Окольный путь

Thе Lоw Rоаd от Tоdd172

**************************

Питер Шнелл был неудачником.

Это знал каждый солдат в бригаде, особенно он сам. Не то чтобы он был плохим парнем, просто на самом деле он не был ни в чем хорош.

Он прошел армейский тест на физическую подготовку, но, как бы ни старался, он всегда делал все с трудом, впритык, с красным лицом и пыхтя как паровой двигатель, едва выдерживая время.

Обычно после пробежки ему приходилось отходить в сторону, его рвало. Иногда он не уходил далеко, так что большинство парней знали, что ему нужно дать немного времени. Казалось, он не мог прийти в по-настоящему хорошую форму, как бы сильно ни старался. Он всегда напоминал мне мешок с картошкой.

Квалификационные стрельбы означали, что он будет последним покидающим стрельбище, опять едва выполнив норматив.

У него была плохая стрижка, мятая форма, вечно развязанные шнурки ботинок, перекошенная мятая «шляпа». Вот таким он был солдатом. Это было в нем так глубоко, что заставляло втайне задаваться вопросом, не был ли он солдатом, который мялся сам вместо формы.

Благодаря упорству и большой удаче его повысили до сержанта. Просто в тот год понадобилось гораздо больше сержантов, чем обычно. Такое иногда случается. Особенно в военное время.

Никто по-настоящему не испытывал к нему неприязни, но никто по-настоящему и не считал его своим лучшим другом. Он не общался с остальными парнями. Не играл в видеоигры и не смотрел много фильмов, потому что у него была склонность к неприятным головным болям.

Он не был «лидером». Никто не последует за ним в ад. Может быть, в столовую, по крайней мере в день пиццы, но не в ад.

Единственно заметное, что он когда-либо сделал, – это забрался в горящий хаммер, чтобы вытащить другого солдата после подрыва его на самодельном взрывном устройстве. Пару минут спустя сильно обгоревший солдат, рядовой Тони Кэмпбелл, умер у него на руках, еще до того как приблизился эвакуационный медицинский вертолет. Парень также как раз заступал в караул. Это опустошило его и в значительной степени разрушило всю самооценку Шнелла.

Шнелл закончил тем, что получил за то что сделал медаль, но это было больше похоже на то, что командование говорит: «Ты и впрямь очень старался». На церемонии награждения, когда описывали его попытку утешить умирающего солдата, я помню, что он все время выглядел очень зеленым. Было видно, что он чувствовует, что опять потерпел неудачу.

Его брак, если это можно так назвать, был абсолютной катастрофой. Он женился более или менее потому, что этого хотела его властная мать. Она познакомила его с девушкой по имени Дженис, которая ей очень нравилась, возможно, даже больше, чем когда-либо нравился ей он сам. Ему как бы навязали свое мнение. Брак продлился меньше трех лет, и закончился хуже чем обычно, когда мы были в командировке. Мы не очень долго пробыли на выходе, прежде чем поползли слухи. Дженис видели в клубе. Дженис видели с парнем в ресторане. Дженис видели с парнем в отеле. Дженис фактически поселила в их доме какого-то парня. Четверо разных парней: пара гражданских и пара военных.

Довольно смело поселять какого-то парня в их доме на базе, и бригадный сержант-майор, услышав об этом, положил всему конец.

Ходили слухи, что из-за этого он также разрушил пару карьер, но я никогда не знал этого наверняка. Он не мог по-настоящему затронуть ее гражданских парней, но ни один из солдат никогда не мог быть вне досягаемости по-настоящему разозленного сержант-майора.

Думаю, что кто-то, должно быть, также рассказал все Шнеллу. Дженис узнала, что он знает, и опустошила дом и их банковский счет со всем его боевым жалованьем и сбережениями. Ко дню его прибытия она уже давно ушла, так что, он вернулся к пустому дому.

Это, возможно, стало худшей частью всего. Ему так и не удалось потребовать от нее объяснений. Ему так и не удалось встретиться с ней лицом к лицу, сказать ей, кто она такая, и заставить ее принять это дерьмо, по крайней мере, хоть на мгновение. И, может быть, вернуть немного самоуважения. Или, в случае Шнелла, может быть, вырастить немного самоуважения.

Он даже не мог обратиться к своей семье, так как его мать, очевидно, поверила всем историям, что рассказала ей Дженис, и в значительной степени отреклась от него. Или, может быть, Дженис рассказала ей правду, так как ни одна из них, казалось, с самого начала не думала о нем.

Все что он мог сделать, это идти дальше и подписать документы о разводе, которые были оставлены на кухонном столе – просто не было смысла что-либо оспаривать. Шесть недель спустя развод «оформленный на коленке» был завершен. Ему пришлось выплачивать Дженис какое-то содержание в течение шести месяцев. Она утверждала, что разорена; и даже говорила, что продала его машину. Ходили слухи, что один из ее парней разъезжает на его старой машине, так что, она, вероятно, просто отдала ее парню.

В соответствии с освященной веками военной традицией пара парней собрала немного денег и отвела его в по-настоящему элитный стрип-клуб в Атланте. Вероятно, это было больше из чувства долга, нежели потому, что он им по правде нравился. Вместо того чтобы получить тонны приватных танцев и напиться, как он должен был сделать, я слышал, он все время ныл одной из тамошних девушек о том, как его жизнь превратилась в дерьмо. Я был почти уверен, что он сам платил за то время, пока она его слушала.

Сержант Шнелл попросту не был победителем. Он никогда им не был, а теперь у него и не будет такой возможности.

Он лежит в гробу.

***

Я присутствовал на его похоронах без какой-либо реальной определенной причины. Он не был одним из моих солдат, не был в моей роте, не говоря уже о взводе, за который я отвечал. Я не так уж хорошо его знал. Я даже не знал, что он все еще был в отряде. Смутно помнил, что через некоторое время после нашего возвращения его назначили в штаб бригады, но это было и все. На самом деле, я не видел его уже несколько месяцев. Ко времени похорон в подразделении осталось даже не так уж много из нас, кто был направлен сюда вместе с ним. Это – солдатская жизнь: переходы в другое подразделение каждые несколько лет.

Может быть, из-за этого он дал командованию понять, что не хотел, чтобы его похороны были обязательными, и не хотел полных военных похорон. Зачем тащить людей на похороны того, кого они даже не знали? Он хотел, чтобы все было тихо. По какой-то причине меня это беспокоило. Я даже слышал, что сразу после похорон его должны были кремировать.

Солдаты есть солдаты, даже Питер Шнелл, и мысль о том, что полных похорон не будет, немного задела меня. Домой вернулась моя жена, помогая своей матери с ремонтом дома, так что, у меня было слишком много свободного времени. Шнелл просто продолжал всплывать на поверхность моего мозга. Эта мысль терзала меня до тех пор, пока я не встал в то субботнее утро, не надел свой парадный костюм и не направился в церковь На Холме.

Когда я пришел, церковь была почти пуста. Там были лишь бригадный сержант-майор, стоящий у гроба, и полковник, смотрящий на почти пустую парковку. Должно быть, капеллан вышел на минутку.

Я подошел, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и посмотрел вниз на Шнелла. Он был сморщенным, как бы сложившимся внутрь себя, и вместо обычной плохой стрижки его голова была наголо выбрита. Он был восково бледен.

– Рак.

Я повернулся на голос.

– Сержант-майор?

– Рак мозга, сержант. Эти головные боли, которые у него всегда были? Оказался неоперабельный рак мозга, – он говорил это деревянным голосом, уставившись на тело.

Я на секунду закрыл глаза.

– Из всего дерьма, что с нами было, он умирает от рака? Не самая быстрая смерть.

Что-то, почти улыбка, тронуло уголок рта старшины.

– Так и есть, сержант. Все на самом деле было именно так.

Я моргнул. Он казался почти... довольным. Но сержант-майор никогда не бывает доволен. Во всяком случае, судя по моему опыту. И уж чертовски наверняка не на похоронах солдата.

Он оглядел меня с ног до головы.

– Твоя форма выглядит хорошо. Мне понадобится помощь, чтобы сложить флаг.

Я кивнул, по крайней мере, я мог что-то сделать. В любом случае, это была не совсем просьба. Мы поговорили, и я встал в задней части церкви, чтобы в нужное время выйти вперед и помочь с флагом.

Сначала я думал, что там будут только я, командир бригады и сержант-майор, но понемногу начали прибывать солдаты. Некоторые в парадной, некоторые в повседневной форме, а некоторые и в гражданской одежде. На самом деле гораздо больше, чем я ожидал. Предполагаю, что это съедало не только меня, но все равно это были лишь небольшое количество для огромной церкви.

Я наблюдал, как медленно движутся часы, когда услышал пробежавший по толпе ропот. Внутрь вошла бывшая жена Шнелла вместе с пожилой женщиной, которая, должно быть, была его матерью. Дженис дерзко направилась прямо в переднюю часть церкви и, даже не взглянув на гроб и не попытавшись выразить свое почтение, направилась прямо к пустой скамье для ближайших родственников спереди.

Как раз в тот момент, когда они собирались сесть, подошел сержант-майор и преградил им путь. Он мягко, но твердо направил их на одну скамью назад. Я видел, как бывшая жена Шнелла шипела на него, пытаясь спорить, но это было довольно бессмысленным, мужчина не достиг бы своей должности, уступая кому-либо. Выглядя более чем слегка раздраженными, они отступили.

Примерно через три минуты мир полностью замер, утратив всякий смысл.

К главным ступеням церкви почти бесшумно подъехал длинный черный лимузин.

Они вышли, поднялись прямо по лестнице к главным дверям церкви, затем прямо по центральному проходу церкви. Идеально в ногу, идеально синхронно. Это было нереально, больше похоже на сцену из фильма, чем на что-либо из настоящей жизни.

Когда они проходили мимо, я почувствовал, как у меня в мозгу что-то щелкнуло, словно вспышка радиопомех в сети.

Идеальный набор самых привлекательных женщин, которых я когда-либо видел. Не просто симпатичных девушек по соседству или даже настолько симпатичных, что «она должна сниматься в кино». Они выглядели устрашающе безупречными и неприкасаемыми. Идеальными, отполированными и изящными.

Странным образом подобранный набор, хотя они были совершенно разными. Рыжеволосая с яркими зелеными глазами, частично скрытыми черной вуалью на половину лица. Ледяная платиновая блондинка с бледно-голубыми глазами и бледно-белой кожей, крошечная лихо накинутая вуаль едва прикрывала ее лоб. Азиатская девушка, вероятно, кореянка, судя по ее виду, с такой же скошенной короткой вуалью и темнокожая девушка со светло-карими глазами над высокими скулами, имевшая такую же скошенную короткую вуаль.

Они были одеты в одно и то же платье, облегающее, из черного шелка, безумно короткое, с вырезом на спине настолько низким, насколько это возможно по закону. Черные шелковые перчатки и пятнадцатисантиметровые шпильки на каблуках, в которых ни одна женщина, которую я когда-либо встречал, даже не попыталась пойти.

Тем не менее, они шли прямо по проходу, в совершенной синкопе. Они двигались с абсолютной грацией и элегантностью. Я признаю, что на мгновение отвлекся. У меня в голове пронеслась глупая мысль: «такое увидишь не каждый день», прежде чем ее вытеснила оценка невероятного вида.

Они направились прямо к гробу, идеально выстроившись в линию вдоль него, склонив головы, медленно потянувшись друг к другу, пока не взялись за руки. После очень долгого мгновения они молча оторвались от сержанта Шнелла и направились к передней скамье.

Сержант-майор шагнул в их сторону, и я затаил дыхание. Он очень серьезно относился к похоронам, и, хотя платья, во всяком случае то, что могло считаться платьями, были черными, они больше походили на то, чему место на подиуме или в эскорте, нежели в церкви.

Он остановился в конце скамьи перед рыжеволосой и, к моему полному и абсолютному шоку, почтительно поздоровался с ней и очень официальным жестом пригласил ее занять свое место на передней скамье.

Каждая из женщин останавливалась перед ним, ровно настолько, чтобы он мог обратиться к ней со словами, которые я смог расслышать через внезапно ставшую безмолвной церковь:

– Сожалею о вашей утрате.

***

Военные похороны – это и так торжественно и тихо, но похороны Питера Шнелла прошли почти в мертвой тишине. Все в церкви, казалось, затаили дыхание, боясь, что любой звук разрушит наложенное заклятье. Заговорил капеллан, командир бригады произнес краткую хвалебную речь, в которой полностью отсутствовало хоть одно слово о его семье, и сосредоточился на надежде Шнелла на то, что каждый будет максимально использовать каждую частицу своей жизни. Я ждал чего-нибудь, чего угодно, чтобы объяснить четырех женщин, склонивших головы и державшихся за руки на передней скамье, но ничего не последовало.

Слишком скоро в динамиках зазвучала «Дробь», а затем я помогал складывать флаг, отступая, чтобы увидеть, как сержант-майор передает его командиру бригады.

Мать Шнелла наполовину встала, но в шоке медленно села обратно, наблюдая, как он подошел к рыжеволосой и вручил флаг ей.

Четыре женщины вообще не двигались, на протяжении всей церемонии они сидели как можно тише и неподвижнее. Но я мог видеть, как по их лицам беззастенчиво и неуклонно текли слезы.

В конце похорон четыре женщины встали как одна и вышли, блондинка впереди, в то время как рыжеволосую вели за ней с опущенной головой, сжимавшую флаг, идущие по бокам две другие женщины.

Был один крошечный момент, когда они проходили мимо его бывшей жены, и мне показалось, что я что-то увидел. Всего на секунду я был уверен, что что-то увидел, когда глаза рыжей метнулись к бывшей жене.

Это была ненависть. Безудержная, ядовитая и абсолютная ненависть.

Затем все исчезло, когда она сосредоточилась впереди, и они вышли из дверей церкви к ожидающему их лимузину.

Я видел, как его мать и бывшая жена смотрели им вслед, разинув рты.

***

Выходя, я остановился, чтобы посмотреть, как Дженис столкнулась с сержантом-майором на стоянке.

– Кто это был?

Он томно приподнял одну бровь.

– Это вообще-то не твое дело.

Покраснев, она уставилась на него.

– А разве флаг не должны были вручить его матери?

– Не в этом случае. Флаг переходит к его семье.

– Но ведь это она – его семья.

– Только не по его словам.

– А что насчет его льгот?

До меня дошло, что это как раз и было то, чего она на самом деле искала. У солдат имеется довольно солидная страхование жизни, по очевидным причинам, и большинство из них выплачиваются «по закону», что означает, что она достанется супругу или детям. Если у солдата нет ни того, ни другого, она обычно переходит к его матери.

Сержант-майор устало вздохнул и взглянул на часы.

– Тридцать три минуты. Мне было интересно, сколько времени тебе потребуется, чтобы выдать настоящую причину твоего здесь появления.

Она уставилась на него, пытаясь что-то сказать, но он оборвал ее:

– Тебе не стоит беспокоиться и об этом. Это не твоя проблема. И не его матери.

Он повысил голос, чтобы его не было слышно на остальной части парковки.

– Хорошего, армейская блядь, дня.

Он скользнул в свою машину и завел ее, отъезжая и даже не взглянув в ее сторону.

И это, казалось, было все.

Конечно, это было еще не все. Я слышал, что Дженис неоднократно появлялась с адвокатом на буксире, и после нескольких встреч и множества криков и воплей, наконец, ушла побежденной.

Однако, кроме этого, я ничего не слышал. Штаб бригады всегда был центром распространения слухов, но если кто-то что и знал, то держал это при себе.

Я потерял все из виду, когда меня повысили до старшего сержанта, а затем перевели на другую базу, хотя время от времени воспоминания о похоронах всплывали в уме, оставляя меня потерянным и озадаченным.

***

Прошло больше года, прежде чем я получил приглашение на церемонию отставки сержант-майора. База, на которой он находился, была всего в одном дне езды, и я решил поехать туда.

Как только закончилась официальная церемония, все направились на «прием», который вообще-то был большим пикником с барбекю. Я немного побродил вокруг, пока он не подозвал меня.

– Присаживайтесь, первый сержант.

– Сержант-майор. Думал, вы слышали об этом.

– Я сам рекомендовал вас на эту должность. Вы ее заслужили.

– Спасибо.

Я сел со своим пивом, и мы поговорили о том, как в моей роте воспитываются новые солдаты. После этого, хоть мы и замолчали, я смотрел на него, и на мгновение увидел, как он наблюдает за мной.

Он поднял свое пиво.

– Ну, давайте. Спрашивайте.

Я начал, было, отрицать, но решил, что в этом нет смысла.

– Так, что, черт возьми, все это значит?

На его лице медленно проступила мрачная гримаса.

– Шнеллу был конец, и он знал это. Вскоре после того как вы, ребята, вернулись с задания, он пошел к врачу из-за головных болей, но этот хорошо обследовал его и обнаружил опухоль. Никто ничего не мог сделать, кроме как помочь с болеутоляющими. Ему давали самое сильное из них чуть больше полутора лет. Мы перевели его в штаб бригады, чтобы он смог сосредоточиться на том, чтобы просто держать себя в руках и приводить в порядок дела. Решили, что когда станет совсем плохо, сможем перевести его в госпиталь.

– Это отстой, – покачал я головой. – Ему просто всегда чертовски «везло».

Он медленно кивнул.

– С ним пытались поговорить психологи, но ты же знаешь, как это бывает.

Я вздохнул.

– Делали ради проформы.

– Да, и наконец, один из психологов сказал, что ему нужно с кем-нибудь поговорить, с кем угодно. Он не мог придумать никого, кого, по его мнению, он на самом деле волнует. Уж точно не его бывшая или мать, черт возьми. – На его лице появилась легкая улыбка. – Затем он вспомнил кого-то, кто на самом деле его выслушал. Ты помнишь, как Майклз и Диас отвезли его в Атланту?

– Да, но не похоже, что он там веселился.

– Нет, может быть, не так, как все ожидали. Но одна из девушек села и позволила ему рассказать ей все о том, как его жена изменила ему и бросила. Рассказать все о том, как его жизнь превратилась в дерьмо.

Я посмотрел на него, когда у меня возникло подозрение.

– В самом деле?

– В самом деле. Рыжеволосая, по имени Эмбер. Поэтому он вернулся в клуб, нашел ее и опять сидел с ней. Все это просто выплескивалось из него наружу, все это. Рак, одиночество, все. Он сказал ей, что хотел бы, чтобы у него хватило смелости просто покончить с этим, просто покончить со всем этим. – Он откинулся назад, делая глоток пива. – Не знаю, кому из них пришла в голову эта идея. На самом деле это не имеет значения, но они заключили сделку. Он женится на ней, делает ее бенефициаром своих военных и гражданских страховых полисов, а она делает все что ему осталось достойной жизнью.

Это заставило меня усмехнуться.

– Похоже, она могла это сделать.

– И она, черт возьми, это сделала. В общей сложности у него было чуть больше миллиона страховой выплаты. Многое можно сделать, поставив на кон миллион долларов. Она пригласила присоединиться к ней трех своих подруг – остальные три девушки, которые были на похоронах: Таша, Лин и Сиенна.

– Профессионалки?

– Да, танцовщицы и высококлассный эскорт, совсем как Эмбер.

Он вытащил свой телефон и положил на стол.

– Но они и впрямь сделали это. Он никогда, никогда не был в одиночестве, с ним все время были одна или несколько из них. Обычно трое. Эмбер попросила Сиенну – блондинку – составить расписание, чтобы быть абсолютно уверенной.

Сержант-майор покачал головой.

– Если бы не все это дерьмо, то она была бы чертовски хорошим офицером оперативного отдела штаба.

Он на секунду нажал на экран своего телефона и содвинул его так, чтобы я мог видеть, пока он листал фотографии.

Свадебная фотография Питера Шнелла в смокинге с его новой женой в свадебном платье, которое, должно быть, было куплено во Frеdеriсk's оf Hоllywооd. Очевидно, именно оттуда появились и эти три платья подружек невесты. Улыбки выглядели вполне настоящими. Я был уверен, что так оно и было.

Там были фотографии его с новой женой в Канкуне во время их медового месяца. Только они были не одни, с ними были три «подружки невесты». Женщины были одеты в купальники, которые, казалось, были сделаны из принятия желаемого за действительное и какой-то бечевки, но ни того, ни другого было немного.

– Они провели этот последний год, делая все что могли придумать.

Он пролистал фотографии. Они были в ресторанах, на бейсбольных матчах, на пляже, в походах и кемпингах. На большинстве фотографий женщины были одеты ровно настолько, чтобы их не арестовали. На фотографиях в кемпинге это были едва достаточно длинные фланелевые рубашки и ботинки, и я надеялся, что у них было запасено достаточно репеллента.

– Похоже, он не зря потратил свои деньги.

– Похоже на то. Думаю, что Таша, Лин и Сиенна получили больше чем рассчитывали. Не знаю, что они чувствовали по этому поводу в начале, но к концу, когда он был уже в больнице, они все были там. Они держали его за руки, читали ему, пели и разговаривали с ним до самого конца. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, одна из них всегда была рядом. Когда он уходил, они все были там, все время. Чертовски уверен, что к тому времени дело было не в деньгах, он бы никогда и не узнал, если бы они ушли.

Он с минуту изучал стол.

– Я был там. Они его действительно любили.

Я повнимательнее присмотрелся к фотографиям и сумел игнорировать замечательное количество обнаженной кожи. Вот Лин дотронулась до его руки и прислонилась к нему головой, сидя у костра. Таша прижалась лбом к его лбу во время игры в мяч, оба явно смеялись чуть не до слез. Сиенна обнимала его, в то время как они плавали в воде, оба полусонные и мечтательные. И всегда рядом была Эмбер, с беспокойством и заботой наблюдая за ним, вплетая свой смех в его. Держала его за руку при каждой возможности. Нигде не было ни малейшего намека на ревность.

– Шнелл прислал мне два альбома с фотографиями. Фотографий, наверное, с двести, а может, и больше. Один из альбомов лежит у меня в штаб-квартире. Не знаю, что, черт возьми, с ним делать.

– А что случилось с другим?

– Он сказал, чтобы я делал с ним все что захочу. Я отдал его его бывшей жене. После того как я отдал его ей, она, наконец, перестала спорить о страховке. Многие фотографии более... откровенны, нежели те, что у меня на телефоне. Довольно ясно дают понять, что они сделали все возможное, чтобы заставить его забыть о ее существовании.

– Не самая быстрая смерть.

– Да, так и есть, не правда ли?

Он посмотрел на ночное небо.

– Хотя я не думаю, что дело когда-либо было в деньгах. В любом случае, не для Эмбер.

– В самом деле?

– Когда Шнелл рассказал мне о сделке, я забеспокоился. Я думал, что тут нарисовалась стервятница, и не собирался позволять этому случиться, поэтому немного разобрался во всем. Нашел кое-что немного странное и просто решил дать в сему идти своим чередом. Я оказался прав. Я узнал это всего несколько недель назад. Должно быть, на похоронах у нее было около трех месяцев.

Он вывел на свой телефон фотографию. На ней была Эмбер, гораздо менее официальная в джинсах и футболке, улыбающаяся и держащая на руках ребенка вместе с фотографией Шнелла в парадной форме. Сходство ребенка со Шнеллом было безошибочным.

Я сморгнул.

– Какого черта?

– Шнелл никогда по-настоящему не разбирался во всем и не связывал точки. Он был слишком отвлечен, чтобы по-настоящему обращать внимание на что-либо, кроме того факта, что поначалу она и впрямь казалась единственной, кому было не все равно. Затем его отвлекали. Думаю, я могу это понять. Диас признался, что Эмбер заплатила ему, чтобы Шнелл оказался в ее клубе в Атланте в тот, самый первый раз. Я никогда ничего не говорил и почти уверен, что Шнелл так ничего и не понял. Она не хотела, чтобы он знал.

– Знал что?

Он указал на полку позади нее на фотографии, где стояла еще одна фотография в черной рамке с другим солдатом.

– У нее был брат-близнец. Ее фамилия была Кэмпбелл.