Потерявшийся в ночи

***

Ветер, резкими порывами, бросает мне в лицо крупные солёные капли морской воды. Моя одежда, мои руки, моя борода пропитались насквозь запахом рыбы и пота. Я, перекрикивая шум приливных волн, бьющих в суровый незнакомый берег, почти срывая свой низкий и хриплый голос, что – то ору на незнакомом мне языке. Вокруг мне отвечают мои братья, одетые в кожу, обшитую металлическими пластинами. Я вижу их возбужденные, безумные глаза. Я смеюсь в голос, и мы вместе что – то кричим, срываясь на злобный нечеловеческий рык. Мы чувствуем запах страха, крови и беспощадной ярости. Это наш любимый запах.

Нос нашего корабля – дракона, резко ударившись, зарывается в мягкий мелкий песок. Мы все, с криками, срываемся за борт. Тяжело рассекая ногами холодную и чужую воду, я, чувствуя рядом громкое дыхание своих братьев, озлобленно бегу к суше. С вершины холма, поросшего редкой и слабой травой, Бьярне, указывая куда – то вперед длинной ручкой своего топора, кричит нам торопиться. Он смеется, и шутит, что ему достанется всё. Лейф и Никлас, легко забравшись следом, обгоняют его. Я теперь птица. Подо мной быстро пробегает внизу земля. Я, совсем её не касаясь, тоже пересекаю гребень холма, и, хлопая крыльями по спинам моих братьев, теперь самым первым лечу к небольшой деревушке там, внизу, в долине под пасмурным небом.

Я уже там. Прямо на бегу я, с размаху врубаю свой топор под шею какого – то худого рыбака. Он, даже не увидев меня, повалился как бревно на землю, путаясь в сетях, которые только что расправлял. Местные слабые и мелкие люди роняют на землю то, что было и у них и, с ужасом в глазах разбегаются, кто куда. Я, остервенело, догоняю и рублю их. Рядом со мной мои братья. Мы как серп сорняки, вырубаем этих никчемных слабаков. Мое лицо стало липким и теплым. Я кричу, подставляя серому небу своё лицо. Я чувствую вкус страха, крови и беспощадной ярости. Мой любимый вкус.

Я, рывками, выдергиваю свой топор из бока какого – то мужика. Лезвие неудачно застряло, зажатое рассеченными ребрами. Освальд, Фолке и Торкел, загоняя женщин с трёх сторон смеются и криками просят им помочь.

– Арне, что ты там возишься!? Помоги нам заловить их! – почему – то сейчас я их понимаю.

Я, наконец, вырвав с топорищем кусок грязной бурой ткани, присоединился к ним.

Обезумевшие от ужаса женщины скрылись в темном проеме двери самого крупного дома. Высокий, бревенчатый, наверняка тут самый добротный дом. Тот, кто был его хозяином, сейчас точно где – то валяется в луже своей крови. Отталкивая друг друга, мы с братьями бежим внутрь. Мы как голодные дикие звери, хотим того, что ждет нас там.

Внутри темно. Тут пахнет травами, потом и мочой. В дальнем углу дрожа, как кучка крыс, в страхе сгрудившись в кучу, сидят женщины. Скоро тут стало совсем темно. Теперь тут собрались почти все. Мы с братьями, смотрим на их ужас и унижение. Боги всегда будут только на стороне сильных. Скоро их мертвые мужья воспарят к небу в желудках местных ворон. Мы разгорячены и шумно дышим. Их страх заводит.

В этом есть определенный ритуал, хорошо нам знакомый.

Три женщины встают и, на дрожащих ногах, переглянувшись, выходят к нам. Мы видим, что это грязные старухи. Мы ждем. Мы знаем. Это позор. Они, сняв через голову свои тряпки, неловко ложатся на пол, раздвинув нам свои ноги с костлявыми, острыми коленками.

Я громко расхохотался. С диким ревом, с короткого, но сильного замаха, я врубаю свой топор в живот одной из старух. Я и мои братья, с рёвом отталкивая друг друга и наступая на голые, корчащиеся тела, ринулись в дальний угол дома. Мы выволакиваем женщин на улицу, срывая с них их жалкую бедную одежду. Чтобы на улице их хватило на всех.

Я, запустив свои когти в еще теплую мягкую плоть, рассматриваю торжество сильных. Боги моей суровой родины сегодня дали мне и моим братьями хороший день.

Я, хлопая крыльями, взлетаю все выше. Внизу крики и буйство. Несколько деревянных лачуг начинают куриться дымом. Мои братья со смехом выволокли из лачуги, и зарубили жалкого труса, который до сих пор там прятался. Я вижу Бьярне, который хвалился, что нам после него ничего не достанется. Он, спустив штаны, сосредоточен на какой – то белокожей девке с ободранными коленками. Мою душу переполняет радость. Я поднимаюсь все выше. К закату дня деревня будет гореть, а мы будем далеко от берега со смехом наблюдать за кроваво красным небом. Я знаю, что мы с братьями созданы для войны. Она наша вода и наш хлеб.

Сквозь небольшой просвет в облаках в мои орлиные глаза ударил яркий, слепящий свет низкого северного солнца. Оно едва согревало, жадно отдавая своё тепло. Я, Арне, видел все вокруг иначе. Солнце вертелось в небе, как лист дерева на воде. Я видел его вращающиеся заостренные протуберанцы, которые со звоном и шелестом завершали круг за кругом. На высоте ветер был сильнее, он срывал меня с полёта. Теперь солнце было все ближе, а его звук все громче. Теперь он, заглушая все другие звуки, был нестерпимо громким. Меня трясло, но я уже был совсем близко. Еще немного и….

– Саня, вставай, блин! Ты совсем глухой что ли? Будильник уже минуты две орёт. Ты живой там? Что тебе там снится?

Меня расталкивала Ирина. Она включила лампу на прикроватном столике и, всматриваясь в моё лицо, снова стала меня сильно трясти за плечи. Я, будто после тяжелого обморока, возвращался к реальности. Кошмары всех цветов и их оттенков снились мне часто. Но такого реалистичного и глубокого сна у меня, кажется, никогда раньше не было. Я попытался успокоить жену, сказать, что все в порядке. Но мой язык, неумело ворочающийся во рту, выдал только пару неразборчивых, гортанных звуков. Меня почему – то бросило в жар, и я почувствовал, что майка на мне стала мокрой от пота. Я старался вернуться в адекватную форму и стал дышать медленнее и глубже.

– Ира. Ира! Все нормально. Нормально все! Заспался что – то. Нормально все уже. Сейчас отпустит. – Я жадно хватал ртом воздух.

Жена, кажется, успокоилась. Она обняла меня и положила голову мне на грудь.

– Чего ты так вспотел? Не лето же. – Ира скинула с меня теплое одеяло. – Ого, что тут у нас! И кто это тебе там снится такой?!

Кажется, я догадался, о чем она.

Ирка вытащила рукой мой член из трусов прямо через штанину. Эрекция была необычайная. Казалось, что член надули изнутри, и он вот – вот лопнет. Набухшие вены струились по нему, как змеи. Он пульсировал сейчас в руке моей жены и от этого прикосновения головка члена легко и влажно оголилась.

– Это от давления, наверное, – соврал я. Голова еще работала плохо, и я выдал первое же, что пришло на ум. Обычно сон забывается скоро после пробуждения. Но картины сегодняшнего не шли из моей головы. Моё тело предательски отозвалось тому, что я творил недавно в своих грёзах.

Ира, сильно и больно схватив меня за «шары» посмотрела мне в лицо.

– Ради кого этот «стояк», Саша? Снова свою суку бывшую вспомнил?

– Ира, мне вообще кошмар приснился. Чего ты опять?!

– Ах, кошмар, значит?! – Ира резко вскочила на меня сверху и, привстав, направила мой член в себя. Она, сдвинув ткань своих трусиков, медленно опускаясь на него. Сев до конца, она выгнула спину и короткими движениями начала двигаться вперед – назад. Неожиданно резко и со злобой, она дала мне звонкую пощечину. Моя щека сразу запылала от удара.

– Подонок. Только попробуй сейчас кончить!

***

8:21. Без завтрака я, со спешкой, одеваюсь. Кажется, Ира плачет, запершись в ванной. Но я не уверен. Она давно научилась это делать тихо.

8:26. Я выбегаю из двери подъезда и, застегивая на ходу пуговицы своего пальто, торопливо шагаю к перекрестку.

8:32. Подъезжает маршрутка. Через минуту мы уже едем по Ленинградскому проспекту. Я опаздываю, примерно, на полчаса. В это время уже есть пробки.

9:17. Я высаживаюсь на углу Благовещенского переулка.

9:24. Я прохожу через турникет на входе нашего офиса.

С 9:28 до 18:00 я буду заполнять, и печатать бланки и формы. Я знаю о бланках и формах все. Я зам. начальника отдела. Я прощаю себя за опоздание. Сегодня я хочу остаться доволен своей работой. Поэтому я не пойду на обед и возьму бланков больше.

20:12. Я дома. Выкладываю продукты из пакета в холодильник. Ира разогревает на плите и ставит на стол мой ужин. Машинально поинтересовавшись, как у меня дела, она уходит смотреть телевизор.

23:32. Мы гасим свет и ложимся спать. Я сразу отворачиваюсь к стене и начинаю считать овец. Последние полгода я страдаю от удивительного сочетания бессонницы и странных кошмаров. Мой рекорд пока что был – 421 овца. Обычно я сбиваюсь со счета раньше. Кажется, Ира осторожно мастурбирует. Я делаю вид, что сплю.

***

Впереди, с лаем, собаки легко идут по следу. Каменная крепость и деревня, некоторые дома которой начали уже гореть, остались далеко за нашей спиной. Стоящие на неудобных для атаки возвышенностях, они не сразу дались нашей армии. Генерал Даичи посчитал поражением позором и покончил с собой. Но его три сотни солдат достаточно сдерживали нас, чтобы семья господина Ичиро успела скрыться на петляющих горных тропах. «Красный» генерал Маширо со своими солдатами искали и добивали последних защитников «двух холмов».

Один из бывших слуг Ичиро любезно согласился принять от нашего господина монеты вместо смерти. Игра была забавной. Эту сделку хотели принять многие, но он успел первым. Он знал, куда бежит семья Ичиро, и теперь знали и мы. Наш господин дал своим собакам забаву почувствовать запах страха. Он, взяв с собой командира Монтаро и его солдат, пошел по следам беглецов. Чтобы лично убедиться, что сегодня тот самый день. Что сегодня последний день фамилии Ичиро.

За поворотом собаки зашумели. Кто – то истошно кричал, перекрикивая собачий рык и лаянье. Мы, со смехом переглянувшись, поторопились туда, в предвкушении развлечения. Скоро наша небольшая группа добралась до этого места. Здесь, в стороне от тропы, среди забрызганных кровью камней, раненый солдат господина Ичиро попытался затаиться от нас. Его спутники предпочли его бросить тут, посчитав, что больше он не стоит ничего. Ну, значит, так тому и быть. Хатиман сегодня беспощаден к трусам. Наши собаки легко нашли его и теперь рвали зубами, орущего и пытающегося защититься. Катсуро, наш господин, смеялся и радовался за своих собак. Он сказал, что не зря взял их сюда с собой. Мы согласно закивали.

Монтаро, внимательно осмотрев корчащегося противника, заключил, что его специально бросили тут, чтобы нас задержать. Даже если он и был ранен утром в бою, то уже здесь кто – то умело подрезал ему жилы на ногах, чтобы оставить его нам на потеху.

Окликнув по именам и ударами ноги, господин заставил собак оторваться от уже затихшего навсегда солдата. Продолжая путь в гору по узкой, петляющей дороге, мы были наготове. В таком месте можно легко найти неприятные неожиданности. Господин правильно сделал, взяв с нами собак. С ними мы все чувствовали себя спокойнее. С ними нас вряд ли кто – то сможет неожиданно и неприятно удивить.

Вдоль всей тропы, теряющейся за поворотом, росли густые кусты айвы, с почти кроваво оранжевыми, благоухающими цветками. Хороший день для жизни, хороший день для смерти. Господин поднял руку, дав знак остановиться. Собаки лаяли недалеко впереди. Мы снова ускорили шаг, мы настигали нашу добычу.

Это была развилка. Одна из троп шла выше в горы, теряясь в камнях. Другая, огибая крутой склон справа, уходила, наверное, к пастбищам. Солдаты, которые должны были увести, защитить женщин и детей господина Ичиро, бросили их тут. Наверняка отправившись к перевалу, они налегке, обгоняли нас совсем не на много. Они обесчестили себя трусостью и предательством. Разумно рассудив, что нам нужны не они, а семья Ичиро, они понадеялись, что им оставят жизнь. Тут ими было оставлено все, что могло задержать их в дороге. Судя по числу брошенного оружия, их было пятеро.

– Мы покроем себя позором, если позволим эти трусливым собакам, предавшим своего господина, уйти. Но это потом. – Мы согласно закивали господину Катсуро. Так или иначе, мы все понимали, что конец всегда один. В наших силах только выбрать и принять, каким он будет. Эти пятеро выбрали для себя бесчестную смерть трусов и предателей.

Семья Ичиро вся была тут. Кроме господина Ичиро, разумеется. Его еще утром порубили на куски наши солдаты, после того, как Катсуро, играючи, разделал своего противника, как тушу козла. Тут были все, кто остались. Жена Ичиро с сестрой своего мужа, его наложницы, дети и две старухи из их прислуги. Они, молча, сидели, все, сбившись в кучу.

– Мотаро, я доволен вами. Женщин я пока отдаю вам. Вперед! – Мы переглянулись. Никто не ожидал такой великой щедрости. Упиваясь своей властью, мы хватали и, срывая цветастые кимоно с женщин, тащили их в сторону от тропы. Я схватил молодую наложницу Ичиро. Она упиралась и кричала, размазывая слёзы и сопли по своим щекам. Выдав ей с размаха сильную пощечину тыльной стороной ладони, я успокоил её и повалил на траву. Задирая подол её кимоно, я навалился на неё сверху.

Двух старых женщин никто не тронул. Они, дрожа от страха и всхлипывая от слёз, сидели в стороне от общего безумия.

Пока мы принимали дар от нашего господина, он тихо зарезал всех детей Ичиро. Одного за другим. Они, молча, смотрели в его глаза и безропотно принимали свою участь, пока он выполнял свой долг. Их тела теперь лежали там же, у горной тропы. У ног жены Ичиро. Она уже не плакала. Не все дети были её, многие были детьми наложниц. Но господин Катсуро не делал различий. Закончив с детьми, наш господин, повернув лезвием к себе, предложил свой вакидзаси женщине. Его месть была направлена не против неё, а против её мужа. Она, дочь благородного и древнего рода, заслужила этой чести. Поблагодарив, она приняла вакидзаси и, склонив голову, замерла в своих мыслях. У неё теперь есть время.

Заметив двух старых женщин, господин Катсуро почтительно обратился к ним. Его рука дрожала. Сегодня был день, к которому он шел много лет.

– Можете жить, если похороните всех в неизвестном никому месте и забудьте этот день. – Повернувшись к тропе, уходящей вверх он, окликнув собак, пошел свершать правосудие.

Я теперь бежал рядом с ним. Со мной, обгоняя друг друга, бежали мои братья. Мы были в крови, мы были рады этой охоте. Сзади доносились крики и резкие, секущие плоть звуки. Я чувствовал запах страха, крови, и беспощадной ярости. Мой любимый запах.

Дезертиры Ичиро, глупые трусы, бросили все оружие на развилке тропы. Те из солдат Мотаро, кто закончил, догоняли господина и нашу свору. Я чувствовал, что сзади остался только один запах. Запах смерти. Впереди нас ждал другой запах. Запах страха. Я почти чувствовал, как во мне закипает кровь. Им не уйти…

***

Я резко проснулся. В спальне было темно и жарко. Пошарив на тумбочке рукой, я нашел свой смартфон и посмотрел на нём время. Сон снова был очень странный. Но сегодня я хотя бы не проспал звук будильника. До него оставалось больше часа. Я понял, что уснуть снова уже не смогу.

Растирая ладонями глаза, я поднялся с кровати и, стараясь ступать как можно тише, пошел умываться и принимать душ. Ирина, кажется, крепко спала. Раздеваясь перед высоким зеркалом в ванной, я с удивлением нашел в трусах большое светлое, липкое пятно. Выругавшись про себя, я бросил все в корзину для белья. Меня озадачивало и пуг

ало, что я кончаю во сне от какой – то дикой и невообразимой средневековой жути. Вспоминая моменты своего сна, я умом понимал, что это все какой – то ужас. Но какая – то часть внутри меня рвалась наружу и, кажется, наслаждалась каждым мгновением этой нечеловеческой жестокости и зверской похоти.

Приняв душ, я, завернувшись в полотенце и мягко ступая по полу мокрыми ногами, прошел в нашу спальную. Тут, открыв ящик шкафа, я вынул наугад и надел первые попавшиеся трусы. Было темно, но свет из открытой ванной делал все различимым. Я, стоя тут, смотрел на свою спящую жену. Мои глаза немного привыкли к темноте, и я стал все видеть чуть лучше. Кажется, она всю ночь ворочалась во сне. Сейчас она была очень красива. Я как будто увидел сейчас её такой, какой она была в день нашего знакомства. Мягкая, полненькая девушка с пухлыми губками и приличным бюстом. Тогда она сидела в кафе с подружками за соседним столиком и, глядя на меня исподлобья своими манящими, карими глазами, облизывала губы. Кажется, все было проще, чем я всегда думал. Это не я выбрал её тогда. Это она выбрала меня.

***

7:30. Я включил чайник и, вынув из холодильника сыр и колбасу, нарезаю бутерброды.

7:45. Я одеваюсь в прихожей. Одежда вычищена и поглажена. Ботинки блестят, начищенные восковым кремом.

8:00. Я расплачиваюсь в маршрутном такси с водителем. Место у окна как всегда не занято. Моё место.

8:45. Я включаю компьютер. Я доволен. Сегодня я буду заполнять, и печатать бланки и формы. Я знаю все о бланках и формах. Это моё место, это мой долг, это весь я.

18:00. Я, глядя на себя в зеркало, застегиваю пуговицы на своём пальто. Я доволен. Пальто хорошо сидит, пуговицы крепко держатся.

18:17. Я расплачиваюсь с водителем маршрутного такси. Я идеальный, красивый, блестящий винтик сложного прекрасного механизма. Меня часто чистят и смазывают, я тот самый. Я крепко сижу на своей резьбе, это место специально нарезал для меня какой – то мудрый и прозорливый мастер.

19:00. Я разуваюсь в прихожей. Ирина в ванной. Там шумит вода.

19:47. Жена смотрит телевизор, лежа на диване. Я сажусь рядом. Мне скучно, но я смотрю.

23:12. Повернувшись к стене, начинаю считать овец. Ирина, как ей кажется незаметно, уходит на кухню, закрыв дверь. Она смеется, пока разговаривает там с кем – то по телефону. Я представляю себе, что у неё есть любовник. Мне хочется так думать. Меня возбуждает мысль, что она раздвигает свои пухленькие ножки для какого – то мужика. Меня возбуждает представлять, как чьи – то крепкие пальцы сильно сжимают и мнут её объемный бюст с большими и темными сосками. Я снова сбился со счета. Черт бы побрал этих овец!

***

Суд был скорым. В таких случаях, все случается быстро.

Я, поводьями, правлю телегой. Она низкая, без бортов. Сверху на ней надстроена деревянная клетка, обитая железом. Соломы на пол наброшено мало. Поэтому почти на одних только голых досках, болезненно вздрагивая на каждой кочке, в клетке лежит женщина. В одних лохмотьях, с разбитым лицом и, кажется, сломанной рукой. Её называли ведьмой, но она не хотела признаваться, пока не обмякла на допросе. Думали уже, что испустила дух, но её, видимо, так просто не одолеть.

Как обманчива, бывает, природа. Женщина была светлокожая и совсем худая. Казалось, что жизнь едва теплится в ней. Но она цеплялась за неё так, что многие могли бы позавидовать.

Дорога петляла в сумрачном осеннем лесу. Доска сиденья жестоко била меня в спину, когда колесо наезжало на каждый камень, каждый корень, или попадало в яму. Мир, кажется, обозлился на нас. Мир, кажется, нас проклял.

Понуро следуя сзади, за мной едут полдюжины орденских всадников. Одним из них был аббат Уго. А меня сейчас звали Тимео. Хотя это, конечно, неправда. Мы все тут взяли себе на время другие имена, чтобы ведьма не заполучила над нами власть. Её все откровенно боятся. Именно поэтому суд решил казнить её не как обычно, за башней Трёх, а в другом месте. Мы должны уехать вглубь леса и там, в неприметном месте, ведьму мы повесим за шею и, посмертно, усечем её на голову.

Уго никак не мог выбрать место, где можно было остановиться. Лично я считал, что остановиться было пора уже давно. В отличие от них, мне приходилось быть с ней совсем рядом.

Женщина застонала. Её разум закрывался забытьём от перенесенных побоев и боли. Она, то приходила в себя, то снова теряла сознание. Когда мы будем там, её надо будет привести в чувство. Она должна будет понять, что ей в глаза смотрит смерть. Она должна будет покаяться.

Пасмурное небо затянуто плотным слоем туч. Совсем никак не угадать, где на небе сейчас солнце. Как по мне, так сейчас тут слишком тихо. От этой тишины становится не по себе.

– Тимео, ты там жив? – со спины раздался громкий мужской голос. Аббат решил нарушить жуткое молчание.

– Жив, пока. Чего тебе?

– Вон у того дерева тормози! Видишь, впереди?

– Понял.

Я напрягся. Сейчас начнется.

Я не был членом ордена. Во мне нет той веры, которая ведет по жизни этих убежденных людей. Они были уверены, что очищают мир. Они и мир видели иначе, чем я.

А я, раз за разом, видел только хрупких, перепуганных женщин. Скольких их я уже тащил к смерти? Голых, дрожащих. В слезах и в своей моче.

Эти люди в красивых белых плащах были вынуждены обращаться ко мне. По завещанию, эти земли старый лорд передал под власть ордена. Теперь они тут власть. Они выносят приговоры, а исполняю их я. Чьи руки тут остаются чистыми?

Лошади встали. Всадники спешились и, стараясь все закончить быстро, занялись приготовлениями. Женщина застонала и приподняла голову.

– Воды. Воды, пожалуйста. Я прошу. – Её голос был тихим и совсем слабым.

Я потянулся к фляге из тыквы. Но, вовремя спохватившись, вопросительно посмотрел на Уго. Аббат кивнул. Я передал флягу женщине и пошел помогать остальным.

Мы вместе, перекинув веревку с петлёй через крепкую ветку, другой её конец привязали к седлу одной из лошадей. Я проверил крепость узла. Узел вышел знатный.

Уго, кивнув мне, дал знак начинать.

Своим ключом я открыл замок и, отперев со скрипом тяжелую обитую железом дверь, помог женщине вылезти. Её рука действительно была сломана в предплечье. Если она вдруг потеряет сознание, то все дело сильно затянется. Она вся дрожит и, кажется, вот – вот упадёт на колени. С двух сторон к ней подошли пара братьев и грубо, рывками, стали срывать с неё остатки её жалкой одежды.

Аббат Уго читает псалтырь. Голая женщина, закрывая здоровой рукой груди, вся дрожит от холода страха перед неизбежным.

Я моргнул, и опустилась тьма. Когда я разжал веки, все переменилось.

Я лежу на земле. Голова болит, как после сильного удара. Уже ночь. Облака открыли небо, и холодный лунный свет освещает дорогу и все, что на ней. Я, со стоном, приподнимаюсь на руках и осматриваюсь. Меня охватывает ужас от того, что я сейчас вижу.

Телега, которой я правил, кажется, только недавно, разбитая лежит далеко в стороне. Лошадь, видимо, убило тем же ударом, который опрокинул телегу. Везде вокруг угадываются округлые тела остальных лошадей, видимо, тоже мертвых.

Тут нет ни звука. Ни стона.

Я, шатаясь и стараясь не упасть, поднимаюсь на ноги.

Впереди, за травой, я вижу какое – то светлое пятно. Неуверенно, я иду к нему, осторожно, стараясь не споткнуться. Когда я подошел и присмотрелся, у меня резко крутануло живот, и я едва удержал вчерашний обед в себе. Накрытый белым плащом, у моих ног лежал один из братьев. Верх плаща был бурым от запекшейся крови. Головы на его плечах не оказалось, как будто её там никогда и не было. Меня начал охватывать ужас. Такой ужас, от которого теряешь контроль над собой.

Я начал пятиться и, чуть не упал, споткнувшись об тело другого брата ордена. Я его не заметил сразу, потому что он был весь черный. Его скрюченное огнём тело так сильно обгорело, что он будто превратился в причудливую корявую лесную ветку.

Я был готов заорать в истерике от ужаса, но я увидел там, впереди, что – то еще. Удержав свой вопль рукой, я, стараясь наступать бесшумно, пошел ближе, привлекаемый ужасным ожиданием грядущего кошмара. Впереди угадывалось что – то светлое. Что – то живое, но бесшумное.

Я крался, как вор, скрываясь за деревьями. Скоро стало достаточно близко и светло, чтобы я разглядел ужасающую картину.

Тут, на едва освещенной поляне происходило леденящее душу действо. На спине, как на белой простыне, на своём плаще лежал аббат Уго. Под ним, на светлой ткани, расплывалось пятно крови. Прямо на нём сидела ведьма. Её обнаженное тело, казалось, светилось изнутри в лучах луны. Совершая неглубокие движения на твердом члене аббата, она наслаждалась им. Своими руками она, увлеченно, разматывала внутренности Уго из его распоротого живота. Я с ужасом заметил, что правая рука у неё была все еще сломана. Но она, не обращая внимания на боль, продолжала своё жуткое занятие.

Кажется, Уго захрипел и скоро обмяк. Он все это время был жив, а теперь испустил дух.

Ведьма нашла меня глазами во тьме и поманила рукой.

– Теперь ты, красавчик. Иди сюда, не стесняйся. – Её голос был таким тихим, что если бы не мертвая тишина вокруг, услышать его было бы не просто.

– Ты подал мне воды. Ты не такой, как они. Иди ко мне, милый, мне есть чем поблагодарить тебя.

Я, сам не свой, выбрался на свет и медленно пошел к ней. Раздираемый внутри ужасом и похотью, я шагал вперед. Мой член, под действием её чар, напрягся.

– О – о – о, да у нас тут чемпион! Ложись со мной, Этан. Я уверена, что ты со мной справишься. Не то, что эти… – я потерял над собой контроль. Я хотел её. Я сгорал от желания. Её формы, её груди, удивительный свет её кожи. Я поддался. Она откуда – то узнала моё настоящее имя.

Она села на меня сверху так же, как только что была с Уго. Я действительно был крупнее «белых» братьев. Со мной ведьма не могла делать все так же легко.

– Да, красавчик! Ты то, что надо. Не бойся меня, Этан. Когда мы закончим, я не убью тебя. Быть может. Как меня зовут, красавчик? Назови моё имя, Этан. Назови меня… Скажи, что любишь! Этан!

Я теперь совсем не контролировал себя. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Но я чувствовал все. Каждое движение её тела. Кажется, я отвечал ей, но в этой тишине я не проронил, ни звука.

Неожиданно, ведьма резко дала мне пощечину. Потом вторую, другой рукой. Чередуя, она хлестала меня по лицу. Самое странное, что я не видел её рук. Удары сыпались из ниоткуда.

– Просыпайся, мразь такая! Просыпайся, скотина! Давай, просыпайся!

Я медленно открыл глаза, совсем не понимая, что происходит. Надо мной стояла Ира и хлестала руками меня по лицу.

Кажется, я снова влип.

Я лежал на спине и, наверное, громко стонал во сне. Мой оттопыренный член выдавал все. Ира давно сбросила с меня одеяло, и даже через ткань трусов было видно, что происходит. Видно, и понятно. Я не знал, что я должен ей сказать.

– Кто такая Флор Дюран, скотина? Что еще за «же тем»? Кого это ты там любишь, мразь? Урод чертов!

Ира резко куда – то выбежала. Я, шатаясь, сел на край кровати. Какой странный и дикий сон! Я пошевелил пальцами на ногах. Я снова чувствовал своё тело. Почему – то сейчас это казалось удивительным. Я подошел к зеркалу в двери шкафа и стал себя рассматривать. Все эти ночи, кажется, я буквально был другим человеком. Я проживал часы чьей – то чужой жизни. Настоящей жизни. Мой член еще стоял. Эмоции во сне были так реальны и сильны, что меня это не отпускало.

В спальню вбежала Ира и, включив верхний свет, кинула в меня мои трусы. Те самые, которые я утром бросил в стирку. Они упали мне под ноги. Пятно засохло.

– Вот, мразь! Кто тебе там снится? Кого ты трахаешь там на работе. Или, не знаю, где. Уже кончаешь по ночам! Скотина! – Ирина в ярости бросилась на меня, собираясь снова дать мне пощечину. Но, не успела.

Я, неожиданно для себя, с резкого и сильного замаха наотмашь ударил жену по лицу. От этого удара Ира оступилась и, неловко сделав несколько шагов, упала на колени. На светлый пол спальной, дорожкой из бурых капель, пролилось из её носа. Завалившись на кровать она, кажется, всхлипывала от боли и слёз.

Я озверел. У меня как будто сорвало все гайки на стопоре. Я расслабился и, наконец, дал себе волю. Это давно прорывалось наружу. Сегодня. Сейчас. Наконец – то!

– Ну что, сука, нравится?! – Я подошел к Ире и, резко и неаккуратно подняв её за бедра, удобно для себя уложил её на кровать. Сейчас, стоя на коленях и лежа животом на кровати, она всхлипывала и пыталась подняться. Она попыталась сопротивляться. Моя умница. Еще! Ну же, не сдавайся! Она пыталась вывернуться и встать. Но ей не удавалось. Я удержал её кулаком, сильно ткнув в спину. Грубо и безжалостно, я, руками, разорвал её ночнушку от воротника до подола. Подшитая понизу кантом ткань не далась. Я, разорвав и её, отбросил края. Ненадолго, я залюбовался на красивую спину моей жены. Её аккуратная талия возбуждающе переходила в широкий и красивый таз с круглыми, мягкими ягодицами. С треском рвущейся ткани я грубо разорвал на ней её трусики.

С сильного замаха я хлестнул её по заду своей твёрдой ладонью. Ира вздрогнула и застонала.

– Терпи, сука! Забыла, кто ты такая? Забыла? – Я, замахиваясь, снова и снова звонко хлестал свою жену. – А, ну, заткнулась! Сука, твою мать!

Но я не хотел, чтобы она умолкала. Сейчас она уже не вздрагивала, а только протяжно, тихонько выла в кулак. Кажется, достаточно. Я, пристроившись сзади, удобнее раздвинул коленями её ноги и, резко и грубо вошел в неё. Член вошел идеально. Она была горячая и влажная. Кажется, такой влажной я её никогда не ощущал. Собрав её красивые длинные волосы в пучок, я, намотав их на ладонь, потянул на себя. Ира застонала и, выгибая спину, подалась назад за моей рукой. Её кожа сейчас блестела от пота. Глубокими вдохами она шумно дышала. Левой рукой я прижал её тело к кровати. Она теперь вся моя. Мучаясь от боли и грубых движений членом, Ира стонала и что – то пыталась сказать.

– Заткнулась, чертова ведьма! Нравится? Вижу, что нравится. – Со смешанным чувством нежности и злобы, я, своим членом, будто тараном, выколачивал из своей жены её бабскую дурь.

Ира, стонала все громче и, скоро по её телу пробежала дрожь. Она снова попыталась вырваться. Конечно же, у неё не получилось. Я не собирался закончить с ней сегодня так легко. Не сейчас. Не сегодня. Я чувствую вкус страха, крови и беспощадной ярости. Мой любимый вкус.

***

6:42. Я в распахнутом пальто иду по Ленинградскому проспекту. Еще темно и горят фонари. Мимо проезжают машины с зажженными фарами.

9:22. Я кладу на стол Сергея Павловича заявление об увольнении по собственному желанию. Он, только взглянув на него, удивленно смотрит на меня. Я улыбаюсь.

10. 07. В кафе «Ноир Пари» я, сев за столик у окна, заказываю официанту бокал красного вина и сырное ассорти.

12. 32. Открыв своими ключами дверь, я вернулся домой. Я небрежно разуваюсь. Ко мне из спальной выходит Ира и, прошлепав босыми ногами по полу коридора, обнимая, целует в губы. Я тоже обнимаю её обнаженное тело и, подхватив жену на руки, несу в спальную.

Я не знаю, кем я смогу быть сегодня во сне. Но я постараюсь не засыпать всю ночь. Посмотрим, что получится.

30 июня 2015 г.

NG