Песнь Ундины

Молодой князь стоял посреди разгромленного двора. Стоял и смотрел, как дружинники грузят телеги награбленным добром, как выволакивают из сараев молодок.
— Кнег, — Хальг подошел тихо, со спины, — останови безумие.
Не нравилась темнику царящая вокруг вакханалия. Сканды всегда славились порядком и выдержкой. За то и были ценимы, как наемники.

Князь улыбнулся правой, здоровой стороной лица:
— Пусть веселятся, вернее будут.
Хальг схватил его за плечо, развернул к себе. В очередной раз внутренне вздрогнул, увидев пустую глазницу и рассеченную надвое щеку.
— Ты не за этим сюда пришел, кнег. Вспомни, зачем ты здесь.
Он пришел сюда потому, что дочь пресветлого отказала ему, бросив презрительно, что за сына рабыни она никогда не пойдет замуж. Не пойдешь? Поведут поневоле.
— Кнег, хороша молодка, — сканды тащат к нему девчушку.
Сильными пальцами, привыкшими к рукояти меча, взял за девичье лицо. Хороша, только не та.
— Ваша, — бросил скандам, отворачиваясь от темника.
— Кнег... — голос Хальга полнился тихой угрозой.
— Всех, — злое молодое лицо скривилось в жуткой усмешке, — всех, кто выше тележной чеки.

До.

— Ты не пройдешь, брат.
Всадник на вороном скакуне громко захохотал. Человек, стоящий на коленях, поднял голову:
— Я пройду, брат.
Всадник приник к конской шее, улыбнулся в густую черную бороду:
— Уверен?
— Не мечом, так золотом.
Жеребец встал на дыбы, замолотил копытами.
— Тогда прими, брат, — сказал чернобородый, — на память обо мне.

Свист нагайки разорвал воздух, человек на коленях закрыл лицо руками. Оглушительно заржав, скакун унес седока прочь. И еще долго окровавленный мужчина слышал смех своего брата.
— Вставай, князь, — сотник Баюн тормошил его за плечо, — уходить надо.
Князь отнял ладони от лица, Баюн отшатнулся:
— Это ж кто тебя так, Свет? Неужто он?
Единственным оставшимся глазом пресветлый Свет взглянул на сотника:
— Где войско?
— Разбежались кто куда, — Баюн пожал плечами, — понабрали-то разбойников. Уходить надо князь.
Кровь засыхала неприятной коростой, стягивая кожу.
— Умойся, пресветлый, — тихо сказал сотник.
Умывался долго, размазывая кровавые разводы по щекам. Взглянув в успокоившуюся воду, ударил по прозрачной глади кулаком.

Разбегающиеся круги преломили отражение. И пугающий багровый след удара распался на части. Не повезло тому, кто сейчас стоял на берегу реки, родиться не от княгини, а от рабыни-ключницы. Вот и получил старший брат в наследство стольный град, а полукровке — рабьему сыну досталось захолустное княжество на границе.

Баюн подвел коней, подал меч, положил руку на плечо. Крепко сжал, делясь спокойствием. Не зря так назвали, не зря князь — отец приставил его к младшему сыну. Характер молодого княжича с детства славился бешенством. Что было у сотника за спиной, не знает никто, но из княжеских хором он вышел, уже принеся клятву верности. Так и остался сотник с молодым князем: тенью за плечом, эхом за спиной.
— В Скандию надо подаваться, пресветлый, — посоветовал Баюн, — там дружину наберем новую.
Князь помотал головой. Скандия никуда не уйдет.
— В лес, к Серому Волхву.

Не слушая отговорок, перекинул ногу через спину жеребца. Пришпорил горячего коня, рванул с места в галоп. Ветки деревьев больно хлестали по обожженному ударом лицу, а в сердце, сгоревшем в битве, зрело бешенство. Отомстить хотелось немедленно. Вытягивать жилы из брата по одной, слушая предсмертные крики. А потом княгиню — за косу и в кровать. Говорят, красива княжна иноземная, что пресветлый Мрак из дальних походов привез.
Скакун остановился, как прибитый, перед высокой худой фигурой.
— Заждался уж тебя, Свет, — голос волхва был тих. Но листья на деревьях зашелестели, как от ветра.
— Вижу, — продолжал он, — глаза нет. Хочешь, верну?
Князь покачал головой. Напоминание. От брата напоминание, чтобы никогда не забывать.
— Знаю, пресветлый, — молвил волхв, — зачем пришел. За мной иди.

Развернулся к дому и пошел впереди, опираясь на клюку. Ткнул по дороге жирного кота. Не глядя на спутника, отворил дверь, словно был уверен, что Свет не задержится. В темных сенях пропустил князя вперед.

— Иди, иди, пресветлый.

То ли показалось гостю, что волхв смеется за его спиной, то ли это филины ухали в лесу. Поговаривали старухи — сплетницы, что Серый питается душами тех, кому помогает. Мол, даст вещицу, которая желание исполняет, а как время придет, человек словно сохнет. Вздрогнул молодой князь, вспомнив эти сплетни, но жажда мести была сильнее. Помедлив на пороге, шагнул в опрятную горницу. Почему думал раньше, что в доме волхва паутиной все заросло? Однако ж в углу — чистый рушник, а в бочке с водой на поверхности — серебрянная ендова.

Тот, кто шел следом, ткнул клюкой в спину, подталкивая к котлу посредине.

— Хочешь власти? — шептал волхв за его спиной. — Не отвечай, сам знаю. Хочешь силы? Такой, чтобы именем твоим пугали детей? Не отвечай. Что готов ты отдать взамен?

— Все, — Свет смотрел в котел, на поверхности которого видел град столичный, себя на престоле, княгиню иноземную рядом, — все отдам.

Волхв расхохотался. Князь обернулся — тот вытирал слезы, стучал клюкой по полу.

— В Скандию езжай, — сквозь смех сказал колдун, — там твоя власть спрятана.

Свет смотрел единственным глазом. Взамен-то что?

— За тебя заплачено, — отсмеявшись, бросил волхв.

Он долго стоял на крыльце, провожая всадников взглядом. Все, что волхв говорил пресветлому, он знал давным-давно. Еще до рождения молодого княжича, когда подарил несчастной ключнице дешевый браслет. Все будет у Света, что мать заказала.

— Просыпайся, князь, — Баюн тормошил спящего за плечо.

Свет взглянул сотнику в лицо и испугался.

— Что с тобой?

Баюн сидел у потухшего костра, обняв себя за плечи.

— Ранили меня, князь. Лопухом рану прикрыл, да видать не помогло. Внутри горю весь. А снаружи холодно.

Свет вскочил на ноги, бросился разводить костер.

— Надо воды согреть. Трав поискать, у тебя же мать — травница была, неужто сам не знаешь.

Товарищ остановил его рукой за плечо. Сжал крепко, делясь предсмертным спокойствием.

— Поздно, пресветлый. Мать травница была, как умирают — знаю. До Скандии недалеко, доберешься сам. Коня моего веди в поводу, вдруг твой по дороге падет.

Баюн умер к вечеру, впав в беспамятство. Звал к себе какую-то Забаву... все хотел князю — отцу рассказать, как ушкуйничал по молодости... клятву свою вспоминал, по которой обязался молодого княжича охранять. Свет молча сидел рядом, держал сотника за руку, да укладывал обратно на траву, если тот порывался встать.

Когда руки Баюна начали холодеть, двумя мечами вырыл могилу. Забросал землей, положил сверху шлем. Выплакал потерю слезами из оставшегося глаза, приторочил поводья к своему седлу и двинулся вперед. К своей судьбе. Той самой, что выторговала его матушка в обмен на душу.

Это там, на границе, в хоть и захолустном, но княжестве, он — пресветлый, а здесь — никто. Сканды смотрели на слишком молодого кнега холодными рыбьими глазами. Хальг улыбался тонкими губами, видя, как нервно дергается изуродованное лицо.

— Что взамен? — спросил он князя.

Свет сглотнул противный ком в горле, успокоил дергающийся шрам.

— Две трети добычи по пути в столицу — ваши.

Наемники негромко загомонили. Щедрое обещание. Родина маленького уродливого кнега богата без меры, огромна и добычлива. Хальг успокоил их одним движением руки.

— Торговаться не буду, кнег. Наши мечи — твое золото. Задумаешь обмануть — не обессудь.

Громко выкрикнул что-то на своем птичьем языке, наемники повернули коней, оставляя Света на берегу моря.

— Через три дня будем готовы, — пообещал Хальг издалека.

Князь стоял, обдуваемый морским ветром, зачарованно смотрел на бескрайнюю седую

гладь. Норд ерошил русые волосы, успокаивал боль. В родном княжестве моря не было. Была река — спокойная и томная, как дебелая деревенская баба. И дикие, стонущие волны никогда не лизали носки его сапог. Где-то далеко, за дымкой чужого тумана зрел шторм. Из темной глубины незнакомый морской бог топил драккары.

Свет опустил руки в холодную воду, поднес ладони к лицу. Морской солью обожгло шрам, опять накатило воспоминание. Темнота, поселившаяся внутри после смерти Баюна, полыхнула кровавым заревом. Свист нагайки превратился в песню. Протяжную тоскливую песню о чужих погибших моряках. Ладонь сама легла на рукоять меча. Князь обернулся.

Девушка сидела на камне, поджав под себя ноги. Пела и расчесывала белые, невероятной длины волосы костяным гребнем. Синие, прозрачные, как озерная вода, глаза заставили княжеское сердце остановиться.

— Подари мне ребенка, — услышал Свет, — у всех сестер уже есть дети от ваших мужчин, а у меня нет.

Белые волосы взметнулись от соленого ветра, тонкие руки протянулись навстречу и князь сделал шаг вперед, падая в раскрытые объятия.

Закрывая глаза, почувствовал успокаивающий сердце холод. Морозные руки снимали кольчугу и рубаху, пояс он сорвал сам.

Холодные губы запечатали рот, высасывая боль. Князя как хлестнули прутом, долго сдерживаемая страсть рвалась наружу. Смял ладонями тонкую рубашку на хрупких ее плечах. Зарычал, переворачивая ее под себя, впечатывая в песок тонкое холодное тело. Бешенство стекало в нее каплями, оставляя после себя дрожащую морозную чистоту. Выхолодило всего, лишь пульсировал тупой болью багровый шрам, да пустая глазница горела кровавой дрожью. Коленом раздвинул е

е ноги, устраивая свое тело. Одним движением вошел в податливую плоть, она только ахнула, распахнув глаза. Обняла за напряженную шею, обхватила ногами, заставляя войти еще глубже. Князь мотнул головой, едва сдерживаясь, чтобы не укусить тонкое плечо.

Вбивался молотом с короткими животными вскриками. Хрипло застонал, когда ее ногти вонзились в плечо, процарапали борозду. Кровь капнула ей на губы, слизнула, как кошка. Увидев это, князь зарычал зверем, перевернулся и усадил на себя почти невесомое тело. Одним движением разорвал рубашку на ее груди. Выгнулась спиной, открываясь его взгляду вся. Замер на мгновение, провел ладонями по холодной шелковой коже. Услышав, как она тихо застонала, сгреб в кулак длинные белые волосы.

Там, на границе у него было десять наложниц: горячих, как молодые кобылицы. Забыл всех, проваливаясь в чужую прохладу, насаживая на себя гибкое тело.

А вокруг сидели чайки. Они смотрели на них черными круглыми глазами и клекотали по-своему. Взлетели разом, хлопая крыльями, когда князь разорвал воздух своим криком.

— Кнег, — Хальг тормошил его, пытаясь разбудить, — что с тобой?

Свет открыл мутные глаза, попытался подняться и упал обратно на песок, не чувствуя тела. Сканд присел на корточки, заглянул в лицо. То, что увидел, его не обрадовало.

— Ты видел ундину? Она просила ребенка?

Князь помотал головой.

— Она тебе что-нибудь подарила? Отвечай, кнег.

Вопросы назойливого сканда едва долетали сквозь пелену вязкого дурмана. Свет опять попытался встать, но ноги не держали. Оперся рукой о землю. Что-то кольнуло ладонь. Удивленно посмотрел — гребень. Пальцы сжимали костяной гребень, украшенный ракушками. Хальг зло сплюнул:

— Конец тебе, кнег. Сейчас всю жизнь будешь искать ундину. А потом вернешься. Вернешься, чтобы умереть.

Помог подняться, придерживая ослабевшее за три дня тело.

— Вставай, дружина готова. Пора двигаться. И тебе надо поесть. Она высосала тебя всего.

Хальг смотрел холодным взглядом как Свет жадно ел запеченную рыбу.

— Кто она? — спросил князь, вытирая рот.

Сканд усмехнулся уголками бледных губ:

— Ундина. Русалка. На ней нужно жениться, тогда она станет обычной женщиной. Только редко кто выдерживает до женитьбы-то. Сразу любить начинают. А уж коли она что-то подарит, тогда все... к ней вернешься и с ней останешься.

Свет потрогал пальцами гребень у пояса. Хальг заметил это движение:

— Советую выкинуть, хотя вряд ли поможет.

Князь закусил губы, упрямо мотнул головой.

— Седлай коней, наемник.

Сканды поднимались из-за деревянных столов, опрокидывая кружки с пивом. Бросали на дощатый стол медные кругляшки монет. Те катились по темной поверхности, иссеченной многими ножами. Скатывались на заплеванный пол, и маленький мальчишка собирал их под наемничьими сапогами.

Хальг раздавал команды короткими выкриками. Кони били копытами, косили глазами, дико всхрапывали. Сканды натягивали удила, негромко переговариваясь. Князь взлетел в седло, бросил прощальный взгляд за спину и повернул коня.

СЕЙЧАС

Не мечом, так золотом; не золотом, так огнем. Горела земля под копытами скандских коней. Дрожал воздух от наемничьих криков. Шли, оставляя за собой пепелище.

Всех... Всех, кто выше тележной чеки...

— Кнег, — Хальг с силой развернул его за плечо, — . что ты творишь? Остановись. Впереди крупное княжество. Женись на княжне — получишь сильного союзника.

Свет взглянул в глаза темника, пелена бешенства спадала нехотя, оставляя за собой темноту. Сканды выгнали из избы девушку, погнали в сарай. Она бежала, придерживая руками разорванный у горла сарафан. Обернулась и лицо закрыли белые волосы. В голубых глазах затрепетал ужас. Князь вздрогнул всем телом, сделал шаг вперед, погружая сапоги в кровавую жижу.

— Кнег... — протянул наемник, но Свет уже не слышал.

Девушка отползала к куче соломы. Держалась руками за разорванный сарафан, где в прорехах молочной белизной светила девичья грудь. Волосы. Белые, невероятной длины. Синие, как озерная вода, глаза заставили княжеское сердце остановиться.

Подходил медленно, снимая одежду. Она шептала: «Не надо».

Горел князь. С той самой поры, что сжимал в руках холодное упругое тело. Горел изнутри, как костер. Даже талая весенняя вода не студила пылающую кровь. Лишь гребень у сердца холодил, успокаивал боль, высасывал безумие.

Схватил руками за плечи, толкнул на солому. Сарафан — к черту. Обрывки ткани только мешаются. Белое-белое тело. Как снег, как гребни заморских волн.

Руками раздвинул ноги, вслушиваясь в прерывистое дыхание. На краю затуманенного сознания слышал песню. Песню-стон, песню-крик. О чужих погибших моряках. О седой волне, на вершине которой горько плакала девушка с длинными белыми волосами.

Та, что сейчас под ним, бьется птицей, кричит зверем. Горячее тело ее обжигает огнем, плавит пламенем. А так хочется холода... Вбиваясь внутрь слишком мягкого тела, искал знакомые черты. Искал и не находил.

— Собака ты, кнег, — услышал за плечом и багровый туман в голове разорвался в клочья.

С трудом поднялся, мотнул головой, прогоняя боль из висков.

— Дурная собака, — повторил Хальг, склонясь над девушкой.

Она уже не дышала, на белой шее темнели синяки. То, что горело, медленно превращалось в холод.

Свет закрыл лицо руками. На тонкой грани безумия вспомнил: «Серый. Он поможет».

Выбежал из сарая, схватил за узду первого попавшегося жеребца. Хлестнул нагайкой вздрагивающий бок скакуна. Припав к крутой лошадиной шее, помчался в лес. К тому единственному, кто может помочь. Вырвать из сердца, из души, из печенки проклятый русалочий гребень. Вьевшийся под задубевшую кожу, проросший зубцами прямо внутрь. Чтобы не слышать песню, не дышать соленым воздухом чужого моря.

У знакомой избы остановился. Поднял кулак, чтобы постучать, но дверь распахнулась. Волхв стоял напротив, смотрел пристально. В полубезумных княжеских глазах прочитал все.

— Гребень, — только и сказал.

Взял протянутое, зашипел змеей, бросился к котлу. Зашептал, поводя рукам. Шептал, молясь своим богам. Бросил в котел гребень и затих, всматриваясь в отражение.

Князь вздрогнул, зажал рот руками, когда на дрожащей поверхности воды появилась она. Сидела на том же камне и расчесывала волосы.

— Оставь его, — прошептал Волхв, — он не твой.

Она рассмеялась, услышав соперника. Несерьезен противник-то, ее боги старше. Когда земля еще только корежилась в мучительных родах, они уже были стары.

— Он мой, — сказала сквозь смех, — мой, старик. И он придет.

Вода в котле завертелась воронкой, выплеснулась за край. Свет отшатнулся, но не успел, и соленые волны обдали его с ног до головы. Мигом остыло тело под кольчугой; успокоился шрам на лице; улеглось бешенство внутри.

— Не ходи, — еще попытался остановить его Волхв, — на верную смерть идешь, князь.

Но Свет не слушал, седлая коня.

В городище въехал спокойно улыбаясь. Громких криков вокруг не слышал, его звала к себе песня. Темник метнул на него мрачный взгляд. Наплевать.

— Остаешься наместником, — бросил Хальгу.

Пришпорил скакуна, бросил в галоп, даже не оглядываясь на то, что оставляет позади себя.

Нещадно нахлестывал лошадиные бока. Скакун жалобно ржал, захлебываясь пеной. Пал у моря, где далеко на седых волнах покачивался драккар.

Она стояла на деревянной палубе, нагая, как в день рождения. Чужой бог поднял из темных глубин давно затонувшее судно и оно неслось навстречу по шепчущей бред воде.

Драккар воткнулся носом в просоленный берег, треснули ветхие палубные доски. Сгнившая мачта с обрывком старого паруса сломалась, упала за борт, взметнув пенные брызги. Свет зажмурился, когда морская вода попала в лицо. Открыл глаза и утонул в бескрайних синих океанах ее глаз.

Белые волосы взметнулись от ветра. Тонкие руки легли на плечи, прошлись по груди, одетой в железо, затеребили шнуровку штанов.

Он срывал с себя одежду, торопясь успеть. Куда, не знал сам, но ему казалось, что если сейчас ее холодные руки не коснутся его, горящего безумным пламенем, он просто расплавится. Так и не успев остыть.

Ундина опустилась вниз, легла на землю, укрыв ее покрывалом собственных волос. Приглашающе выгнула тело. Груди ее напряглись, ожидая его прикосновений. (Эротические истории) Показалось ему, или нет, что они стали больше?

Зарычав зверем, упал на ее тело. Выхолодило всего, заморозило память. Кристально белым занесло всю прошлую жизнь. Лишь пульсировал багровой болью шрам на лице.

Русалка обвила его змеей. Руками сжала шею, ногами пояс, заставляя входить глубже. До боли, до крика, до утробного стона из холодной груди. Высасывала жар, вымывала из головы сумашествие последних месяцев. И он забыл... Все забыл.

Резко выдохнув, упал лбом в хрупкие ключицы.

— У тебя есть сын, — шепнула в русые волосы, — он внизу. Хочешь посмотреть? Пойдем со мной.

Не дав одеться, взяла за руку, ступила на скрипнувшие доски палубы. Драккар как вздохнул, словно больной старик, задрожал бортами. Выдернул нос из песка и двинулся в путь, разворачивая корпус по дороге.

Ундина запела древнюю молитву, протянув тонкие руки навстречу соленому бризу. И древний бог ответил своей дочери, подняв над палубой огромную волну. Укрыв ею солнце.

Только чайки летали вокруг, разрывая воздух надрывным клекотом. Чайки, что когда-то были матросами на этом драккаре. Они видели, как закружилось водоворотом море, как затянуло вниз и мертвое судно, и его хозяйку, и ее нового мужа.