Память

Память. Ну куда от тебя деться? Никуда.

Ты ушел из школы после 8-го класса. Как и все наши мальчики — кто в училище, кто в техникум, как ты. Нас осталось двадцать пять девочек — «женский монастырь». Нам было интересно и весело жить. Одноклассницы влюблялись, страдали, обсуждали своих и чужих «бывших» и настоящих. А я удивлялась: «Саша? Из параллельного? И обе влюблены в него? Да он же обыкновенный! Ничего особенного...»

Тебя ко мне в гости привела наша общая подруга:

— А мы с Женькой гуляли, решили к тебе зайти.

С Женькой? Я тебя не узнала. Высокий, плечистый. Ничего себе, вымахал за два года. И неожиданно внимательные серые глаза.

На следующий день ты пришел уже один. У тебя третий курс техникума, у меня — первый института. Конец сентября. Под ногами на парковых дорожках шелестели разноцветные листья. А у тебя такие горячие, сухие и твердые губы. Оказалось, целоваться — это так сладко.

Ты был самый-самый — лучший, чудесный, необыкновенный. Я любовалась тобой и немного завидовала — мне бы такие ресницы, длинные и пушистые.

Наши родители работали на одном заводе, раньше шести их не бывало дома, младшие братья — спортсмены и после школы пропадали — мой уходил на борьбу, твой в бассейн. Обе квартиры в нашем распоряжении по нескольку часов в день. Разве мы могли этим не воспользоваться?

Когда я впервые увидела тебя без одежды, удивилась, что не стесняюсь. Мне было интересно. Так ты выглядел еще красивее. Мне нравилось дотрагиваться до тебя, чувствовать пальцами, как напрягаются мышцы от легких касаний, слышать, как учащается дыхание. Ты позволял мне рассматривать себя, не торопил, осторожно освобождал от одежды уже меня. Твои руки медленно гладили мои ключицы, шею. Ты сжал мои груди. Немного больно, но приятно. Наклонился, лизнул языком сосок, вобрал его в рот. Я держалась за твои плечи и сверху рассматривала твое лицо. Тебе нравилось. Ты оторвался от груди и снова поцеловал. В губы. Требовательно, раздвинул их языком. Надавил мне на плечи, уложив на спину. Сидел рядом и рассматривал. Мне казалось, что я чувствую кожей твой взгляд. Ты тронул мой живот, скользнул пальцами ниже.

— Раздвинь.

Твоя рука коснулась внутренней поверхности бедра. Ты гладил ногу, каждый раз поднимаясь чуть выше. Я сжалась.

— Не бойся. Я осторожно.

Ты и вправду был очень осторожен. Я позволила тебе касаться меня, каждое твое движение сначала снаружи, а потом и внутри вызывало целую бурю эмоций. Мне одновременно хотелось и оттолкнуть тебя, и продолжать.

Твой член сначала испугал меня. Я чувствовала его и раньше, через одежду, когда мы с тобой обнимались и целовались. Теперь он показался слишком... большим? Темный от прилившей крови, он торчал вверх, покачиваясь от твоих движений. Ты заметил мой интерес:

— Потрогай его.

Я не решилась. Ты взял мою руку и положил на свой орган, сжав вокруг него пальцы. На ощупь оказалось неожиданно приятно. Я немного сжала ладонь и поняла, что тебе понравилось. Ты направил мои движения, и я увидела, как кожица сдвигается, обнажая головку. Она оказалась с бороздкой посередине и заметно выступала над стволом.

Твои пальцы двигались во мне гораздо решительнее. Ты поглаживал что-то, заставляя меня немного ерзать, раздвигая ноги еще шире, подставляя тебе чувствительное местечко.

— Хорошо?

— Да!

— Будет лучше.

Лучше и вправду было. Я и сама уже чувствовала влагу, по которой быстро скользили твои пальцы. Член тоже стал влажным, по головке медленно стекали густые капли. Ты застонал и убрал мою руку, двигавшуюся в такт с твоими движениями во мне. Лег на меня. Мои ноги были согнуты в коленях — так тебе было удобнее ласкать. Твой орган толкнулся в меня внизу.

— Будет больно.

Я кивнула. Конечно, я об этом и слышала, и читала.

Ну да, было больно. Чуть-чуть. Оказавшись во мне, ты задвигался. И не выдержал долго. Через пару минут полностью вышел, и мне на живот пролилась полупрозрачная светлая жидкость. Я потрогала ее, лизнула испачканный кончик пальца. Без вкуса.

Ты стоял на коленях между моих ног и

напряженно следил за мной.

— Что?

— Как ты? Тебе не больно?

Я улыбнулась. Ты был таким милым — взлохмаченный, покрасневший, покрытый капельками пота.

— Все отлично. Немного саднит. Нужно в ванну.

Ты встал с постели. Я следом. Ты обнял меня, прижал к себе, больно впился поцелуем в губы:

— Спасибо. Ты не сердишься?

— Ты что? Конечно, нет! Мы же вместе...

Мы не пытались скрывать наши встречи. Зачем? Нас воспринимали, как пару. И мама несколько раз даже пыталась намекать на свадьбу. Но впереди еще была армия.

Ты больше ни разу не позволил себе быть со мной без «резинки». Не скажу, что меня это напрягало, но и не особо нравилось. Впрочем, откуда берутся дети мы были в курсе, и обзаводиться ими не спешили. Зря.

Нашим ровесникам «достался» Афганистан. Я, кажется, впервые в жизни искренне молилась, чтобы ты туда не попал. И готова была придушить тебя от ярости, когда узнала, что ты сам (сам!!!) написал заявление, чтобы служить там.

Плохо помню то время. Почту забирали родители, я боялась. Писала тебе через день и получала твои бодрые письма раз в месяц, а то и реже. Ты водил бензовоз, а мне по ночам снился огонь. В котором горишь ты. И только одно было со мной всегда и везде: «Только вернииииись...»

Ты вернулся. Худой, загорелый, повзрослевший. Самый родной и любимый. Мой. Мы провели в постели почти два дня, вспоминая и узнавая заново друг друга.

Через два месяца сыграли свадьбу. Веселую и хмельную. Ты целовал меня, осторожно придерживая за спину, а я гордилась, что теперь ты муж. Мой муж, мой мужчина.

А потом я узнала, что такое героин. И поняла, почему вдруг ты стал носить напульсники. Под ними удобно прятать следы уколов.

Конечно, я понимала, что с войны не приходят обычными людьми. Ты говорил, что никого не убивал. Зато видел, как убивают других. Твой бензовоз, и вправду, горел. Как в моем сне. И твой убитый напарник горел в нем. Я узнала об этом, когда ты в наркотическом бреду, бессвязно, повторяясь и перескакивая с одного на другое, рассказывал мне о своей жизни «там». Один-единственный раз. Мне хватило.

Твой интерес ко мне не длился даже полгода. Ты больше не целовал меня, не ласкал. Ты больше меня не хотел. Остался только наркотик. Денег не было ни на что. Писать диплом мне удавалось только у родителей и в библиотеке. Твоя мать просто почернела от горя, отец за три месяца дважды побывал в реанимации.

Ты не замечал ничего. Ты не жил. Ты существовал только в поисках денег на дозу. Все, что можно было продать, ты продал.

Ровно через год после твоего возвращения, день в день, я защитила диплом. Уже почти три месяца я жила с родителями, все еще считаясь твоей женой. Не знаю, заметил ли ты мой уход. Вернуть не пытался. Но в этот раз я из института поехала прямо к тебе. Все-таки я любила тебя. И надеялась, что ты порадуешься вместе со мной окончанию учебы, началу новой жизни.

— Женька! — Я влетела в квартиру, радостная и почти счастливая в тот момент. — Я защитилась!

Ты лежал на диване, странно закинув голову. Я замерла. Худой, не бритый несколько дней. Бледный до синевы. Чужой.

— Женька! Женька, ты что?! Очнись!!! — Я трясла тебя за плечи, а твоя голова безвольно перекатывалась по подушке. Под ногой хрустнул пластиковый шприц.

«Скорая» приехала через пятнадцать минут. Молодой врач остановился над тобой, потрогал пульс, рассмотрел исколотый сгиб руки со свежим следом укола. Я стояла на коленях рядом, гладила твои волосы и смотрела на него.

— Видимо, передоз.

Ты так и не пришел в себя, умер в больнице через час. Меня впустили в палату. Ты лежал на каталке, укрытый с головой. Медсестра откинула простыню. Я смотрела на твое лицо, такое чужое и родное. Ресницы, длинные и пушистые отбрасывали тени на щеки. Мой. И уже не мой.

— Ну почему, Женечка? Почему?

От памяти никуда не деться. Она всегда со мной.

Моего сына зовут Женька. У него другой отец. И будет другая жизнь. Жизнь, так и не прожитая тобой. Не дай, Господи, ему узнать, что такое война. Не дай, Господи, ему сломаться.