим Оленьку. Хорошо, что найти её адрес можно мгновенно, нынешние сервисы благорасположены к этому?

Да уж. Ранее я бы мог сам часами мрачно рассуждать об этом, но сейчас мне не до того. Я слабо взмок, думая, не отобрать ли планшет, но понимая, что это ничего не изменит, исходники файлов всё равно в камерах и в окружающем оборудовании.

— Теперь, — новая обворожительная улыбка, — достаточно нажать кнопку отправки. Но это ещё не всё, Саш, как ты, должно быть, понимаешь. Современные сервисы либеральны и позволяют пользователю передумать. Реально письмо отправляется через двадцать секунд или через минуту после отправки — в зависимости от настроек — на экране же возникает при этом таймер обратного отсчёта с предложеньем-вопросом: «Отменить отправку письма? Да или нет?».

Я всё это знал, разумеется, как и любой современный, да и не только современный юзер. Но чего ради Елена Станиславовна рассказывает это мне?

— Сейчас, — она как-то особенно робко, тепло и по-заговорщицки взглянула мне в глаза, — я нажму кнопку отправки. Нажму и отдам тебе планшет. У тебя будет не меньше минуты на отмену отправки письма. Но не советую это делать тебе слишком быстро, Саш. Ведь в течение этого времени, — глаза её блеснули озорством, — я буду вести себя так, как никогда не ведёт себя доктор-сомнолог перед пациентом, не ведёт себя, если это не является частью психотерапии, направленной на смягчение кинка на стыд.

Она вновь отсела, закинула ногу на ногу, отчего её халатик задрался не виданным мною прежде образом, а ноги её, прежде всегда почти целиком скрытые, открылись взгляду до бёдер, даже едва ли не до самых ягодиц.

— Согласен, Саш?..

Елена Станиславовна, улыбаясь, вернула ладонь себе на прежнее место, я же ощутил, что не могу отвести взгляд от её обнажённых, белейших, бесстыдно нагих коленей и бёдер.

— Да... доктор.

Она ткнула быстро-игриво в некую точку планшета пальчиком. А затем — отдала его мне. Я перевёл взгляд на экран, с тихим ужасом видя сменяющие друг друга двузначные числа.

Пятьдесят восемь. Пятьдесят семь. Пятьдесят шесть.

— Страшно, Саш?..

Голос Елены доносился уже не с края кушетки, я недоумённо вскинул глаза.

Как выяснилось, Елена Станиславовна передвинула кресло, стоявшее прежде у столика, что ей позволило сесть прямо напротив кушетки, попутно она избавилась от медицинского бистрюморда-халата и осталась лишь в жемчужно-светлой пижамке странно-аристократичного вида. Колени её, её бёдра были предельно доступны теперь моему жадному взору.

— Она никогда не простит тебя, — проговорила чуть слышно, почти что шепча, Елена Станиславовна, ладони её огладили левое бедро, — получив это письмо. Если Оля такая... невинная девочка-ангел... какою ты её мне описал.

Колени Елены раздвинулись, как раздвинулись в то же мгновенье и бёдра. Я затаил дыхание, весь задрожал, поняв, что вижу ажурные белёсые трусики подруги маминого детства.

— Вряд ли она покажет его кому-то, — выдохнула, почему-то дрожа сама, Елена Станиславовна, — вряд ли... пожалуется родителям. Она ведь такая стеснительная.

Палец Елены медленно лёг прямо на белую ленточку. Скользнул вверх по шёлковой ткани, я застонал, не в силах поверить, что вижу самого тайного своего фап-идола мастурбирующим.

— Просто — будет плакать тихо ночами в подушку. — Кончик пальца её стал выписывать стремительные круги по беленькой ткани, та местами потемнела, от осознания чего мне стало жарко. — Или — стонать. Ты готов её к этому вынудить, Саша? Тебе хочется, чтобы Оля ночами плакала от стыда или стонала от вожделенья в подушку?..

Я не выдержал.

Рука моя отчаянно ринулась к паху, всё равно Елена Станиславовна уже видела меня самоудовлетворяющимся, да и мыслима ли вообще в принципе иная реакция на представшее моим глазам зрелище?

Ну, то есть какой-нибудь старый мужлан из АУЕ-поколения назвал бы здесь адекватной реакцией «подойти и снасильничать много вообразившую тёлку», да. Но я-то пока — смятенный подросток-ботаник.

Да и в колонию не очень хочется отправляться.

— Замечательно. — Пальцы Елены застыли у края трусиков, ткань их уже так потемнела и так натянулась, что я почти без усилия видел воспетые порнолитературой половые губки. — Просто великолепно ведь, Саш?..

В голосе её слышен был почти что победный смех, я кинул в панике взгляд на таймер.

Двадцать один. Двадцать. Девятнадцать.

— Правда же?

Пальцы Елены Станиславовны поддели тончайшую ткань, оттянули краешек трусиков, после чего ладонь женщины, взирающей на меня с аристократически-томным видом барышни Серебряного Столетия, нырнула едва ли не целиком под бельё.

Я застонал еле слышно — осознав, что вижу Елену Станиславовну, вижу ту самую «Леночку», давнюю мамину подругу, открыто и бессовестно самоудовлетворяющейся. Контраст же её поведения и её чуть ли не благороднейше-благочинного облика, выраженья лица, заставил меня застонать ещё громче, задёргав рукой с бешеной скоростью.

Она тихо застонала сама, раскинув шире прежнего безумно вызывающие бёдра, скользя стремительно вверх и вниз рукою под трусиками. Зажмурилась, пальчики её завибрировали как сумасшедшие, открыла глаза и кинула на меня преисполненный чуть ли не влюблённости взор.

— Да, Саш?..

Я кинул почти против воли ещё один взгляд на таймер.

Пять. Четыре. Три.

— Ох. — Сердце моё ухнуло непроизвольно куда-то в пятки. Мгновением позже я глянул на эротическое видение в кресле передо мной — и понял, что мне всё равно. — Да.

Я отвёл в сторону палец, занесённый было над виртуальной кнопкой отмены.

«Ваше сообщение отправлено».

Сердце моё заколотилось теперь как безумное, шум в ушах был громче гула приборов. Стоило ли совершать это? Что теперь сделает Оля? На миг я представил себе, что было бы, нажми я импульсивно на кнопку, и мне стало страшно, в глазах потемнело, я понял, что тогда бы ещё горячее называл себя сейчас идиотом, кляня себя за бесценный упущенный шанс неизвестно на что.

Шум в ушах всё же был мгновенье спустя заглушен слабым прерывистым звуком, звуком, в котором я различил смех Елены Станиславовны.

— Ты проиграл, Сашенька. — Она вновь закинула ногу на ногу, естественно, выудив руку из трусиков, но благодаря приведённому в некий разлад одеянию своему продолжая выглядеть до крайности провокационно и искушающе. И вытянулась вперёд, пытаясь перехватить мой взгляд. — Но это ещё не конец. В игре вполне может быть ещё несколько раундов... если только ты, Саша, согласен на её продолжение. Согласен ли ты?

Ножка её, обутая в изящную белую туфельку, совершила странное завораживающе-намекающее движение в воздухе. И я, едва успев осознать, что творю, выдохнул:

— Да, Елена Станиславовна.

Елена — нет, Леночка? — в своём нынешнем бесстыдно-аристократичном виде, после смены одежды и поведения, она словно сбросила лет десять-двадцать? — хихикнула тихо.

— Нажми на планшете кнопку «Следующее письмо в очереди». Нажми и покажи мне. Эта кнопка — если ты её нажмёшь и не отменишь отправку — через минуту пошлёт Кате Ястребовой и Нине Шанелевой файл с твоими фантазиями про них обеих.

Я моргнул.

— Удивлён? — верно поняла мою реакцию томная обольстительница в кресле напротив. — Всё правильно, я заранее запрограммировала на планшете серию испытаний. На случай, конечно, — она подпёрла голову рукой, выглядя в этой позе и в нынешнем своём одеянии не то шаловливым ангелом, не то невестой, обкурившейся конопли и решившей подшутить над гостями, явившись на собственную свадьбу в одной фате, — если ты согласишься.

Я смежил веки. В воображении моём вновь возникла рука Елены-Леночки в трусиках, лицо моё исказилось, — и я одним-единственным непроизвольным касанием нажал виртуальную кнопку.

Лена снова тихо хихикнула. Я думал, она расстегнёт теперь своё одеяние, обнажив себя едва ли не целиком, но вместо этого она глянула мне в лицо умилённо-кукольными глазами.

— Скажи, Саш, — она облизнула губы, — тебе нравится, что Оля получила это? Что ты сейчас перед ней... прямо весь на ладони? Что она... слушает сейчас твои грёзы о ней с замирающим сердцем... слушает и краснеет?..

Сердце моё снова забилось быстрее обычного, я кивнул. Просто кивнул — сказать сейчас что-либо я едва ли бы смог.

— Тебе очень стыдно, — шепнула, словно видя меня насквозь, Лена. Я еле дышал, стараясь глядеть ей в глаза, брюки мои почти разрывались при этом от влечения к несколько иным частям тела. — И в то же время — именно поэтому — сладко. Да, Саш?..

— Да, Лена...

Дыхание моё замедлилось, сердце ёкнуло. Что я только что произнёс?

Собеседница лукаво рассмеялась.

— Полагаю, — она погрозила пальчиком, — ты можешь звать меня так. В конце концов, твоя мать всегда звала меня Леночкой, и к кому, как не к её сыну, должно перейти по традиции это священное право?

Куснув с задумчивым видом губу, она распрямила переплетённые прежде ножки, распрямила их прямо перед моим взглядом. Глазам моим вновь предстали чарующие коленки, атласные бёдра, заставляющая потерять самообладание жемчужная ниточка трусиков.

— Нравится, Саш?..

Не дав мне ответить — я еле дышал, я боялся глянуть на таймер, опасаясь, что там уже истекает время, но часть моего ума отчаянно жаждала продолжения зрелища, — Елена-Леночка вытянула вперёд изящную свою правую ножку.

Ступня её в беленькой туфельке легла мне на колено, скользнула чуть выше. Я застонал сквозь сжатые губы, чувствуя, как в едва ли не самое многострадальное моё место — и многоусладное в то же время? — упёрся её каблучок.

— Тебе же ведь будет стыдно, правда, просто нечеловечески стыдно, — проговорила Елена медовым ласковым голосом, каблучок её выписал на пахе моём две-три сводящих с ума неторопливых окружности, — если Катя и Нина... получат... обе одновременно... этот безумный файл. — Ступня её упёрлась мыском мне в промежность, прижав через ткань твёрдый, как сталь, отросток к одному из бёдер. — Переживёшь ли ты... этот позор... Сашенька?..

Я застонал бессильно, кажется, в глазах моих вновь помутнело. Я всё же кинул отчаянно взор на таймер, там сменяли друг друга, словно смеясь надо мною, последние цифры.

Восемь. Семь. Шесть.

Елена Станиславовна, улыбаясь, ускорила ласки, я слабо вскрикнул, кажется, в брюки мом что-то брызнуло. Планшет тихо тренькнул — странно, в прошлый раз я как будто не слышал никаких звуков? — текст на экране сменился.

«Ваше сообщение отправлено».

Елена покачала медленно головой, в глазах её что-то блеснуло.

— Ты вновь проиграл, Саша. Ты только что разменял всю свою репутацию перед классом, — ступня её пришла снова в движение, медленное, но лишающее рассудка, — на сексуальное удовольствие от ножки своего доктора. Тебе это нравится, Саш? — Ступня её резко вильнула. — Ты хочешь, чтобы это продолжалось?..

— О-о-очень хочу, — простонал, зажмурившись, я. Я уже не мог толком соображать.

Ножка соскользнула в некий момент с измученного моего паха, когда я распахнул глаза, я увидел Елену Станиславовну — Леночку? — стоящую вполуприсядку прямо возле моей кушетки, взирающую на меня снизу вверх чуть ли не влюблённым и в то же время смеющимся взглядом.

— Мне всегда интересно было увидеть скрытую сторону сына моей подруги, — жарко шепнула она, ладонь её легла мне на колено. — Та оказалась весьма садистичной с виду. Ты унижал в своих грёзах девчонок. Ты упивался своим превосходством над Катей и Ниночкой, представляя, как эти бедные девочки теряют от похоти всё, превращают всю свою жизнь в бесконечную муку. Но что же это — если поглубже копнуть — ты же ведь сам, Сашенька, получается, просто лишившаяся рассудка от похоти шлюшка?..

Рука её легла мне через брюки на член, глаза её горели огнём. Я застонал, не будучи в силах спорить или удержаться, правота её уже почти исторгалась из меня жаркими каплями.

— Д-да, Ел-лена... я — просто шлюшка, умирающая от похоти... а-ах!.. п-пожалуйста, только н-не остан-навливайтесь!..

Пальцы её ласкали меня, удерживая на пороге, почти позволяя перешагнуть — но вовремя останавливаясь. Её внимательный взор, кажется, сам по себе мог привести к семяизвержению.

— Ты — послушная шлюшка, делающая неукоснительно всё, что доктор прикажет. Абсолютно. Без каких бы то ни было ограничений.

— Д-ды... дыа-а-а-а!.. — выдохнул скомканно я, чуть не взвизгнув от касания её остреньких ноготков, уже проникших под брюки.

Я хотел изнасиловать в этот момент её руку, кончить в её пальцы без её воли, но ладонь Лены-Леночки отстранялась каждый раз на мгновенье быстрее, чем я успевал решиться.

Она вновь улыбнулась.

— Ты сейчас, — глаза её опасно блестели, я же ощущал жидкий жар изнутри, — снова нажмёшь на планшете виртуальную кнопку «Следующее письмо в очереди». В этот раз оно настроено по-другому — отправка произойдет сразу же без промедления в секунды или минуты. Адресаты — твоя сестра Света и твоя мать. Содержание — думаю, ты догадываешься и так.

Ладонь её заласкала меня, стремительно заскользила в разные стороны в брюках, вынудив меня громче прежнего застонать.

— Ты же ведь х о ч е ш ь, Саш, чтобы эти две женщины, твои родственницы, увидели тебя целиком, узнали, каков на деле их единокровный сын и их брат?..

Внутри меня что-то лопнуло.

Я нажал рывком кнопку, даже не видя толком, но угадывая чувствами надпись «Ваше сообщение отправлено». Послышалось характерное треньканье.

И — мягкий серебристый смех Елены-Леночки Станиславовны.

— Да, мой глупенький Саша. Ты это сделал. Ты теперь сможешь представлять, как себя ощущала Шанелева, как чувствовала себя Ястребова в твоих фантазиях изнутри. Ты разменял на удовольствие всё. Возьми же награду — иначе, в конце концов, соответствие ощущений будет неполным, а муки, пережитые тобой, окажутся бесполезными?..

Она продолжала смеяться, подтрунивая надо мной, я же срывал с неё жемчужно-светлое одеяние, не разобравшись с застёжкою, просто рванул, отчего две или три блестящие пуговицы разлетелись по полу кабинета.

Её бесплотно-ажурный, бело-кружевчатый лифчик исполнен был в том же жеманно-бесстыднейшем стиле, что и пижамка с трусиками, но мне уже было не до того, чтобы искать смысловые аллюзии и подмечать параллели.

Я рванул в сторону и это белёсое кружево.

Грудь Елены Станиславовны просилась сама собою в ладони, почти что мерцала, подобно двум прекрасным неповторимым плодам из заповедного Эдемского сада.

Но мне сейчас было и не до этого — в уме лишь сверкнуло торжествующей короткой пометкой «Леночка голая» — рука моя секундою раньше содрала с неё трусики до колен.

И я вошёл в неё.

Что, оказывается, было несложно проделать на интуиции, опираясь на подсознательный опыт тысяч просмотренных эро-игр и трифильмов?

Жаркая плоть сдалась бессовестному напору с похлюпыванием, Елена-Леночка застонала тихонько внизу, раскинув ножки, вмятая моим телом едва ли не целиком в кресло. Поймала нежными губками краешек моего уха и, словно бы из последних сил, влажно шепнула:

— Нравится... трахать своего доктора, Саш?..

Я сдавленно вскрикнул.

И, несколькими движениями, несколькими беспощадно ускорившимися движениями, не заботясь особенно о каком-либо её удовольствии, но слыша её тонкие стоны, — излился в неё.

И снова вскрикнул.

Первого захода мне словно мало было, чего прежде в жизни со мной никогда ещё не случалось, я снова ускорился, будто пытаясь раскрошить в мясо покорно отдающуюся мне плоть, участил молотообразные пульсы — и, слыша, как стон Еленочки-Леночки переходит в сдавленный крик, ощутил внутри себя новый взрыв испепеляющего сладкого пламени.

Ещё и ещё.

Целая канонада учащающихся, затихающих медленно взрывов. После чего я лишь смог опустить измученно налившиеся свинцовой тяжестью веки.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Кто ты теперь, Саш?..

Психотерапевтический вопрос? Заданный с целью заставить услышавшего переосмыслить испытанное и, разумеется, обо всём пожалеть? Впрочем, неважно, мне лень раздумывать, а ответ просится на уста сам собой.

— Шлюшка. Ваша послушная шлюшка.

Пауза. Словно пространство и время перестали существовать, словно мир вернулся опять к точке Большого Взрыва. Затем — её пальцы пощекотали мою шевелюру.

— То есть — тебе это понравилось? То, что ты сделал сейчас своими собственными руками? — задала она новый вопрос, задала не без лукавства в голосе.

Ну да, если вдуматься, всё это сделал я сам.

Врачебную этику Елена не нарушала, я сам отправил все письма с файлами, кроме первого, да и отправку первого мог отменить. Секс с несовершеннолетними ей тоже не инкриминировать, возраст согласия у меня уже есть, а моё согласие местные камеры наверняка зафиксировали. Интимная связь с пациентом? Здесь тонкий момент, но, если Елена не хитрит, это можно провести как особую разновидность психотерапии.

— Это стоило того.

Наверное, какой-нибудь сорокалетний мужик лишь разве что фыркнул бы презрительно, услышав подобное. Но мне девятнадцать, и я более чем уверен, что произошедшее только что действительно того стоило.

— Необычный итог терапии.

Действительно необычный.

Я, вероятно, должен был во всём воображённом раскаяться, должен был осознать, какому ужасу и кошмару подверг Нину с Катей в своих собственных грёзах? Я же ощущаю себя столь счастливым сейчас, что, того и гляди, сочту свои действия с этими девочками в фантазиях благодетельными и добрыми.

Что сейчас Катя и Нина чувствуют, интересно? Не говоря об иных адресатах? Меня пробрало чуть дрожью при мысли о них, но тем сильнее было нежелание покидать объятия Леночки, покидать ласковую идиллию, словно обволакивающую мой разум золотистым туманом.

— Хотите повторить, доктор? — на миг я обнял её крепче.

— Ммм. — Кажется, она облизнула губы, голос её стал ниже и сделался влажным. — Только если ты будешь послушен.

— Я ваша, — голос мой чуть не сорвался во время повторения заветной мантры, — обезумевшая от похоти послушная шлюшка.

— Хм. — Похоже, она ушла в размышления, интонации её стали слегка отстранёнными. Чуть повернула голову, будто подумывая, не взглянуть ли мне прямо в лицо. — Даже если я прикажу тебе во время следующего посещения школы... подсесть к Кате Ястребовой? И, разговаривая с ней на какую-либо нейтральную тему... положить руку ей на колено, после чего перевести ладонь выше и залезть ей пальцами в трусики?..

Дыхание моё перебилось, член мой снова начал твердеть, чего Елена Станиславовна никак не могла не почувствовать. И одновременно — меня охватило смятенье от мысли, что Елена не упоминает никак последствия отправки сегодняшних писем, писем с проклятыми файлами, содержание одного из которых наверняка помешало бы нейтрально поговорить с Катей.

Возможно ли, что планшет Елены, или почтовый сервис через него, был как-то по-особенному Еленой настроен? Возможно ли, что отправка тех писем на самом деле была...

Неважно.

Я оборвал спешно мысль, чтобы не терзать себя ложными упованиями.

— Да. — Я говорил то, что думал. — Я сделаю то, что вы скажете.

Послушная шлюшка.

«Да, именно так», — осознал неожиданно я. Я буду делать всё, что прикажет мне Елена Станиславовна, буду игрушкой в её коварных опытных пальчиках, подобно тому, как игрушками были Нина и Катя в озвученных мною не более часа тому назад грёзах. Всё, что угодно, если это позволит мне не раз вновь приблизиться к испытанному сегодня счастью?

Послышался снова бархатный серебристый смех.

— Шлюшонок, — она снова потеребила мне волосы.

Новая пауза. Новое ощущение исчезновения времени и пространства.

— Ты напишешь это сегодня на себе несмываемым маркером на груди? Я скажу, где его купить. Напишешь, что ты — послушная похотливая шлюшка?

Я представил, как Света, независимо от того, получила ли она сегодняшнее письмо, замечает меня неожиданно в душе с подобного рода надписью. Представил, как буду чувствовать себя на пляже, после чего мой орган упёрся вновь твёрдо в ногу Елены-Леночки.

— Напишу.

Голос мой был почти так же твёрд, как и моя плоть.

— Целуй, — босая ступня Еленочки-Лены, уже освобождённая от туфли, оказалась колышущейся прямо перед моим носом. — В знак присяги и верности. В знак вечного своего пожизненного грядущего у меня рабства.

Я припал самозабвенно к солоноватой драгоценнейшей плоти. О да, я приоткрыл рот, чтобы ощутить лучше вкус прекраснейшей кожи, я принялся целовать каждый пальчик.

— Хватит.

Бесценная ножка исчезла.

— По пути домой, — произнесла неспешно Елена, словно бы вновь размышляя, — будешь каждые пять минут мастурбировать, думая обо мне. Не реже чем раз в пять минут — и не менее тридцати секунд каждый раз. Как на улице, так и в транспорте. Можешь отворачиваться к стене, можешь делать это сквозь брюки.

Лицо моё обожгло приятно-стыдным огнём, дыхание вновь участилось. Сейчас всюду вездесущие видеокамеры. Правда, шанс ускользнуть от статьи всё-таки есть, к проверке записей относятся обычно халтурно, просматривая их по-быстрому — при помощи нейросетей — лишь в случае чрезвычайного происшествия.

Может быть, она ещё хочет дополнительно подставить меня перед родственниками? Может быть, те письма дошли всё-таки в свою очередь куда надо, а сейчас Елена Станиславовна отправит им новое сообщение с просьбою меня встретить на половине пути, чтобы они увидели мои руки елозящими жалко в штанах?

Мысль эта сделала моё дыхание хриплым, но в то же время — странно — что-то в паху моём вновь слабо брызнуло.

— Слушаюсь, Елена Станиславовна. Сделаю в точности.

Она вновь рассмеялась, с нотками сдержанного торжества.

— Так кто же ты, Саш, теперь, если ещё не забыл? Повтори.

— Ваша обезумевшая от похоти послушная шлюшка, — выговорили сами собой мои губы.

Снова — серебристый смех. Рука, ещё раз ерошащая гнездо на моей голове.

— Удачи тебе тогда, Сашенька.