По следам Аполлинера

По следам Аполлинера.

10. Сима, жена управляющего.

Оказавшись в постели, я пытаюсь подумать над этим самым, для меня самым насущным вопросом, что же мне делать. Но в голове был какой-то сумбур: хозяйка и тётушка, их дочери, от кого следует ожидать большего благоприятствования моим планам? Скрывать ли свои ухаживания за ними или, наоборот, действовать открыто, а в случае расспросов и прихвастнуть? Жаль, что нет Жоры, чтобы посоветоваться с ним...

Проснувшись утром, я вспоминаю о беременной сестре управляющего, и думаю, придёт ли она или нет. Услышав, что кто-то поднимается по лестнице и, не сомневаясь уже в том, что это именно она, решаюсь устроить ей представление: откидываю одеяло, вытягиваюсь на спине, задираю подол рубашки и притворяюсь спящим.

Но вместо Дуси появляется другая женщина. Сквозь прищуренные веки вижу, что ей лет 35 и что она ни дурна, ни хороша собой — высокая, худая, со смуглым от загара лицом и чёрными глазами и волосами. Придя к выводу, что её, пожалуй, стоит и употребить, я продолжаю лежать, не шелохнувшись... Наверняка она повидала достаточно пипок, и, стало быть, ничего не случиться, если взглянет и на мою... Жора утверждает, что женщины в таком возрасте наиболее горячи... И кто знает, может, она окажется именно такой и не станет возражать, когда её попросят о подобного рода услуге?

Поставив принесённое ею кофе на столик, женщина оглядывается и замечает выставленное мною орудие. После минутного замешательства на лице её появляется какое-то выражение, в коем наряду с удивлением я замечаю и любопытство и даже какое-то удовольствие. Кашлянув, очевидно затем, чтобы меня разбудить, она подходит к кровати, а я, будто ещё во сне, делаю потягушки, причём так, так что хозяйство у меня торчит уже совсем бесстыдно. Задержавшись на миг, она набрасывает на меня одеяло и говорит:

 — Ваш кофе, барин.

 — Доброе утро, — отвечаю я, открыв глаза. — Кто вы? И где Дуся?

 — Я её невестка... Её сегодня нет, и мой муж, управляющий этим имением, попросил меня заменить её. Тем более что это вообще-то входит в мои обязанности.

 — Прекрасные у вас обязанности! — восклицаю я, выскакивая из постели и обнимая её. — Да и сами вы замечательно выглядите!... Самая красивая здесь...

Пока она слабо протестует, я просовываю руку ей под юбку и обхватываю пальцами её поросшую густой шерстью мохнатку, нащупываю отверстие и просовываю туда палец. Вначале сухая (Жора говорил, что так у всех пылких женщин), щель под его воздействием быстро увлажняется, а клитор твердеет.

 — Да что это на вас нашло?... Вы мне делаете больно... Прекратите! Вдруг мой муж об этом проведает?

 — Он что, где-то тут рядом?

 — Нет, но вдруг по какому-то делу появится здесь... Да и золовка может заявиться... Хватит!... Нас сейчас кто угодно может потревожить — ваша мама, хозяйка... Они давно уже на ногах... Лучше сделаем так: я вернусь сегодня вечером, мой муж уедет в Москву на два-три дня...

С этим обещанием я её отпускаю и, облачившись в Жорин халат, сажусь пить кофе, а она принимается убирать мою постель.

 — Как вас зовут? — интересуюсь я. — Расскажите о себе.

 — Сима.

 — А полностью?

 — Серафима Сергеевна. С молодости работала у Марии Александровны горничной, а мой будущий жених был лакеем у Константина Константиновича, её мужа. Он был тяжело ранен на войне, контужен, у него отрезали ногу. Хозяева взяли его к себе обратно, а так как управляющего забрали в армию, стал исполнять его обязанности. Теперь у него неплохие сбережения, так что вместе с окладом — его и моим — могли бы жить и сами по себе... Но привыкли к такой жизни, прилепились к Ульманам...

 — А где ваше жильё? В деревне?

 — Ну что вы! В соседнем доме. Взгляните в окно: верх из пяти комнат хозяева обычно сдают на лето дачникам, только в этом году ни с кем ещё не удалось сговориться; а в полуподвале — мы с детьми...

 — И сколько же у вас детей?

 — Трое: мальчик n лет и две девочки 11 и n лет... Вы допили кофе? Ну давайте я отнесу чашку с блюдцем на кухню.

 — Итак, до вечера?

 — До вечера.

После завтрака я уединяюсь в библиотеке и принимаюсь за чтение мемуаров Казановы. Но это увлекательное занятие прерывается мамашей, тётушкой и хозяйкой, зачем-то заглянувшими туда и выразившими крайнее удивление тем, что я в такую хорошую погоду сижу здесь:

 — Почему ты не в купальне?

 — А что, надо? — спрашиваю я с глупым видом, лишь бы что-нибудь сказать, и тороплюсь забраться на стремянку, чтобы спрятать заветную книжицу. — Погода, говорите, хорошая? Так я сейчас же собираюсь и бегу на речку...

 — Ты опоздал, — напоминает мне маман. — Теперь наше время купаться... Но всё равно, выйди отсюда, нам надо кое о чём обмолвиться.

Я покидаю их, прохожу по коридору, спускаюсь с крыльца, но увидев сидящих на лавочке и о чём-то оживлённо беседующих девиц и Петю, сворачиваю в их сторону и спрашиваю:

 — Итак, что будем делать?

 — Нас ведут купаться...

 — А моё время уже прошло, и я не знаю чем заняться. Пожалуй буду сам с собой играть в разведчики и тайком следить за вами... Так что имейте это в виду, когда окажетесь на речке.

 — И откуда же ты будешь за нами подсматривать? — спрашивает Вера.

 — Причём, оставаясь нами незамеченным? — добавляет Оля.

 — Ещё не знаю. Но у меня есть время, пока наши мамы совещаются, чтобы сбегать окунуться, а потом поискать подходящий наблюдательный пункт.

 — Если завтра погода будет такая же хорошая, — говорит Вера, — надо что-то сделать, чтобы наши мамы не смогли пойти с нами купаться...

 — Это было бы здорово! Но согласятся ли они отпустить вас одних?

 — Попробуем уговорить, — заявляет Оля.

 — Ура! — восклицает Надя и обращается ко мне: — А ты, Саша, будешь с нами купаться, учить меня плавать?

 — Если мне будет позволено, то с удовольствием! — отвечаю я, целуя её под удивлёнными взглядами Веры и Оли, после чего оставляю их всех.

Спустившись вниз по деревянной лестнице, я раздеваюсь догола, ныряю, переплываю купальню туда и обратно, быстро одеваюсь и через плотину бегом переправляюсь на противоположный берег. Там мне приходится пробираться в таком густом кустарнике, что с трудом удаётся найти местечко, где можно было бы удобно присесть, оставаясь незамеченным, и откуда можно было бы смотреть за тем, что будет происходить в воде и на берегу. Ждать приходится долго. Но вот до меня доносятся голоса спускающихся по лестнице. Когда все они оказываются на покрытой травой полянке, я вижу всех без исключения дам и их дочерей, включая дылду Лику. В таком многолюдии разобрать, кто с кем и о чём говорит, абсолютно невозможно, да и видеть, как идёт раздевание тоже затруднительно: уж слишком высоко по сравнению с моим наблюдательным пунктом оказывается то место, где они начинают располагаться.

И всё же через какое-то время они одна за другой появляются на краю обрыва и начинают спускаться к воде, а некоторые из них, поболтав в ней ногами и убедившись, что она тёплая, входят в неё сначала по колена, потом опускаются глубже, брызгаются, радостно кричат, — и большие тёти и маленькие детки, а хозяйка, присев по горло, кидается в плавь и после дюжины гребков оказывается на этом берегу, встаёт на ноги, чтобы отдышаться, поворачивается и плывёт назад, а потом снова возвращается.

На этот раз она больше чем наполовину выходит из воды, поворачивается к другим и зовёт их к себе. Девочки и Петя не откликаются, целиком занятые пусканием брызг друг в друга, а вот Алина, а за нею тётушка и мамуля (последняя после некоторых колебаний) решаются последовать её примеру. И вот они выбираются по щиколотки из воды и, следя за вознёй оставшихся на том берегу, комментируют их поведение, что-то кричат им время от времени и продолжают беседовать друг с другом, предоставляя таким образом мне возможность с близи внимательно разглядеть и сравнить фигуры каждой.

Все они были в тесно обтягивающих тело чёрных трико. Но если у хозяйки оно было абсолютно глухим, покрывая не только плечи до самых локтей, но и горло, то у остальных держалось на узких лямках, оставляя открытыми шею и часть груди под нею. Лика и её мать показались мне не только чрезмерно высокими, но и худыми: ни бёдрами, ни бюстом они похвастаться вроде бы не могли, а плечи — несколько угловатыми. Если что и выделялось в их фигурах, то острые лопатки на довольно сутулых спинах.

Правда, когда смотришь на них в профиль, бросается в глаза не только отсутствие заметных выпуклостей, но и изгиб в талии. Тётушка, хотя и почти такого же роста, но обладает статной фигурой, которую несколько портит (сейчас, вспоминая всё это, сознаю), хотя и большой, но почему-то кажущийся плоским зад — не оттопыренный, а малость отвислый. Больше же всего мой взгляд привлекает моя родная мамуля: маленького росточку, но весьма плотная и притом с чрезвычайно округлыми очертаниями во всём: в переходе от шеи к плечам, в самих плечах, в талии и бёдрах. Я себя даже ловлю на маниловской мысли: вот было бы хорошо, если бы к статности Татьяны Николаевны добавить гибкость в талии Марии Александровны и Лики, да ещё бы мягкость очертаний моей родной мамочки.

Вот с ней-то у меня малость времени спустя приключается казус. Когда приходит время обеда, я, выйдя из своей комнаты и побежав по коридору неожиданно натыкаюсь на неё и ещё более неожиданно для меня самого, кидаюсь обнимать и целовать её.

 — Что с тобой? — восклицает она, отбиваясь от моих ласк. — Ты что, спятил?

 — Дорогая мамочка, ты не знаешь, какая ты красивая! — заверяю я, не прекращая поцелуев.

 — Откуда ты это взял? Да и что ты в этом понимаешь?

 — Представь себе, понял, когда подсматривал за вами, купающимися!..

 — Подсматривал?... Да ты с ума спятил!... Как можно?...

 — Выходит, что можно... Ухитрился... и убедился, что ты самая-самая красивая!..

Высказав всё это и ещё раз поцеловав, я беру её за талию и веду к лестнице, ведущей на улицу, а когда мы начинаем спускаться по ней, неожиданно притягиваю к себе и снова целую — в губы, шею, выглядывающие из-под верха платья округлости грудей, поддерживая при этом их снизу ладонями.

 — Да ты что, с ума рехнулся! — смеясь, пытается она оттолкнуть меня. — Ты хочешь, чтобы мы упали и разбились?... Что это на тебя нашло?..

 — Я вспомнил, как ты меня целовала всего, когда купала меня, маленького...

 — Эко чего вспомнил!... Да перестань же!..

Внизу кто-то хлопает дверью, я получаю от маман такой сильный толчок, что с шумом, перескакивая через ступеньки, пролетаю лестничный пролёт и оказываюсь перед... Ликой, удивлённо взирающей на меня и на спускающуюся вслед за мной маман, раскрасневшейся и с горящими глазами. Этот её недоумённый взгляд я чувствую на себе в течение всего обеда.

Не зная, что он может означать, я чувствую себя довольно неловко и, чтобы скрыть это, то и дело за надобностью и ненадобностью обращаюсь то к маман, то к Кате, сидящими по обе стороны от меня, касаясь при этом то локтя, то, опустив ладонь под стол, бедра каждой из них.

Когда, покончив с едой, я поднимаюсь со стула, маман спрашивает меня:

 — Ты куда сейчас?

 — В библиотеку.

 — Что-нибудь интересное читаешь?

 — Да.

 — Купера или Майн-Рида?

Я наклоняюсь над ней и, опёршись одной рукой о спинку её стула, а другой — о мягкое бедро, шепчу на ухо:

 — Нет, Казанову и Мопассана!

И убегаю.

Однако и на сей раз погрузиться в ночное приключение юного Джакомо с двумя подружками его возлюбленной Анджелы мне не удаётся. Дверь открывается, и входит... Лика. Я, словно застигнутый врасплох воришка, моментально закрываю томик, собираясь вскочить, чтобы поставить его на место, но она удерживает меня на месте и спрашивает:

 — Так это правда?

 — Что? — в свою очередь спрашиваю я, неудачно пытаясь не дать ей взять книжку из моих рук.

 — Лидия Сергеевна настолько оказалась поражена тем, что услышала от вас, что поделилась этой новостью с нами...

 — С кем это, с вами? С Верой и Олей тоже?

 — Ну, я уверена, Вере с Олей имена Казановы и Мопассана ещё ничего не говорят.

 — А что они говорят вам?

 — Ничего хорошего.

 — А вы читали их?

 — Зачем? И мне удивительно, как можно в руках держать такую грязную вещь?

 — Но это не я сюда её принёс... Как, по вашему мнению, она здесь могла очутиться?

 — Не знаю.

 — Я уже спрашивал об этом вашу маму...

 — И что она сказала?

 — Что наверно это было увлечение её старшего сына.

 — Саши? Не может быть!

 — Почему же? Чтение очень завлекательное... Начнёшь — трудно оторваться... Да вы попробуйте сами!

С этими словами я опускаю томик в карман её. К моему удивлению, Лика не возражает, только произносит, покачивая головой:

 — Вот уж не думала... Такой маленький и уже такой испорченный...

 — Это вы обо мне, или о моём тёзке и вашем брате?

 — Что с него взять? Его уже нет в живых...

На глазах у неё выступают слёзы, она пробует усушить их, отвернувшись от меня, а я, дотронувшись до её плеч, говорю, как бы в утешение:

 — Да, жаль, что нам с моим братом не довелось с ним быть знакомыми. Думаю, человек он был не просто жизнерадостный, а любвеобильный, и общение с ним было бы весьма и весьма любопытным...

И совсем уж осмелев, я разворачиваю её лицом к себе и пытаюсь дотянуться губами до её лица. Она приходит в с

ебя, отталкивает меня и наносит мне увесистую оплеуху:

 — Гадкий мальчишка!... Что ты себе позволяешь?

 — Гадкий, говоришь, — слышим мы, одновременно оборачиваемся на голос и видим входящую хозяйку. — И что же он себе такого позволяет?

Лика, ничего не ответив, молча проходит мимо неё и выходит в коридор. А я, не зная куда себя деть, остаюсь стоять, держась пылающую щёку.

 — Так что тут произошло? — продолжает любопытствовать её мать.

 — Видите ли, Мария Александровна,... — запинаясь, произношу я, не зная, что сказать.

 — Вижу мальчика, которого, несмотря на все его странности и вывихи, считала довольно милым, но физиономию которого моя дочь подвергла заметному физическому воздействию... Что же могло вывести её из себя? Могу я знать это?

И всё это произносится строгим и, пожалуй, суровым тоном, а в глазах искрятся какие-то огоньки... Вроде бы гневные... А, может быть, и нечто иное... Но что именно?

 — Что вы на меня уставились своими наглыми очами? — продолжает вопрошать она.

 — Заворожен, — нахожусь, что ответить, я, беря её за руку. — Не могу оторвать их от вас!

 — Это что же такого вы во мне необыкновенного приметили?

 — Не пойму, то ли вы пылаете праведным негодованием, то ли вас снедает нездоровое любопытство...

 — Любопытство, да ещё нездоровое... Ну и воображением наделила вас природа!

 — Вы

правы, Мария Александровна, именно воображение подвело меня сейчас с вашей дочерью...

 — Вот как? Это любопытно!...

 — Вы прелесть, Мария Александровна! — восклицаю я и покрываю поцелуями её запястья. — Мы с вами родственные души!... Но я ещё маленький и неопытный, и моё любопытство в случае с Ликой, вполне допускаю, приняло такие формы, что она приняла это за нечто непозволительное...

 — И даже оскорбительное... Не так ли?

 — Может быть и так...

 — А в чём конкретно это проявилось, вы можете сказать...

 — Попробую, хотя мысли мои путаются... Вы знаете, что я тут читаю книжки, которые вы считаете вредными, но которые будят воображение...

 — Вот как? Представляю, в каком направлении оно может развиваться!... Чего уж тут хорошего?

 — Как сказать... Во всяком случае приятное чтение... И вот, начитавшись всего этого, я хочу представить себя, какие приключения случались с людьми, которых я знаю и как бы они повели себя в подобном случае со мною...

 — Это кого же вы имеете в виду из тех, кого знаете?

 — Да всех, кого только в данный момент вижу! Только что это была Лика, а сейчас — вы!

 — Ну это уж совсем... не знаю, как выразиться, — ни в какие ворота не лезет...

 — До ворот ещё далеко, хотя я и об этом мечтаю... И о калитке тоже... Но был бы счастлив для начала, чтобы мне кто-нибудь разрешил посмотреть в окошко на свои любовные радости и таким образом сравнить прочитанное с настоящим...

 — Чем больше я вас слушаю, тем больше поражаюсь... И больной фантазией и... Где это видано, чтобы... Даже слов не могу подобрать... Вы похожи на человека, про которого говорят: его гонят в дверь, а он лезет обратно через форточку... Что с вами делать?

 — Ничего! Только поцелуйте меня, дорогая Мария Александровна!

 — Обойдётесь! Читайте своего Казанову, а я пойду по своим делам.

Вечером, хорошо поужинав и попросив у хозяйки разрешения взять с собой сластей, я удаляюсь к себе и начинаю ждать, когда весь дом уснёт. Наконец, моя дверь открывается и входит жена управляющего. Моё сердце заколотилось. Я целую её, причём засунув язык ей в рот. Она отвечает тем же. Однако, увидев, что я принимаюсь скидывать с себя одежды, говорит:

 — Не спешите!... А то возбудитесь и выстрелите словно из пушки по воробьям... Запрём сначала дверь... Вот так!

Я следую за ней, мну её груди, пытаюсь достать до промежности...

 — Погодите же! Дайте мне раздеться!... А ещё лучше будет, если вы сделаете это сами... Начните с рубахи... Или нет, дайте я сама скину юбку... Куда её положить?

 — Да вот, на стул... Или на его спинку...

 — Повешу лучше на спинку кровати... Идёт?

Я киваю головой и, продолжая неотступно следовать за ней, высоко поднимаю подол её рубахи. Она поворачивается ко мне, и настаёт очередь удивляться упругости её грудей, не очень больших и с редкими чёрными волосиками вокруг ореолов. Приподнимаю её сиськи, но рассмотреть их не даёт опустившаяся ткань рубахи.

 — Пустите! — говорит она и, скрестив руки на подоле рубашки, тянет её вверх через голову.

И теперь, когда она оказывается полностью раздетой, я замечаю, что гостья моя вовсе не худа, как мне показалось первоначально, и что она вполне в теле. Чёрные волосы покрывали лобок и поднимались до пупка. Густыми, как у мужчины, волосами заросли и её подмышки.

 — Приляжем? — предлагает она и делает несколько шагов от спинки кровати к середине одного из её краёв.

С восторгом взираю я при этом на её задницу, на плотно смыкающиеся друг с другом пикантные ягодицы. Присев рядом с ней, я устремляю пальцы к губам вокруг её щели и обнаруживаю, что они слегка раздулись, а клитор уже отвердел. Должно быть, она подмылась, поскольку там ничем не пахло.

 — А вы что, так и останетесь в рубахе? — спрашивает она, опускаясь на спину.

Я моментально скидываю свою сорочку и набрасываюсь на красотку, которая ритмично задвигалась, когда я принялся энергично тереться своим колышком о её живот. Но малость спустя она заявляет мне:

 — Всё это не так делается!... Встаньте-ка...

 — Но зачем? — недоумеваю я.

 — Я хочу увидеть вас во весь рост. Можно?

Но когда я поднимаюсь, она задирает ноги, открыв волосатую промежность до самого зада. Я тут же наклоняюсь, чтобы просунуть туда палец и какое-то время выжидаю. И когда губы набухают, выпрямляюсь, чтобы вонзиться туда. Но Сима опять смеётся и говорит:

 — Нет, не так. Ложитесь на постель. На спину.

Я, попросив её называть меня на «ты» и обещав сам тоже говорить ей «ты», делаю, что мне велено, а она забирается на меня сверху, предоставив моим глазам всё своё роскош¬ное тело, и просит:

 — Поиграй с моими сиськами!

А сама обхватывает мой член, некоторое время водит им вдоль своей щели.

 — Я понимаю, тебе не терпится, но не торопись... И обещай мне в меня не кончать!... Уговорились?... Ну тогда ладненько!

И с этими словами она резко всаживает мой хоботок внутрь до самых тестикул и с превеликим пылом принимается гарцевать на мне.

 — Ну, как тебе это?

Мне-то от такой лихой езды стало даже несколько больно, но я молчу, продолжая тискать её груди.

 — Только умоляю тебя, не спускай в меня! — чуть ли не кричит она, сама в то же время кончая.

Я это понял, почувствовав, как из её нутра выделяется горячая жид¬кость. Она застонала, а глаза её закатились. То же самое вот-вот должно было произойти и со мной, но не тут-то было. Сима, наверно, заметила это, ибо живо вскакивает и голосом, еще дрожащим от наслаждения, умоляет:

 — Сдержись, мальчик!... Побереги мою пиздёнку!... Я знаю некий способ, который доставит тебе удоволь¬ствие и не сделает меня беременной.

С этими словами она поворачивается ко мне задом, а затем, склонившись, берёт мой член в рот. Наслаждение становится таким сильным, что моё тело словно сводит су¬дорогой. Я соображаю, что мне следует поступить так же, как она. Мой язык проникает в её лоно, и я пробую вылизать женскую смазку, напоминав¬шую по вкусу сырое яйцо. Ей наверно это тоже пришлось по вкусу, так она ещё энергичнее принимается обрабаты¬вать языком головку, одной рукой сжи¬мая член, а другой щекоча мне тестикулы и зад. А когда её рот забирает меня на всю возможную глубину, все самые потайные уголки её тела оказываются у меня перед глазами, и я, обхватив её бедра, просовываю язык в заднюю дырочку. И тут я едва не лишаюсь чувств от наслаждения и кончаю ей в рот...

Когда я прихожу в себя после мгновенного оргазма, то вижу, что жена управляющего лежит ря¬дом со мной, укрыв нас обоих одеялом, и ласкает меня, а, заметив, что я открываю глаза, обнимает, целует и говорит:

 — Спасибо!

 — За что?

 — За удовольствие, которое мне доставил!

После чего интересуется:

 — Делал ли ты уже что-то подобное?

 — Нет, — сознаюсь я.

 — Ты хочешь сказать, что вообще ещё никого не ебал? Прости за это слово. Я хотела сказать, что я у тебя первая женщина. Так?

 — Нет, не первая, но так, как с тобой, я не пробовал.

 — Ну и как?

 — Сознаюсь, что сегодня получил гораздо боль¬ше удовольствия, чем вчера.

 — А с кем ты был вчера? Сознавайся!

 — С Дусей...

 — С моей золовкой?... Ничего себе!... Так она ж беременная!... Её живот не помешал?

 — Ничего обошлись...

 — Так ты был не один с ней?

 — Как тебе сказать? Вчера один, а третьего дня вдвоём...

Сима только качает головой в задумчивости, а я, в свою очередь, спрашиваю:

 — А почему ты не позволила мне спустить туда... в эту самую?

 — В пизду что ль?

 — Ну да, раз уж всё равно за¬мужем...

 — Как раз поэтому, — отвечает она. — Мой муж — инвалид и по этой части, не может и сразу бы заподозрил, что я ему изменяю. Ах, боже мой! Сколько мне пришлось с ним вытерпеть!

 — Расскажи мне обо всём.

 — У него встаёт только тогда, когда излупит меня в кровь.

 — И ты позволяешь ему?

 — А что делать? Привыкла. А если он делает это только по жопе, да не палкой или розгой, а рукой, то скорее достав¬ляет мне удовольствие, чем причиняет боль. Осо¬бенно его возбуждает, когда у меня месячные. Да и мне тоже приходилось отвешивать ему пятьдесят или даже сто ударов, прежде чем он сможет поторопиться и засунуть мне свой полустоящий...

 — Хуй.

 — Ну да, хуй... Но он тут же спускает!... Приходится и лизать... Вот тогда у него стоит во всю!... Но все эти подробности слишком неприятны.

 — А лизать тебя тоже он приучил?

 — Как бы не так!... Твой тёска, Александр Константинович...

 — Хозяйский сын?

 — Да, старший и к сожалению покойный... Вот уж был кобель кобелём!... И кого он тут только не... Всех девок перепортил!... Ту же Дусю, например... А летом за дачницами ухлёстывал... И ведь не было ему отказа ни от кого!... Что говорить про меня? Только головой кивнёт, и бегу, сломя голову!... Мы особо-то не скрывались, так что муж знал обо всём и бил меня смертным боем...

Этот удивительный рассказ пробуждает в моем хуёчке животные инстин¬кты. Серафима Сергеевна ускоряет это возрождение, щекоча мне яйца. Я, в свою очередь, сжимаю рукой её пизду, и ощущаю, как она разбухла от наслаждения, разбухла настолько, что стала тесной.

 — А ну-ка, повернись ко мне боком, — велит она и скрещивает свои ноги над моим задом. — Так приятно?

 — Очень, — соглашаюсь я, принимаясь сосать её груди.

Она засовывает палец мне в заднюю дырочку, я делаю то же. Мой хуёк проскальзывает в её пизду, и я начинаю ритмично толкаться вперёд, как раньше. И не перестаю сосать её груди. Мой палец двигал¬ся туда-сюда в заднице, вздрагивающей от этого проникновения. Вскоре Сима с воплем кончает ещё раз. Но при этом сжимает, протянув руку сзади, мои яйца так сильно, что я вскрикиваю.

 — Что, больно? — с тревогой спрашивает она.

 — Лучше вылижи меня ещё раз, — предлагаю я.

Чтобы приласкать меня языком, она опять склоняется лицом к кровати так, что зад её предстаёт передо мной во всей красе.

 — А туда сможешь? — спрашивает она, становясь на колени так, что зад оказывается на весу, затем смачивает слюной указательный палец и просовывает его в заднюю дырочку. К моему удивлению, без особого труда просовывается туда и мой хуёк.

 — Ну как? — для вежливости спрашиваю я, чувствуя, как при каждом толчке мои яйца ударяются о её пизду.

 — Здорово! — говорит Сима. — Но будет приятнее, если ты обхватишь одной ру¬кой мою письку, а второй сожмёшь сиськи.

Чувствуя, что вот-вот кончу, я, было, подаюсь назад, но мускулы её задницы смыкаются вокруг голов¬ки, и я выплескиваю сперму внутрь. Одновременно начинает непроизвольно дёргаться и ахать и жена управляющего.

 — Этому тоже научил тебя мой тёзка? — интересуюсь я.

 — Нет, то мой мужик. И мне это совсем не нравилось. Ведь так больно! Не знаю, что такое сегодня на меня нашло... Сама вдруг захотела... Правда, вначале было довольно больно. Словно девственности меня ты лишал. Но чем дальше, тем больше удовольствия получала и, чувствуя, как твой хуёк твердеет там, вновь ощутила такой при¬лив наслаждения, что кончила ещё раз, одновременно с тобой. Но на сегодня, пожалуй, хватит.

 — Раз хватит, значит хватит, — соглашаюсь я.

 — Да и с тебя, поди, достаточно? — улыбаясь интересуется она.

 — Пожалуй, — снова соглашаюсь я и предлагаю ей сладо¬стей.

 — Александр Константинович обычно приглашал меня выпить с ним по рюмочке ликера. Но где ж его теперь взять? Сухой закон!...

 — А самогон?

 — Ну, этой отравы в деревне завались. Но зачем травить себя? А мужики и бабы пьют больше с горя... Ну да ладно, сладенький ты мой, давай прощаться.

 — До завтра?

 — Если мужик мой не вернётся... Спокойной тебе ночи!

 — Спокойной ночи! — повторяю я, и тут же засыпаю.