Пацаны, которые постарше

Этот рассказ уже публиковался мною несколько месяцев назад. Он полностью «провалился в прокате», не сыскав славы, и я удалил его, нисколько не жалея. Однако вчера, разбираясь в своей писанине, я наткнулся на него и перечитал. А перечитав, понял, что погорячился, удалив эту "писульку" безжалостно, и что бросать в топку даже такой рассказ, наверное, неправильно. Поэтому выкладываю его снова, слегка отредактировав, и прошу прощения у всех тех, кто уже читал этот стёб, что им приходится натыкаться на старье. Не держите зла на автора, он не виноват, что не вполне уравновешен)

Фамилия моя — Загоскиндт, имя-отчество — Пафнутий Викторианович. Я студент второго курса психфака, однако помощь квалифицированного мозгоправа мне и самому необходима жизненно: признаться стыдно, но до поры сей я женской писечки не нюхал даже. А ведь двадцатый годочек идет тем временем...

Стал я, значит, совершеннолетним гражданином нашего прогрессивного общества, появились у меня права и обязанности, зародились надежды и стремления, а жизни половой как до того не было, так нет и сейчас. В трусики женские я даже краем глаза не заглядывал, что не на шутку будоражит мой возмущенный разум.

Узнав такой прискорбный факт моей биографии, пацаны, постарше которые, бухающие сутки напролет в нашем тихом дворике, посоветовали мне отрастить усы. Уверили, проклятые, что мужские усики — пропуск в женские трусики. Отрастил, воспользовавшись советом старших товарищей, и теперь издалека меня можно принять за Фредди Меркьюри, но доступ к пездам закрыт мне и поныне. Зато теперь эти ироды весело кричат, едва меня завидев: «Борода — это честь! А усы и у бабы есть!» Уж и не знаю, почему судьба так неблагосклонна... Чем успел прогневить я Всесоздателя, не прожив и двадцати годков на свете белом?

Однако неудачником отныне мне не быть! За жизнь свою я твердо склонен взяться мозолистой рукою онаниста. Девки будут укладываться передо мною в штабеля, умоляя взять их, не отходя от кассы. Отвечаю!

А причиной таких резких перемен в сознании служит обычная запонка серебристая. Та, которую продевают в петли манжет сэры, пэры, графы, лорды, и все прочие господа, чинами меньшими обладающие. Она — мой путь на вершину успеха!

И не стоит смеяться надо мной, как те пацаны, что постарше, мол, совсем Загоська плохой стал на голову. Еще неделю назад и сам бы смеялся, скажи кто-нибудь подобное, но убедился я уже путем проб неловких и ошибок досадных: ежели сжать эту запонку в кулаке и установить с любым человечишкой зрительный контакт — можно делать с этим несчастным что душе заблагорассудится. Проверял уже, знаю! Будто воли лишается подопытный, и делает все в цвет, что ни прикажешь. Главное задачи формулировать правильно и запонку не выпускать из рук, покуда требуется. Ох и не завидую теперь я тем пацанам, постарше которые... За все поплатятся, алкоголики бешенные.

Бижутерия сия досталась мне от деда, Сея Поликарповича. Чего там сеял этот Сей, хрен его знает, но по жизни катался, как сыр в масле. Был баловнем судьбы и любимцем женщин. Теперь-то я понимаю почему: запонка в том деле ему помогала! Когда пришло время отдавать концы, дедуле надо было кому-то ее передать, но сын его, папаня мой ненаглядный, был человеком ненадежным. Любил он, как говаривал дедок, «квасить по-черному да у хозяина гостить». Кто был тем хозяином — то мне не ведомо. БДСМ-культ какой-то, наверное, не знаю... В общем, в семействе нашем не совсем полном, после Сея Поликарповича, я — единственный мужчина! Поэтому он мне запонку в ладонь и сунул, прежде чем копыта откинуть.

— Береги запонку, — говорил дед, лежа на одре смертном, — пуще заднепроходного своего отверстия. Сделает она из тебя, недоросля капустного, мужчину настоящего. Помяни слово верное, Сей гнилого не посоветует...

На том и помер, не успев объяснить, каким таким образом какая-то запонка чего-то там сделать может. Я ее, конечно, сохранил, но особого значения лепету старого маразматика не придал. И только неделю назад произошел случай, о коем я рассказывать не стану — чести он мне не делает, а только красит щеки, да уши заставляет огнем гореть жгучим. Забыл я то недоразумение... Главное, что раскусил-таки тайну запонки. Теперь уж покажу всем из чего Загоська слеплен. Закачаетесь!

***

Иду из универа, на раскаленный июльским солнышком асфальт поплевываю, взирая на прохожих свысока. А как иначе? У них-то нет запонки. Ни у кого больше нет. Есть у Загоськи только. От мысли этой тепло становится да на душе приятно.

Смотрю — остановка транспорта общественного. Тетка на той остановке стоит, маршрутку ждет. В каждой руке по сумке. Домой торопится, наверное. Муженьку любимому пожрать тащит, безмозглому.

Подваливаю к ней со своей запонкой и ласково так говорю, глядя в глаза серые от усталости:

— Сударыня, не изволите ли попрыгать на одной ноженьке? Попрыгайте, душечка, минут десять, не более...

Отхожу на пару метров да наблюдаю, как тетенька, держа в руках пакеты тяжелые, прыгает, будто дурочка. Становится мне трепетно от осознания всесилия. Смеюсь весело, радуясь солнышку, и иду себе дальше, оставив тетушку наедине с заданием, ничего важнее которого для нее нет сейчас и быть не может. Пусть фитнесом займется, сердешная... Теперь, пока десять минут не отпрыгает — не успокоится, коли запонку из рук не выпущу. А я не выпущу!

Иду дальше. Глядь — мужик навстречу. Деловой такой... В костюмчике коричневом, в туфельках кожаных, да с прической модельною. Морда мерзкая, самодовольная. Идет, улыбается. Гладко выбрит, усов при нем нет, а в трусики, гад, видно, часто заглядывает. Ключики от тачки в пальчиках крутит ухоженных.

Подхожу к нему решительно, в глаза заглядываю, запонку в кулаке сжимая, и говорю вкрадчиво:

— Сударь, не соизволите ли раком встать? Будьте любезны, милейший, сделайте дело доброе, коли не в падлу вам...

Опачки, и мужичок сгибается буквой «зю», взирая взглядом не вполне понимающим.

— А теперь бегите таким образом три километра, батенька, в сторону солнышка, — предлагаю мужичку, отклячившему задницу свою богомерзкую. Стартует он бодро с места, а я кричу вдогонку, посмеиваясь: — А через три километра еще трешечку бегите, сударь! Бегите, не оглядывайтесь!

Иду себе дальше, поплевываю. Настроение приподнятое, душа праздника требует.

Батюшки! Что это?.. Навстречу девочка летит, будто на крылышках, на вид годочков двадцати пяти от роду. Радостная вся, волнительная. Из-под юбочки коротенькой ляжки виднеются загорелые, гладкие. Скачет она, аки животное благородное, ланью зовущееся. В одной руке у нее телефончик розовый, в другой наушнички белые. Бежит себе и горя не знает, но мимо меня сегодня не пробежишь безнаказанно.

Подхожу к ней спереди, держа крепенько запонку, и предлагаю ненавязчиво, не забыв в глазки ее заглянуть светло-синие:

— Девонька, милая... Не желаешь ли ты, дитя неразумное, юбочку свою снять? Будь добра, сними, ненаглядная.

Девушка глядит возмущенно в глаза мои бесстыжие, но юбочку ручонками шаловливыми все же стягивает.

— А теперь, — говорю весело, — не сочти за труд, радость моя, лапочка... Ложись-ка ты на асфальт, раскинь широко ножки бархатные да начинай хрюкать по-поросячьему. Как в сотый раз хрюкнешь, дитятко, так можешь и домой отправляться с божьей помощью.

Девочка брякается на тротуарчик, пригретый солнышком, и принимается издавать звуки нечеловеческие, ножки раскидав по-бесстыдному, выставив трусики белоснежные на обозрение обществу. Я же дальше иду по делам неотложным, чувствуя превосходство над простыми смертными.

А дел тех — невпроворот. Надо еще пацанов поодиночке выцепить. Постарше которые. Поплатятся они у меня, сволочи, за издевательства...

Хотя, это не главное. Это и подождать может. Сейчас домой надо: там как раз Варька должна быть — сестрица моя старшая, любимая, стервочка. Испытываю я к ней влечение давнее и прочное. А она — к пацанам тяготеет, постарше которые, меня вниманием не затрагивая. Вот и повеселюсь сейчас с Варенькой, за глаза которую зову Конаном-Варваром. В глаза-то побаиваюсь...

Шмыгаю в подъезд мышкой серенькой, не примечая на пути своем тех пацанчиков... Бегу домой вприпрыжку, по сорок две ступеньки преодолевая разом, навстречу пикантным приключениям. От предвкушения даже слезки из глаз капают. Мироточу я, значится. Всемогущим себя чувствую!

Варварка встречает меня неласково, смотрит сердито да губой нижней об верхнюю поколачивает:

— Что ж это ты, братик, приперся раньше времени? Неужто дел у тебя иных нету, кроме как сестрицу тревожить в редкие моменты ее отдохновения? И вообще, не вовремя ты — гостей ожидаю я!

— Каких таких гостей, сестрица моя милая? — спрашиваю подозрительно.

— Тех самых, что с утра до вечера на лавочке под окнами сидеть изволят, синьку поглощая, — ответствует сестрица, глазенками возмущенно хлопая. — А ты, Пафнутий, мне весь смак обломать всегда стараешься! Я — девушка с потребностями, и из-за тебя — совершенно неудовлетворенными! Ты, братик мой, не даешь мне уединения, а только и делаешь, что повсюду преследуешь! Иди-ка погуляй, Пафнутий, дай сестрице насладиться общением со сверстниками!

«Вот оно что, — думаю, — ждет сестрица моя тех самых пацанчиков, постарше которые! Ну уж дудки! Не сегодня! День сегодняшний мною забит был заранее!»

Тихо спрашиваю, сжимая запонку пятернею потной от волнения:

— А когда, сестрица моя нежная, должны пожаловать к тебе те добры молодцы?

— Да уже запаздывают... — смотрит сестрица на часики свои наручные и нервно ножкой дергает. — С минуты на минуту ведь прибыть должны, поэтому, давай-ка ты, братик, сваливай по-бырому, пока я тебя невзначай не обидела...

То верно: удар у Варварки, как у Тайсона. Валит с лап даже соседского алабая Пуфика. Однажды Пуфик, испытывая мужскую потребность лютую, попытался залезть на Конана-Варвара. Ничем хорошим эта затея для пса неразумного не кончилась. Нет больше с нами Пуфика...

Но я не алабай, я — человек мыслящий, поэтому — выкуси, сестрица старшая! Не одолеть тебе хитрость мою своею силой грубою!

— Не прибудут к тебе на рандеву романтическое те хлопцы прокиросиненные, Варварушка... — говорю я вроде как с сожалением.

— Отчего же так, маломудрый мой? — не верит сестричка, посмеиваясь.

— Оттого, что дверь закрыта, а открыть ее у них не получится.

— Дурачок ты Пафнутий! — смеется Варварка. — Был им всегда, им и останешься. Как же не получится, когда сама я их впущу вот этими вот ручками?

Варвара тянет ко мне ручки, всем видом показывая готовность претворить в жизнь сказанное. Только не знает она, что запонка волшебная в кулаке моем уже чары свои по комнатке разбрасывает. Говорю тожественно, посматривая в сестричкины глазоньки, чуть косящие в разные стороны:

— Вставай-ка ты, Варварка, на колени, да этими самыми ручками хватайся за поршень мой уже лет пять из-за тебя не опадающий, покоя днем и ночью не ведающий! Но смотри не промахнись мимо цели-то, ты ведь у нас косоглазенькая...

Не может сестричка воспротивиться силам запонки, поэтому встает она в позу необходимую и ручки к поршню протягивает. Достает его, да давай наяривать. Только ручки ее холодные, а глазищи остервенелые. Не ожидала Варька подобного к себе отношения со стороны братца коварного. Но сделать ничего не может, поэтому продолжает молча наяривать.

— Ох! — кричу, зажмурившись. — Уста, уста подключай, девонька! Да поторапливайся, долго ведь не выдержу!

Сопит сердито Варька ноздрями, в простонародье зовущимися норками, да с подозрением поглядывает на кулак мой с запонкой. Однако уста ее напомаженные уже на органе, что ответственен за обстановку в стране демографическую. Полирует она его, причмокивая, но зубы сестринские слишком острые. Полирует старательно, однако прикусывает. Больно прикусывает, непутевая! И чему только учат ее в уединении те пацаны, постарше которые, раз она к вещам элементарным вовсе не приспособлена? Разве можно так безответственно подходить к утехам плотским, напрочь обламывая удовольствие?

— Зубки, зубки прибери, сестрица сладкая! Да старательней выполняй приказанное — без огонька ведь работаешь!

Долго ль, коротко ль дело делалось — не запомнилось. Но скорее всего коротко: скорострел я даже в суходрочеве. Выстрелил по-артиллерийски мощно в рот сестре Варечке, откатом орудийным чуть в окно не выбросило... Выстрелил, да резко скукожился, будто шарик надувной, иголкой проткнутый.

Отдышался я, осмотрелся, а бесценной запонки в кулаке нет, будто и не было... Сестрица, жестоко обманутая, в себя приходит, отплевываясь, а у меня все снова не по плану идет, через жопу все... Вновь ведь обделался! Жидко обкакался! Горе, горе мне, недоразвитому! Пропало все, пропало начисто! Придет сей же час конец пути моему жизненному! Что же делать-то мне теперь, пальцем деланному, членом придавленному? Пригляделся, и сердце обмерло: бижутерию дедову Варварка в руке крутит, внимательно рассматривая.

— Отдай, — пищу жалобно, — Варварушка, запонку! Не идет тебе к образу женственному предмет туалета мужского, грубого!

— А ну стоять, братец долбанный! — злобно кричит Варварка, в кулаке сжимая запонку.

Встал в тот же миг по стойке «смирно». Стою, ожидаю нехорошего. Сокрушаюсь, тряся ливером. Ответственный за демографию совсем от страха поник да съежился. Вниз смотрит, склонив голову — он тоже не в себе от происходящего...

Себя жалею да сестрицу проворную ругаю мысленно. Варварка хоть и косоглазая, но вещество ее серое работает в три раза лучше, чем мое такое же. Не сулит мне это ничего хорошего...

Сжимает Варварка в кулачке дедову безделицу и командует:

— Вертайся-ка, братец, на сто восемьдесят градусов!

Вертаюсь, как велено.

— Вертайся обратно, извращенец гребаный!

Вертаюсь обратно, как приказано.

— Сними штаны свои конские!

Снимаю, деваться некуда.

— Одень теперь сызнова, прикрой жопу-то!

Одеваю, ремень застегиваю.

— Не застегивай ремень, не надобно...

Не застегиваю, коли не требуется.

Работает запонка проклятая... Супротив хозяина своего работает! Смотрит Варька на меня ненавидяще, косыми глазками просверливая. Поняла она сразу процесс работы запонки. Поняла за пять минут, гадина. У меня на то неделя ушла целая. Стою, слезы лью горькие... Не предвещает мне счастья темное будущее. Вижу впереди только черные полосы.

— Ох и сволочь ты окаянная... — шипит злобно Варенька. — Сей же миг познаешь ты гнев сестры своей, подло использованной! Вот прибудут ко мне припоздавшие добры молодцы — уж мы с тобой позабавимся!

Долго изгалялись надо мной пацаны, что постарше, во главе с сестрой Варенькой... Одно радует — хоть не трахнули. Видать, не то у них воспитание, видать, не те у них предпочтения... Слава, слава за это Всевышнему!

Но все одно, заполучу я назад свою запонку, обманув однажды Конана-Варвара, тогда и отомщу сполна за издевательства!