Ох, уж эти пироги! Или лёгкий флирт, укрепляющий семейные отношения.

Помахав ручкой мужу, стоявшему на подножке вагона поезда «Москва — Уфа», Саша

заспешила в здание вокзала, нашла там свободный телефон-автомат и набрала номер.

 — Леонид Михайлович? Это Осадчая, Александра Петровна... Вы не забыли о нашем уговоре? Нет? Прекрасно... Так можно вас ждать сегодня?... Когда?... Да собирайтесь и приезжайте к обеду... Адрес запишите?... Нет, нет, Старкова живёт дальше, а моя квартира в том же доме, где и Родиной. Вы же там были. Только на другом этаже. Пока, до встречи.

Как отважилась? Обнадёживающие воспоминания.

Как же всё прекрасно получается! — думала она по дороге домой в метро. И как вообще ей пришла в голову мысль о подобном? Вернее, как она отважилась на такое?

Вспомнила (в который раз), как всем отделом отмечали в прошлом году Женский день. Не на работе, как это было обычно, а дома у одной из сотрудниц. Пять женщин, из коих только две были с мужьями, а остальные холостячки. И три молодых человека, правда двое из них были уже женатыми, но согласились ради такого праздника пожертвовать своими семейными обязанностями. Холостяком, как это ни странно был самый старший из них.

Ему было уже за 30, красотой особой он, вроде бы, похвастаться не мог, но было в нём что-то такое, что отличало его от других мужиков. Прежде всего, наверно, ум. Даже начальство относилось к нему с подчёркнутым почтением.

Что ещё? Весёлого нрава, никогда не унывающий. А в тот вечер он своими рассказами и анекдотами заставил кататься от смеха буквально всех. Серёжа — Сашин благоверный — чуть даже не подавился... А потом включили радиолу, поставили одну пластинку, другую, и начались танцы. Как он танцевал! Крутил, вертел, то резко отбрасывал от себя на расстояние вытянутой руки, то также резко прижимал к себе. И как ловко удавалось ему во время всех этих манипуляций незаметно для других совершать мимолетные и вроде бы случайные прикосновения. Руками и губами. А в глазах прыгают весёлые чёртики

Когда его левая ладонь вдруг легла ей на грудь, она чуть ли не задохнулась. Разумеется, следовало бы одёрнуть нахала (за кого он её принимает?), прервать танец и вернуться за стол. Но от этой ладони исткало такое тепло... А уж когда он, не видя отпора, сжал грудь всей пятернёй и, мало того, стал нащупывать сквозь ткань сосок, Осадчую совсем бросило в жар, причём такой, что она, вопреки всем правилам благорассудия, только тесно прижалась к нему и предпочла спрятать своё лицо у него на плече, чтобы спрятать свои заполыхавшие ланиты, чем он тут же воспользовался, прильнув к ним губами.

Танец закончился, все пары отправились в столовую. А Леонид, убедившись в том, что все они, втягиваясь в коридор, не думают оглядываются назад, поцеловал её в губы. Саша же, также бросив быстрый взгляд на удалявшиеся спины, безоглядно повисла у него на шее и страстно впилась в его губы.

Но надо было возвращаться к остальным.

 — Спасибо, — произнёс он и, уже обеими руками погладив её груди, а потом и проведя ими по бёдрам, взял под руку и повёл к столу.

С каким нетерпением ждала она следующей своей очереди (он танцевал со всеми дамами подряд). Но не дождалась.

 — Прошу прощения, — вдруг объявил он, — мне надо поторопиться, у меня должна состояться встреча.

 — Зачем же ты, зная о нашем вечере здесь, назначил ещё и свидание? — возмутилась одна из дам.

 — Не я назначил, а мне. Перед самым уходом с работы позвонила знакомая девушка и сказала, что будет ждать меня в девять часов у «Форума», куда она уже взяла билеты. Это случилось так неожиданно, что я не мог отговориться. Да и не думал я тогда, что тут будет так весело и приятно, что так быстро пролетит время...

 — Да, жалко, — согласилась и Саша.

Жалко, что рушатся все надежды. Надежды? На что? А хотя бы на то, поймала она себя на шальной мысли, что после следующего танца он, не ограничившись мимолётными ласками, по дороге в столовую, вдруг предложит ей заглянуть на минутку в ванную...

Не вышло. Тогда, ровно десять месяцев назад. А что сегодня? Сядем за стол, потом поставим музыку, станем танцевать, и не будет уже нужды ограничивать себя мимолётными, незаметно от других, украдкой сорванными ласками... — такую картину рисовала она себе на мысли, поднимаясь по эскалатору. На улице морозно. Люди идут от метро к выставке. Праздник... В автобусе случайной попутчицей оказалась Старкова. Они вместе работают, в одном отделе, только в разных комнатах. И живут в соседних домах.

 — Нина Васильевна, откуда? — для вежливости спросила Осадчая.

 — От Ерофеевой. У неё встречали Рождество.

Ерофеева и Старкова были подругами. Холостячки уже лет за 40 каждой. Весёлые, громкоголосые и не признающие никаких тайн, готовые тут же сообщить любопытным то, что только что узнали о других. Например, в тот же достопамятный вечер, когда вслед за Леонидом, запросились домой, к жёнам, и два других молодых человека, а мужья Осадчей и Родиной, хозяйки квартиры, пошли проводить их до автобусной остановки, оставив женщин убирать со стола, мыть посуду и судачить о только что закончившейся вечеринке, Ерофеева вдруг безапелляционно заявила:

 — Вадик наверняка остался бы ещё, если бы среди нас была Ленка из первого отдела.

 — А что, между ними что-то есть?

 — Запудрил ей мозги этот армяшка, вот она и согласилась, чтобы он приехал к ней, пока мужа не было.

 — А ребёнок?

 — А что ребёнок? Ему тогда и годика не было, младенец несмышленый.

 — Ну и что?

 — Да ничего особенного.

 — А откуда ты всё это знаешь?

 — От неё самой, — разъяснила Старкова. — Ведь она моя соседка по квартире и попросила тогда задержаться малость по пути с работы из опасения, как бы мы не столкнулись с ним нос к носу. Вот почему, когда ближе к полуночи я вернулась домой и встретила её на кухне, то, естественно, спросила, всё ли прошло нормально. Она только рукой махнула и сказала с досадой: не успел начать, как кончил, второго раза дожидаться не стал, уехал...

 — А что вы думаете об Игорьке?

 — Весёлый, в этом плане на Лёнечку похож, но какой-то без стержня. Жена, думаю, им крутит, как хочет.

 — А у Леонида Михайловича стержень есть?

 — А как же, блядун ещё тот!

 — Да, из конструкторских отделов к нему девочки ещё те ходят под благовидными предлогами.

 — Ходить-то ходят... Я бы тоже не прочь была отведать его стерженёк. Но не подкатишься... «С кем работаешь, с тем не живи», — ответил он мне однажды, когда я спросила, что у него с одной из тех невест, что бегают к нему. За стенами же нашего института их у него, думаю, хоть пруд пруди.

 — Вот-вот, приходит иногда на работу бледный как полотно, просит открыть дверцы у сейфов, стоящих в углу, ставит между ними стул и садится отсыпаться.

 — Может с перепоя?

 — Вы что? С перепоя пошёл бы в лабораторию просить спирта, чтобы опохмелиться. Ни разу такого не припомню.

От этих воспоминаний о том бабском разговоре Осадчую отвлекает вопрос Старковой:

 — А вы что, милочка, так рано домой возвращаетесь? Где были?

 — В центре, надо было кое-что купить, — придумывает вдруг, сама не зная зачем, Саша.

 — И ничего не купили? — продолжает любопытствовать Старкова, глядя на её пустые руки.

 — Нет, напрасно время потеряла, — продолжает говорит неправду Саша.

А про себя думает, что это даже хорошо, что ничего про отъезд мужа не сказала. Зачем ей знать это? Да, вот ещё что: не дай бог, чтобы мой гость встретился здесь с нею или с кем-нибудь ещё, его знающим. Догадается ли он что-нибудь придумать в своё оправдание? Надо было, наверно, во время телефонного разговора предупредить его или хотя бы намекнуть, что приглашён он не на встречу со своими бывшими коллегами, а только с одной из них. Да язык как-то не повернулся раскрыть ему всё сразу. Хотя в первом разговоре, накануне Нового года, приглашая его, она говорила нарочито неясно, так, чтобы можно было подумать, будто речь идёт о повторении того, мартовского, вечера, причём в том же составе... Да, надо ещё в магазин зайти, купить что-нибудь к столу...

Придя домой, Осадчая раздевается, выкладывает покупки на кухне и направляется принимать ванну. Мысли её по-прежнему заняты воспоминаниями... Рабочий стол Канунникова стоял таким образом, что она с Родиной размещались за его спиной. И вот однажды та, перехватив её взгляд, застывший на его засылке, прошептала:

 — О чём задумалась подруга?... Чем любуешься?

 — Причёской. И где это он так великолепно стрижётся? Не знаешь?

 — На Кузнецком мосту и в «Национале»... Что и говорить, хорошая головка. Да и сам по себе он хороший мальчик, сладкий... Признаюсь, я бы многое ему позволила, если бы он...

 — Да, пожалуй...

И вдруг, как гром с ясного неба, известие: уходит, на другую работу. Собственно, подобное заявление он уже подавал и раньше. Но тогда, в первый раз, партийцы под грозными очами начальства осудили его «попытку дезертировать». И вот теперь снова.

 — Сколько волка не корми, он всё в лес смотрит, — бросил с досадой заведующий отделом Емельянов, подписывая заявление.

 — Жаль, что вы покидаете нас, Леонид Михайлович, — сказала ему и Осадчая, когда они на какой-то момент оказались в комнате одни. — Нам будет вас не хватать.

 — Вы знаете мой телефон? — неожиданно спросил он. — Если позвоните, буду рад услышать, что у вас нового. Да и вообще... Может быть ещё и увидимся. Надумаете собраться и вспомните обо мне, приглашайте.

По каким-то делам ей в тот же день пришлось зайти в медсанчасть.

 — Приходил тут ваш Канунников с обходным листом, — услышала она там от медсестры. — Жалко. Парень что надо! Бабник ещё тот ещё!

 — Бабник?

 — Ещё какой! Придёт, бывало, глазами зырк-зырк, словно раздевает до гола и оценивает...

 — Часто бывал он у нас? Что-нибудь со здоровьем?

 — Да нет, вроде бы. Однажды только пришлось повозиться с ним, когда в порядке диспансеризации надо было прозондировать желудок, а он никак не мог заглотнуть резиновый шланг с миндалиной на конце... Так и не удалось взять у него для пробы желудочный сок.

 — А ещё чего ему было нужно от вас?

 — Да чаще всего приходил с утра и просил дать ему что-либо такого, чтобы не спать.

 — Хм, он действительно часто жаловался на то, что опять не выспался. И как же вы его выручали?

 — Давали кофеин, одну, а порой и две ампулы. И он тут же становился свеженьким как огурчик. Да что кофеин? Попросил бы ещё чего-нибудь, не отказали бы...

«Я бы, наверно тоже», — молча согласилась тогда с ней Осадчая.

А сейчас, выбравшись из ванной, она вытерается насухо полотенцем и прихорашивается перед зеркалом.

Надо было бы сходить в парикмахерскую и сделать причёску, но вчера это могло вызвать ненужные вопросы у мужа, а сегодня уже поздно. Да, личико особой привлекательностью не отличается, кожа отнюдь не атласная, щёки малость одутловаты и дрябловаты... Подпудрить их что ли немножко?... Теперь чуточку подведём ресницы и брови... Покрасим губы, опять-таки чуть-чуть... Другое дело — груди, тут есть что посмотреть.

Взяв их обеими руками, она с некоторым удовольствием рассматривает, как они отражаются в зеркале. В анфас и в профиль. Да, всё-таки, пожалуй, тяжеловаты и потому малость отвисли... Ну ничего... Зачем придумали бюстгальтер? Где он?... Ага, вот... Примерим... А может быть без него обойтись? Нет, в нём выглядишь вроде бы лучше, эффектнее... Да и лишняя линия обороны не помешает... Кстати, а где мой новый лифчик, купленный на Новый год, такой же чёрный, но с застёжкой спереди?

Осадчая направляется в спальню, порылась там в одежном шкафу, находит новый бюстгальтер и водружает его на себя. Дальнейшее одевание происходит здесь же, в спальне, перед большим зеркалом в стенке шкафа. Трусы — вот эти. То же чёрные... Хм, талия, конечно, не осиная, да и живот не украшает... Но ничего, мы всё это стянем поясом с подвязками для чулок. Где-то тут был такой, что после последней беременности не надевался — мал стал... Вот он... Так, теперь затянемся... Ох, глаза на лоб лезут. Но ничего, потерпим... Чулки... Какие лучше? Да то же, пожалуй, чёрные... И чёрную же комбинашку... А сверху что? Может быть новое зелёное платье? Так... Мне нравится... А как оно будет смотреться другими глазами? Не слишком ли обтягивает? Особенно живот и бёдра... К тому же и вырез спереди чересчур большой, верх комбинации виден... Нет, пусть будет вот эта кофточка — шёлковая, тёмно синяя и с высоким воротничком. И юбка — из плотного материала и длинная... Так, прекрасно... Теперь надо побрызгаться духами и можно заняться столом.

Прелюдия.

Но накрыть стол на кухне, как следует, не успевает. Раздаётся звонок. Забежав на секунду в спальню и бросив последний взгляд на своё изображение в зеркале, Саша направляется открывать дверь квартиры.

 — Это вы, Леонид Михайлович?... Входите... Рада вас видеть!

 — Здравствуйте, Александра Петровна! Явился, не запылился.

 — Раздевайтесь, пожалуйста, снимайте пальто и шапку, вешайте сюда... Нет-нет, ботинки снимать не надо. Проходите на кухню. К сожалению, я не успела накрыть на стол, будете помогать мне... Не замёрзли?

 — Да на улице тепло...

 — Тепло? Градусов семь было утром, когда я выходила из дома.

 — Ну а сейчас, наверно, около пяти.

 — И всё же... Зама ведь... Так что сейчас отогреем вас. О, да вы с бутылкой! Открывайте её, а я сейчас закончу готовить закуску. Вот рюмки, наливайте пока... Рюмки, правда, маленькие. Может, вам побольше поставить?

 — Пусть будут эти, одинаковые. Какой прелестный стол! Какая может быть ещё закуска?

 — Сейчас, сейчас, вот ещё колбаски нарежу... Вот так, на первый раз, наверно, хватит.

 — И не только на первый. Садитесь, пожалуйста, коль меня усадили, и приступим к сугреву. Ну, что, поднимем рюмки? За что пить будем?

 — За встречу.

Чокаются. Леонид выпивает залпом, запрокинув голову. Саша лишь пригубила, поморщившись.

 — Чего это вы?

 — Не могу... Не люблю её.

 — Понимаю. Когда-то и я предпочитал ликёры сладкие, вина лёгкие. Да и сейчас глотаю водку с некоторым содроганием... Так что берите пример с меня, опрокидывайте её, проклятую, разом. Следующая пойдёт легче... Вот так, молодцом!

Саша чуть было не поперхнулась, сразу же хватается за вилку и начинает ею отправлять в рот всё, что было на столе: солёный огурчик, квашеную капусту, салат, колбасу.

 — Ух, пронесло, вроде. Ну что ж, будь по вашему, давайте повторим... Наливайте...

Глаза её загораются отчаянной решимостью.

 — Действительно, вторая оказалась не такая противная, как первая.

 — Бог троицу любит, — напоминает Леонид, снова наливая в рюмки. — Эта, вот увидите, проскочит, как миленькая.

 — Да с вами алкоголичкой станешь...

 — Не станете.

 — И чему только вы меня учите?..

 — Я?... Учу?... Да это мне в пору у вас чему-нибудь научиться...

 — Намекаете на то, что я старше вас?

 — Боже упаси!... Намекаю на то, что вы женщина замужняя, опытная...

 — Ой, ой!... Умею капусту рубить, огурцы солить... Пробуйте пожалуйста!

 — И на самом деле вкуснятина, пальчики оближешь!... Но я не о том...

 — Угощу и борщом, если до этого дойдёт дело. Вчера готовила.

 — Для себя одной? Или...

 — Или!... Мужа на дорогу им кормила.

 — Он в дороге?

 — Да.

 — Дальней?

 — Дальней...

 — А дети? Их у вас, насколько я помню, двое мальчишек...

 — В лагере... Завтра возвращаются... А пока их никого нет, я бы с удовольствием кое-чему поучилась бы у вас... Вы так прекрасно танцуете...

 — С превеликим удовольствием! Музыка есть?

 — Не ахти какая, но сейчас будет. Идёмте.

Саша берёт его за руку и ведёт в комнату, которая судя по всему была детской.

 — Нет, здесь нам будет тесновато... Но ничего. Только радиолу надо принести из спальной. Хорошо?

Они направились туда.

 — Вот она, на секретере стоит. Поднимите?

 — Поднять-то подниму. И донесу. Но стоит ли? Где её там устанавливать? А здесь она уже стоит и, как я вижу, подключена к сети.

 — Но здесь совсем уж тесно... Видите: кровать двуспальная занимает добрую половину площади, шкаф платяной и шкаф книжный, секретер, стулья...

 — А мы стулья вынесем и место освободим!... Где пластинки?

 — Пластинки так себе. Но танго найдём. Вот, пожалуйста.

Заиграла музыка. Парочка заскользила ей в такт.

 — В тесноте, да не в обиде, не правда ли? — спрашивает она, заглядывая ему в глаза.

 — Вот именно! Можно и ещё теснее, если вы не против...

Не получив ответа, он положил её правую руку себе на плечо, а свою левую протянул ей за спину и крепко прижал к себе.

 — Ох, я, кажется, совсем пьяна, ноги путаются, не могу угодить вам в такт. Вы, наверно, про себя ругаете меня, такую неуклюжую. А я вспоминаю, что вы выделывали тогда, 8 марта, с нами у Родиной.

 — Что же я такого выделывал с вами?

 — Будто не помните?

 — Почему же, помню: например, дерзнул руками убедиться, насколько великолепна ваша грудь... Вот так...

И точно также, как тогда, тепло от его дерзкой ладони заполняет её грудь и разливается по телу. И точно также она прижимает запылавшее лицо к его плечу, и точно также чувствует прикосновение его губ к своей щеке, а потом к мочке уха и шее.

Но тут музыка кончилась. Саша размыкает его объятия.

 — Жаль, что так быстро, — произносит Леонид. — А долгоиграющих пластинок у вас нет?

 — Нет, но я сейчас поставлю другую.

Саша направляется к радиоле, а он за ней, и пока она выбирает новую пластинку и ставит её на проигрыватель, просовывает свои руки ей подмышки, обхватывает уже обе груди и легонько целует шею у затылка.

 — Щекотно, — вскрикивает она и вырывается из его объятий. — Давайте лучше танцевать.

На этот раз Саша прижимается к Леониду животом, а грудь и плечи откидывает назад. В устремлённых на него глазах блуждают весёлые огоньки любопытства: мол, что же последует дальше?

А дальше Леонид нагибает голову и припадает своими устами к её устам. Так они, слившись в поцелуе, и танцуют, вернее, топчутся на одном месте в такт музыки, пока эта музыка играла. А когда она кончилась и они вынуждены были оторваться друг от друга, он предлагает:

 — Может быть, присядем?

И, как бы приглашая, кладёт руку на постельное покрывало. Какой-то момент Саша стоит в нерешительности... Согласиться? Нет, ни в коем случае! Весь хмель, а вместе с ним и бесшабашность куда-то улетучиваются.

 — Нет, — как-то не очень уверенно возражает она и принимается объяснять: — Супружеская постель не для того существует... Отнесёмся к ней с должным почтением... и вообще, не пора ли вернуться к столу?

Возвращается и усаживаются снова за стол. Канунников наполняет рюмки. А Саша, взглянув на него — задумчиво молчавшего и, как ей показалось, несколько потерянного, да и сама теперь сожалеющая о том, что не слишком ли резко отклонила его авансы, решает исправить свою оплошность, предложив:

 — Давайте выпьем на брудершафт... А то что мы всё на «вы» да на «вы». Идёт?

 — Идёт! — с радостной готовностью соглашается гость.

Сдвинув стулья, чокаются, целуются, выпивают, и, чуть закусив, возобновляют ласки. Поцелуи прерываются только для того, чтобы дать возможность глотнуть воздуха. Руки же его, не ограничиваются теперь только обследованием её груди, а спускаются на талию и бёдра, поднимаются к животу, возвращаются к бюсту. При этом пальцы нащупывают пуговку на блузке и пытаются расстегнуть её.

 — Ой, что это вы? — схватывает она его за эти пальцы.

 — Во-первых, не «вы», а «ты». А во-вторых, почему нельзя взглянуть на то, что там?

 — Не слишком ли много и сразу вы хотите?

 — Опять «вы»! Придётся повторить тост на брудершафт!

 — Да уж, прости, придётся...

 — Итак, мы друзья, не правда ли?

 — Да, дружок. Можно я так буду тебя называть?

 — Можно, подружка. Но, насколько я знаю, друзья ничего друг для друга не жалеют... А тут, выходит, жалко позволить расстегнуть блузку...

 — Погоди! Речь, вроде бы, шла только об одной пуговице. А теперь давай тебе все?

 — Значит жалко?

 — Жалко не жалко, а ты безжалостный!

 — Безжалостный — это когда никого не жалко, даже подругу, или ничего не жалко, даже для друга?

 — Пожалуйста, не пудри мне мозги!... Дело не в жалости, а... Не знаю, как точнее выразиться...

 — А мне вот ничего для тебя не жалко... Чего расстегнуть, с чем расстаться? Скажи только!

При этих словах Леонид выразительно взглянув на ширинку своих брюк, пытается возложить туда её ладонь. Саша испуганно вырывает её, но тут же, рассмеявшись, предлагает:

 — Вот пиджак снять можно... Давай, я пойду повешу его.

 — Бога ради, расстанусь с ним с удовольствием. И с галстуком тоже... Можно?

 — Разрешаю.

 — А заодно и верхнюю пуговку рубашки расстегну... В укор некоторым... Нет, две... Даже три... Если позволено будет...

 — Будет, будет!

 — Как понимать эти слова? Как согласие, или как призыв прекратить?

 — Как хочешь, так и понимай... Подожди минутку, пока я пойду повешу пиджак и галстук.

 — Жду возвращения и надеюсь на взаимность! — крикнул Леонид ей вслед.

Открыв дверцу платяного шкафа в спальне и увидев единственную свободную вешалку, освобождённую сегодня утром от костюма мужа, Саша замирает: может, не стоит её занимать пиджаком другого мужчины, а повесить его на спинку стула или на вешалке в передней? Но колеблется недолго: чушь какая-то пришла в голову, вешалка, даже супружеская, — ведь не постель. И, кстати, неплохо бы перевесить сюда и его пальто с шапкой из передней... Так, на всякий случай... Хотя, ладно, пусть там висят... Да, интересное направление принимает это свидание... Уже до пуговиц дело дошло... Думала ли ты об этом? Конечно, нет... Ишь как разрумянилась!... И что же будет дальше?... Забавно... Что он там в вдогонку сказал?"Надеюсь на взаимность!» Сейчас прям, жди!... Хотя, хотя... может быть всё-таки чуточку подыграть ему? Интересно, как он прореагирует, увидев, что и у меня расстёгнута верхняя пуговица?... Нет, две... Да чего там, баш на баш, три!... Вот так... Комбинашку не видать? Ну и прекрасно!... Вперёд, навстречу новым приключениям!

 — Ну, чем ты тут без меня занимаешься? — с некоторым вызовом спрашивает Саша гостя, вернувшись на кухню и усаживаясь рядом с ним.

Изменения в её одежде не проходят мимо его взора. От неожиданности он широко открывает рот и шумно втягивает в себя воздух.

 — Что с тобою? — интересуется она, поворачиваясь лицом к нему и с удовольствием внимая его смятению.

 — Нет, ничего... — бормочет он.

 — Да, кстати, о какой такой взаимности ты говорил?

 — Бог ты мой! — наконец-то приходит в себя Леонид. — Вот это подарочек!

 — Кто-то только что упрекал меня, что де жалко мне с кое-какой мелочью расстаться...

 — Нет, нет! Беру те слова обратно, прошу прощения за них...

 — Уж так и быть, прощаю.

Их уста снова смыкаются, а его рука прямиком направляется за расстёгнутый отворот блузки, принимается поглаживать её груди через ткань комбинации, затем преодолевает верхний край последней, и пальцы предпринимают попытку проникнуть за чашечку бюстгальтера.

 — Какая прелесть! И как жалко, что моя ладонь так стеснена в своих действиях, а глазам ничего не видно...

Жар его ладони, касавшейся кожи то одной, то другой груди, снова охватывает всё её тело. И уж совсем невыносимым этот жар становится, когда его пальцам удалось протиснуться поглубже и легонько пощекотать сосок. Саша задёргалась и, хихикнув, вырывается из его объятий.

 — Больно, — объясняет она ему, — бретельки в кожу впились.

 — Так давай я их сниму с плеч! И мне они тоже мешают.

 — А сам лифчик не мешает?

 — Мешает, конечно.

 — Ну так попробуй, сними его, — улыбаясь, предлагает она вдруг, сама удивившись своей собственной смелости.

И прильнув своими губами к его рту, ощущает, как одна из его ладоней мнёт через ткани блузки и комбинации её правую грудь, а другая, проникнув за воротник кофточки, опускается меж лопаток под комбинацию, упирается кончиками пальцев в лямку бюстгальтера и судорожно скользит вдоль неё в поисках застёжки.

 — Сию минутку, — бормочет он, оторвавшись от её губ, и привстав, попытается заглянуть ей за спину, чтобы глазами увидеть то, что никак не могут обнаружить пальцы.

 — Ну что, не получается? — с деланным недоумением интересуется Саша.

И, не выдержав, смеётся.

 — Сию минуточку, говоришь? Ну, ну! И долго мне ещё ждать?

Заметив, однако, что Леонид почувствовал себя немного уязвлённым, она заставляет себя принять серьёзный вид и пускается в объяснения:

 — Как видишь, застёжка особенная, с секретом... Ну да бог с ней, оставим её пока в покое. Никуда она от нас не денется. А мне, наверно от твоих ласк и поцелуев, стало так жарко, что дальше невмочь. И тебе. поди? Твоя ладонь, кажется, тоже взмокла...

 — Да, подружка, но от собственных тщетных усилий. Да что ладонь. Всё тело покрылось испариной.

 — Ещё бы, рубашка, поди, нейлоновая? Может быть ты освободишься от неё? Не стесняйся, милый.

 — И в правду, без неё наверно легче будет. А стесняться чего? Вот видишь — был в рубашке, остался в майке. Но, насколько я понял, и тебе невмоготу от жары. Чего же ты стесняешься? Снимай кофточку!

 — В таком деле я стесняюсь быть первой. Но примеру твоему последую.

 — Позволь мне, пожалуйста, расстегнуть остальные пуговицы...

 — Сумеешь?

 — Постараюсь... Ну вот, видишь, всё сделано... Была кофточка на плечах, и нету её. Зато вволю можно полюбоваться плечами, покрыть их поцелуями... И груди уже малость доступны и взорам и на ощупь...

 — Да, с пуговицами оказалось легче справиться, чем с застёжкой! — снова не может сдержаться Саша.

 — Ох уж эта злосчастная застёжка! Где же она?

 — И не пытайся найти её! Сказала же, что она с секретом, а для раскрытия этого секрета ещё не наступило время. Тебе, кстати, теперь не холодно?

 — Рядом с тобой и холодно? О чём ты говоришь? Давай лучше поцелуемся!

Далеко ли до границы?

Новая диспозиция в её одеянии открывает иные возможности для его ласк. Тонкая ткань комбинации не препятствует, а может быть даже усиливает течение токов, исходящих от его горячих ладоней. Спустившись к талии, одна из них проникает за пояс юбки и, совершая круговращательные движения около пупка, начинает осторожно собирать в складки и тащить вверх подол комбинации и, обнажив плоть, устремляется, было, дальше. Не прерывая поцелуя, Осадчая пытается воспрепятствовать этому, крепко перехватив за запястье слишком любопытную руку. Та послушно останавливается на мякоти живота, но мгновение спустя устремляется под покровом задранной комбинации вверх, достигает нижней кромки сначала одной чашечки бюстгальтера, а потом и другой, приподнимает их и принимается пальпировать соски. Саша заёрзала. Глаза её закрыты. Обняв Леонида, она осмеливается и сама пустить в ход свои ладони, робко поглаживая его оголённые плечи, верх ключицы и лопатки. Но дыхания не хватает, и ей приходится оторваться от его губ.

 — Ох, давай переведём дух...

 — Не пора ли зажечь свет?

 — Ещё успеем.

 — Темнеет уже и на улице, а тут тем более.

 — Мне стыдно...

 — От чего?

 — От сознания того, что мы переходим все границы...

 — Ну, до границ ещё далеко, так что можно не беспокоиться.

 — Как же не беспокоиться?... В каком виде мы находимся?

 — В каком?

 — В непотребном!

 — Друзья должны хорошо знать друг другу. А этого добиться нельзя, не обнажая душу и тело...

 — И какой же ты находишь меня?

 — Прелестной... Жаль вот только, что такие твои прелести, как груди, по-прежнему являются объектом ограниченного доступа. Не пора ли раскрыть секрет застёжки?

Вместо ответа Саша вновь приникает к Леониду. Его язык раздвигает её губы и лижет резцы её зубов, а когда те раздвигаются, устремляется навстречу её языку. А правая рука между тем опять оказывается под одной из чашечек бюстгальтера, играя мякотью и соском, левая же, обогнув талию, проследует вниз, за пояс юбки, и возобновляет поглаживание мякоти живота, в том числе и его низа, пальцы скользят по руну на лобке и делают попытку последовать дальше.

 — Ты не против? — на всякий случай, прервавшись на секунду, спрашивает Леонид.

Осадчая молчит, но бёдра сжимает так сильно, что проникнуть между ними оказывается невозможно.

 — О, чёрт! И здесь препятствие! — с деланным негодованием ворчит Леонид. — И это называется гостеприимством?

 — В чём дело, милый?

 — И в том, что ты не позволяешь перстам моим ознакомиться с входом в сокровищницу... И в том, что пояс от юбки впивается в кисть руки и, мало того, что причиняет боль, не говоря уже о том, что ещё и лишает меня свободы действий! Я уж не говорю о другом поясе, мною обнаруженном на твоих бёдрах, — с подвесками для поддержания чулок...

 — А он причём?

 — То же мешает!

 — Бедный!... Что прикажешь делать?..

 — Будь я на твоём месте, я бы избавился от всей этой чертовщины?

 — От чего?

 — От юбки!

 — А ты убери руку оттуда, и она тебе мешать не будет...

Он так и поступает.

 — Пожалуй, ты права. Попробуем пойти другим путём...

 — Что ты имеешь в виду?

 — Сейчас увидишь.

Его правая рука также покидает не менее тесное пространство под чашечкой бюстгальтера и тут же объявляется внизу, у неё на коленках. Задрав подол юбки, она ползёт вверх между внутренними поверхностями бёдер.

 — Осторожней! Ты мне чулки порвёшь! — схватывает она его за локоть.

 — Не мудрено! Я ведь действую на ощупь... Однако, есть ещё третий путь... Привстань, пожалуйста!

 — Зачем?

 — Прошу тебя!

 — Встаю... Что дальше?

 — Дальше? Увидишь сейчас...

Канунников нащупывает крючки на боку пояса от юбки и расстегивает их.

 — Справедливость, наконец-то, на моей стороне! — торжественно объявляет он и начинает стаскивать юбку с её бёдер.

Но это оказывается не так-то легко сделать. Юбка не снимается.

 — Не рано ли радуешься, молодой человек? Дело, как я вижу, не такое уж и простое... И без посторонней помощи тут навряд ли обойдёшься.

 — Ловлю на слове...

 — Да, другого выхода для себя не вижу... Юбку ты, судя по твоему неуёмному натиску, с меня всё равно сдерёшь. Да вот только разорвёшь её, если не догадаешься в конце концов, что снимается она... через голову. Так что придётся мне переступить через стыдливость и гордость... Видишь, какая я уступчивая, покладистая...

 — Вижу и готов проявить не меньшую... Разрешаю тебе заняться моими брюками: расстегнуть ремень и ширинку, чтобы убедиться в том, как они, в отличие от твоей юбки, сразу же окажутся на полу.

 — Нет уж, избавь меня от этого. Самому тебе это, наверно, сподручнее будет сделать.

 — Изволь! Раз, два, три, четыре, пять, — вышел зайчик погулять!..

 — О боже, да там ещё кальсоны?

 — Кальсоны? Раз, два, три, — глазки свои протри! Где они? Там же, на полу...

 — Хорошо, хорошо! Давай я пойду уберу всё это в шкаф. Подожди меня здесь.

 — Надеюсь, ты вернёшься без юбки?

 — Надейся, надейся. Только не замёрзни! Подкрепись чем-нибудь.

Немного спустя Саша возвращается на кухню. И, чтобы скрыть своё смущение, пытается вести себя, словно кафешантанная девица.

 — Ну, как ты меня находишь? — спрашивает она, остановившись в дверном проёме и потянув за шнурок электрического выключателя.

Канунников, не скрывая изумления, которое можно было принять и за восхищение, уставляется на неё, представшую перед ним в свете зажёгшейся кухонной лампы: в чёрной комбинации, оттеняющей белизну плеч и рук, в чёрных же чулках; одна рука согнута в локте с повёрнутой вверх ладонью на уровне груди, другая на бедре, чуть приподняв подол, так что можно видеть узкую белую полоску между ним и чулком. Громко вскрикнув, Леонид вскакивает со стула и кидается к ней. Но она, выключает свет и в наступившей вдруг темноте как-то неожиданно изящно и легко для её довольно полной фигуры ускользает от его объятий и направляется к своему месту за столом.

 — Садись, Лёнечка.

 — Почему ты выключила свет?

 — Знаешь, мне всё же как-то не по себе. Так что давай немного выпьем!

 — Давай! Наливаю... За дружбу и любовь!..

Выпили, закусили.

 — Может быть тебе ещё чего-то хочется? Согреть борщ?

 — Мне действительно кое-чего хочется, но не борща.

 — А чего?

 — Тебя!..

Обняв её одной рукой и приклеив к её рту свои губы, он другой рукой берёт её ладонь, возлагает к себе на колени и ведёт выше. Но едва эта ладонь касается того, что было под трусами, Саша отдёргивает её.

 — Ты чего?

 — Стыд-то какой, — то, чем мы занимаемся... Хорошо, что уже темно, и ты не видишь моего лица...

 — Твои чувства, милая, мне понятны. Именно поэтому я, ты сама видишь, не форсирую событий, не предлагаю тебе уже сию минуту, прямо тут приступить к тому, чему, надеюсь, всё же время наступит... Ведь мы же только что выпили за любовь. Не правда ли?

 — Да, но...

 — Вот именно... Учитывая это твоё «но», я не настаиваю даже на том, чтобы мы занимались предварительными, как я их называю, любовными играми и ласками не во тьме кромешной, как ты, вижу, предпочитаешь, а при ярком свете, как это я люблю делать.

 — Ты хороший, замечательный! Я вижу это. Спасибо!

Саша всем телом льнёт к нему и опять предаётся его поцелуям и ласкам. Но едва только он ещё раз кладёт её ладонь к себе на трусы, она снова её отдёргивает.

 — Но почему? — взмаливается он.

 — Стыдно же, говорю... Копаться в чужом белье... фи!

 — Так давай снимем бельё! И моё, и твоё...

 — Ты думаешь, что тогда мне станет менее стыдно? Не уверена.

 — Давай попробуем!

 — Не надо!... Умоляю!... Ведь ты же хороший!..

 — Да, покладистый, может быть, даже не в меру.

 — Нет, нет. Всё в меру, уверяю тебя!

 — Ну хорошо, тебе стыдно убедиться собственными руками, в каком я напряжённом состоянии нахожусь. А мне вот не стыдно проверить, какая у тебя температура и влажность там...

Протянув руку ей под подол комбинации и далее под трусики, Леонид начинает перебирать пальцами её срамные волоски... Так как это было уже не первое прикосновение к ним, Саша не находит нужным протестовать и сопротивляться.

 — Интересно, какого они цвета? — любопытствует он.

 — Рыжие, дурачок!... Доволен?

 — Правда? Не обманываешь?

 — Хочешь, чтобы я тебе разрешила убедиться в этом воочию?... Ну и нахал! Не дождёшься...

 — Надеюсь всё же, милая, что ты не всегда будешь так категорична... А пока позволь мне поцеловать тебя... Где твои губки?

 — Вот они, в твоём полном распоряжении...

После некоторого молчания, вызванного затяжным поцелуем, она признаётся:

 — Как это у тебя хорошо получается! Особенно, когда наши языки находят друг друга и начинают...

 — Повторим?

 — Угу!..

Пальцы его тем временем, наигравшись в волю руном на лобковом выступе, двигаются дальше. Саша инстинктивно сжимает бёдра, но тут же раздвигает их, причём гораздо шире, чем они находились прежде. И тут же ощущает, как его палец проникает во врата её плоти.

 — Ба, да там, милочка, уже довольно влажно... Трусики не жалко? Может быть, снимем их?

 — О, господи! Дались тебе эти трусики!..

 — Не трусики мне дались, а те твои губки, которые несправедливо называют срамными и приласкать которые мне как раз и мешают эти чёртовы трусики!

 — И ты думаешь, что от них так-то легко избавиться? Там целая система защиты..

 — Понятно, словно у атомного реактора... Вот пояс с подвесками, а к тем крепятся чулки...

 — Да, броня крепка...

 — Но и пальцы наши быстры. Вот уже один чулок отстёгнут, вот другой... Позволь стащить их аккуратно вниз...

 — Ну, если только, аккуратно, чтобы не порвать...

 — Вроде бы, не порвал...

 — Да, в искусстве раздевания ты делаешь несомненные успехи... Надо же, снял, не причинил боли и, кажется, не порвал... Не то, что с лифчиком и юбкой!..

 — К лифчику мы, полагаю, ещё вернёмся... А пока можно взяться и за трусики... Помоги мне, приподними одно бедро,... затем другое... Вот так... Пусть там на полу поваляются, а мы займёмся более приятными вещами... Не правда ли?

Осадчая только ещё сильнее прижимается к нему и впивается ему в губы... Внизу у неё всё заполыхало от прикосновений и трения его пальцев. Таз непроизвольно задвигался. И чем дальше, тем энергичнее. А ладонь, в третий раз настойчиво пойманная им и приведённая к его причинному место, так там и осталась. Причём пальцы её не долго остаются безучастными к такому соседству, немного погодя они довольно робко пробуют теребить через ткань трусов его напряжённую плоть, а потом осмеливаются знакомиться с нею и более детально...

Мысль, что не пора ли уже выкинуть белый флаг, приходит тут ей в голову. Но, оказывается, для того чтобы сдаться, тоже нужна смелость, а она уже вся израсходована на согласие избавиться от юбки. К тому же, о какой капитуляции может идти речь, если никаких ультиматумов до сих пор так и не последовало? И далось же ему это — «не форсировать событий»!... Пора бы уж!... Чего ждёшь ещё, дружочек?

Когда его то ли указательный, то ли безымянный палец задвигался уже в самой глубине её женского естества, Саша делает резкое движение назад, тянула Леонида за кисть руки и, освободившись от чрезмерно назойливого перста, неожиданно для самой себя предлагает:

 — Хочешь, сниму бюстгальтер?

 — Ещё бы! Но прежде неплохо бы избавиться от комбинации. Давай помогу... Так...

 — Снимай и ты свою майку.

 — Снимаю... Теперь показывай, в чём секрет.

 — Смотри, глупыш, застёжка-то спереди! — смеётся она. — Вот, видишь?

 — Погоди, погоди! — хватает он её за кисти рук, уже приготовившихся расстегнуть злосчастную застёжку. — Я сам!

Щёлк! И Леонид, взяв ладонями ставших вдруг свободными полушария, погружает в них своё лицо и покрывает их поцелуями.

Капитуляция.

Сладостная истома охватывает Сашу от затылка до кончиков пальцев на всех конечностях. Лицо пылает и становится влажным. Равно как и плоть, куда снова устремляются его пальцы. Пройдясь по срамным губам, они легко проскальзывают в прикрываемое ими отверстие, прогулявшись там вволю, возвращаются назад и, нащупав горошину клитора, принимаются усиленно тереть его. Заохав и заахав, она уже сама находит его член и, просунув ладонь под трусы, судорожно сжимает его в кулаке.

 — Что ты чувствуешь? — шепчет он ей на ухо.

 — И ты спрашиваешь?

 — Да.

 — Что, что? Концы вот-вот отдам!... Всё, с меня хватит!

Саша решительно отдёргивает его руку и поднимается со стула.

 — Пойдём, милый, в спальню.

Леонид вскакивает и, взяв её за руку, А оказавшись там, спрашивает:

 — Где тут свет зажигается?

 — Зачем? Обойдёмся без него! Зайди с той стороны кровати и помоги мне свернуть покрывало...

 — Пожалуйста... Правда, кто-то недавно решительно заявлял, что супружеская постель только для супругов...

 — Какой же ты противный!... — восклицает она, ныряя под одеяло. — Сейчас ты и будешь моим супругом... Иди же!... А то замёрзнешь... Или уже не хочешь?..

 — Хочу, но боюсь, — отвечает он, тем не менее приподнимая край одеяла и укладываясь рядом с ней.

 — Боишься? Чего же?... О, да ты никак всё ещё в трусах? Не мешают?

 — Мешают, конечно, но сейчас не будут, снимаю... Но не о том собираюсь сказать тебе... На мягкой постели, под тёплым одеялом, возбуждённый до предела... Протяни руку и убедись! Не правда ли? Так вот, в таком пограничном состоянии не успею войти в тебя, — а я, чувствуешь, вхожу! — в такую мягкую и аппетитную — как сразу (раз, два, три, четыре, пять), дабы зайчик в виде некоей струи не выбежал из меня погулять раньше положенного, вынужден выйти...

 — Зачем ты это сделал? Я же сказала, будь моим супругом!..

 — Я и хочу им стать, но хорошим, таким, чтобы и тебе доставить максимум удовольствия, чтобы ты осталась довольна мною. Однако боюсь, что здесь и на тебе, я тут же кончу... Я-то своё удовольствие получу. А ты? И придётся тебе ждать, когда я восстановлю свои силы...

 — Да что ж с вами, мужиками, делать?... Такова уж, наверно, наша бабская доля, давать вам всё, мало что получая взамен... Но мне всё равно приятна близость с тобой... Знай это, милый, и продолжай своё дело...

 — Тебя это устраивает? Пожалуйста, я возвращаюсь...

 — Иди ко мне, мой сладенький!... Я только этого и жду... Вот так! Как же хорошо!... Ну, ну, чего остановился?

 — Так надо... Сил нет сдержаться, а мне всё же не хотелось бы так вот сразу кончить... Давай, милая переждём малость... И тем временем послушай меня, я плохого предлагать не буду... Может быть всё же лучше будет, если мы выберемся из этой шикарной постели, разместимся на чём-нибудь твёрдом, на стуле, например, или на полу, или в ванной, наполненной тёплой водой?

 — Ты что, рехнулся?... — она выскальзывает из-под него, садится и с недоумением повторяет его слова: — На стуле, на полу, в ванной!... И как ты всё это себе представляешь?

 — Я знаю несколько поз, которые, уверен, доставят тебе не меньшее удовольствие, а мне позволят дольше продержаться в тебе. Правда, они довольно сложны и требуют определённых навыков...

 — Вот именно!... А откуда у меня такие навыки?..

 — Но они у меня есть... Этого достаточно...

 — Да за кого ты меня принимаешь? — чуть не плача кричит Саша. — Всё, хватит!... Чтобы я этого больше не слышала!... Пригласила как человека, думая, что он действительно человек! А он?... Чудовище какое-то!

 — Ну, ну, Сашечка, успокойся! — Леонид тоже садится и, обняв плачущую, покрывает поцелуями её лицо. — Никакое я не чудовище... Просто хотел сделать, чтобы лучше было... и прежде всего заботился о тебе, чтобы ты осталась мною довольна... Прости меня...

 — Да ладно, все вы, мужики, видать, одинаковы... Что с вами делать прикажите?... — говорит она, вытирая тыльными сторонами кулаков слёзы. — Значит, прощения просишь? Так и быть, прощаю... Но с условием: марш под одеяло! Накрой им и меня. Обними покрепче и поцелуй... Я вся дрожу... И не только от обиды. Но и от холода и пыток, которым ты меня подверг на кухне...

 — Вот тебе мои объятия и поцелуи... Но скажи, разве пытки эти не сладостны?...

Левая его рука, обвив её шею, снова принимается мять пышное полушарие груди, пальпируя набухший сосок, ладонь же правой опять оказывается у входа в её лоно.

 — Ой, да ты никак опять за старое принимаешься?... Пойми же, я жду тебя, а не твоих заместителей в виде пальчиков!..

 — Всё понимаю, дорогая... Но потерпи ещё малость... Так надо... Поверь мне...

Вообще-то то, что он сейчас совершал не было ей противно... Пощипывание клитора, сменяющееся проникновением одного или даже двух «заместителей» как можно глубже в щель между малыми срамными губами доставляло ей необыкновенно острое удовольствие... Настолько острое, что, энергично закачав своим тазом в так этим его движениям, она готова была вот-вот кончить, а, может быть, даже и кончила (несмотря на длительное замужество, ей не так уж часто доводилось доходить до явного, полного оргазма, и она плохо в этом разбиралась, знала только, что каждое её новое извержение сильнее и потому явственнее предыдущего). Застонав, она взмолилась:

 — Ну что же ты за изверг!... Сколько ещё можно?... Пожалей же меня!... Ведь дух сейчас испущу!

 — Спешу на выручку, дорогая!

Леонид отбрасывает одеяло, и Саша зрит во тьме, как он, вроде бы, занимает исходную позицию — поднимается на колени и переносит их между её бёдер. Она с готовностью раздвигает их ещё шире, с нетерпением ожидая прикосновения к своему лону, а затем и проникновения в него уже не пальцев, а нечто более существенного. Однако он медлит. Наклонившись и оперевшись на локти, поставленные рядом с её плечами, целует её губы, мнёт груди, затем по очереди берёт в рот соски и лижет их языком, чуть при этом прикусывая. Изнемогая от этой новой ласки, она тем не менее находит в себе силы, чтобы, упёршись руками в его плечи, попытаться оттолкнуть его, а когда это не получается, то, схватив за затылок, притягивает голову к себе и вцепляется в его рот — не столько губами, сколько зубами...

Очевидно, несколько ошалев от столь бурного натиска, Леонид размыкает её объятия и снова привстаёт на коленях.

 — Ты чего? — поинтересовалась Саша.

 — Сейчас увидишь, — отвечает он, просовывает свои локти под её коленки и закидывает голени к себе на плечи.

 — Ой, что это ты? — уже испуганно спрашивает она.

 — Пока ничего особенного. Просто твоё сокровище теперь на уровне моего. Чувствуешь?

 — Чувствую... Но зачем же прибегать к такому акробатическому упражнению? Ты бы меня ещё на голову поставил...

 — Хочешь?

 — Я уже сказала, чего хочу... Повторить?... Раз уж ты оказался в супружеской постели, будь так любезен, исполни то, чего я привыкла ждать тут от своего муженька и ради чего я пригласила тебя сюда... Ну что ты медлишь?... Изверг какой-то!... Извращенец!..

Леонид, однако, не слушая мольб и упрёков, продолжает водить головкою своего члена вдоль её набухших срамных губ, особо нажимая на клитор и лишь изредка, словно дразня, тычась во влагалище. Саше кажется, что он вот-вот войдёт туда, где его уже давно и с нетерпением ждут, но так как этого не происходит, она пытается встречными движениями таза самой захватить его, однако сделать это ей не удаётся.

 — В чем же дело, дружок?

 — Не могу попасть! — смеясь, отвечает Леонид. — Может, поможешь?

 — Ты что, с ума сошёл?... Извращенец!..

 — Извращенец, — это, насколько я знаю, когда не только сзади, но и в зад... Неужто я ошибся дверью? Мне кажется, я нахожусь на праведном пути, ведущим в рай, и стучусь уже во врата его... Они, вроде бы, открыты... Не правда ли?

 — А ты не чувствуешь?..

 — Чувствую, милая... Ещё как!... И всё же, мне бы доставило огромное удовольствие, если бы ты помогла мне переступить порог...

 — Но как?

 — Возьми ручкой стучащего и введи его в храм сама...

 — Что я тебе, проститутка?

 — Кое-чему неплохо поучиться и у проститутки... Всё же она профессионалка...

 — Не дождёшься!

 — Ну хорошо, придётся обойтись без твоей помощи... Итак, как говорят физкультурники, на старт, внимание, марш!..

Саша взвыла от наслаждения, ощутив, как его стержень вошёл в её щель и задвигался в ней туда-сюда, словно поршень в цилиндре. В меру сил (ведь её подвешенные зад и пятки оказались без точки опоры) она пытается отвечать ему не менее энергичными движениями.

 — Ты просто прелесть! — только и может она произнести. — Как же здорово!

 — Мне тоже... Даже чересчур... О боже!... Прости!..

И останавливает движение.

 — В чём дело, милый?

 — Ещё бы чуть-чуть, и я бы кончил...

 — Ну и что?

 — А то, что ты-то ещё не кончила...

 — Откуда ты знаешь?... Продолжай, прошу тебя!..

Саша призывно протягивает к нему руки, которые до этого служили ей дополнительными точками опоры, и вцепляется ногтями ему в плечи. Движение поршня в цилиндре возобновляется, становясь всё быстрее и быстрее, всё более и более раздражающим. Разохавшись и разахавшись, она по-прежнему, в меру своих возможностей, старается отвечать ему в им же заданном ускоряющемся темпе.

 — Я сейчас кончу! — восклицает Леонид.

Саша в ответ только схватывает его за бока — и не только в порыве страсти, но и из-за опасения, как бы он снова не вздумал прервать столь прелестное занятие. Леонид задёргался, и она ощущает, как из его конца, словно из спринцовки, начинает струйками истекать сперма. Затем он опускает на постель её ноги и, не выходя из неё, прижимается к ней, находит её губы и запечатывает их поцелуем.

 — Спасибо, дорогая, мне так было здорово!

 — А мне, думаешь, было хуже, дурачок? — вопросом на вопрос отвечает она, крепко прижимая к себе и часто-часто целуя его.

Так проходит несколько минут. Когда же Леонид в конце концов покидает её и возлегает рядом, вытянувшись на спине, Саша прерывает затянувшееся молчание:

 — Можно спросить?

 — Конечно. О чём речь? Спрашивай.

 — Может быть, это не совсем прилично, то, чего я вдруг захотела узнать...

 — О каком неприличии можно теперь говорить?

 — И всё же... Вот лежу я и думаю: какая я у тебя по счёту?

 — Ну, ты даёшь!... А какой по счёту я у тебя, не считая мужа? Неужто первый?

 — Почти угадал...

 — Что значит «почти»?

 — Узнаешь потом. А сейчас удовлетвори моё любопытство.

 — Скажу, что первая, не поверишь, что вторая — то же.

 — Не поверю!

 — Это надо вспоминать и считать...

 — А куда нам торопиться? Вспоминай и считай.

Она поворачивается со спины на бок и. опершись на локоть правой руки, левой легонько дотрагивается до его груди.

 — Ну же, только не ври, сознавайся, сколько их у тебя было?

 — Откровенно, говоришь?... Ну, наверно...

 — Штук пятьдесят?

 — Да нет, раздели пополам, и тогда точно будет, включая одноразовые, в том числе случайные.

 — А сколько именно таких?

 — Трудно сказать... Да и что значит случайные? Бывало, чтобы поймать подходящий случай, приходилось приложить немало усилий и затратить много времени. Но случай ловился, а вот продолжения не следовало.

 — А почему?

 — По разным причинам, в том числе психологическим и физиологическим...

 — А как ты меня нашёл с точки зрения физиологии?

 — Прелестной! — он целует её. — А ты меня?

 — Я дама неопытная, и что такое мужчины, мало что знаю.

 — Неужто? А муж? А бабские разговоры?

 — Ну, бабские откровения об их бабских приключениях, с одной стороны возбуждали желание и самой попробовать, а с другой — рождали опасения...

 — Опасения чего?

 — Чего угодно... Начиная с нежелательной беременности и кончая подхваченной болезнью... Я уж не говорю о разочаровании...

 — Разочаровании в чём?

 — Как это ты только что сказал? А, по причинам психологическим и физиологическим.

 — Ну и как, ты не разочарована?

 — Пока, дорогой, ни в малейшей степени, несмотря на все те издевательства, которым ты меня подверг перед этим.

 — Кто знает? Не было бы тех предварительных ласк, которые ты именуешь издевательством, может быть ты бы и разочаровалась сразу...

 — Может быть. Ты ведь человек опытный, тебе и карты в руки... Признаюсь, что именно разочарования я больше всего боялась... В девичестве, до замужества, был у меня один ухажёр. У него был такой огромный... что разворотил мне всю внутренность... и когда я стала сравнивать его с тем, что было у мужа, то сравнение это, признаюсь, было не в его пользу. Каждый раз у меня появлялось ощущение, что у меня там слишком... как бы это сказать...

 — Много свободного пространства, то есть отнюдь не тесно... Я верно выражаюсь?

 — Верно... Что значит, человек опытный...

 — Итак, маленький после большого не очень-то пришёлся по нраву твоему сокровищу? — уточняет Леонид и кладёт свою ладонь на это сокровище.

 — Какой же ты понятливый!

 — И всё же ты, в конце концов, решила рискнуть и попробовать что-нибудь другого... Не так ли?

 — Не совсем так... Много чего в семейной жизни вызывает неудовлетворённость...

 — Что же именно?

 — Всего не перечислишь..

 — Однообразность, наверно?

 — Не без этого.

 — А что ещё?

 — Разного рода неурядицы... Куда без них? Обыденность какая-то, повседневная суета, бесконечная текучка, мужской эгоизм, наконец...

 — Это когда сунул, вынул и бежать?... Такие слова мне часто приходилось слышать ещё в детстве от более взрослых ребят.

 — Вот видишь, ты всё знаешь, дружочек мой...

 — Так значит, сегодняшний твой дружочек тебя не очень разочаровал?

 — Ты был великолепен! Даже вопреки некоторым непонятным мне капризам.

Саша склоняется над ним и соединяет свои губы с его губами. Не прерывая этого поцелуя, Леонид поворачивается на левый бок, правой рукой, уже лежавшей на её лоне, начинает его пальпировать, а другой берёт ту её длань, что продолжала покоиться на его груди, и увлекает её вдоль своего тела вниз — к животу и дальше, пока та не натыкается на жалкие остатки его недавнего могущества.

«Дело не в размерах»

 — А каким ты нашла этот предмет?

 — Боже мой!... Как он неузнаваемо изменился!..

 — Да, стал крохотным и жалким. А тогда, когда он гостил у тебя, было с чем сравнить?

 — О чём ты говоришь! Конечно!

 — И с кем же? С мужем или с его предшественником?

 — Он показался мне таким большим и твёрдым... Заполнил всё моё пространство...

 — Ошибаешься.

 — Зачем мне врать?

 — Не о том речь... Согласен, что он заполнил всё твоё пространство. Мало того, я чувствовал, что ему даже чуть тесновато, почему и кончил так быстро... Кстати, ты не боишься забеременеть от меня?

 — Да нет, судя по срокам мне, кажется, нечего сегодня опасаться.

 — Прекрасно... Но вернёмся к моей змейке и твоему гнёздышку... Всё дело было в технике исполнения, а не в размерах... Перед тем, как она снова окажется у тебя в гостях, не пожелала ли бы ты наглядно убедиться, что ошибалась в оценках её достоинств?

 — Не возражаю. Хоть сейчас... Интересно, поди, на змею взглянуть... Да что в такой тьме увидишь?

 — Сейчас она, к сожалению, не ведает о твоём желании, ибо спит. Хотя нет, твои пальчики возвращают её к жизни... Прошу тебя, будь с нею построже!..

 — Поласковее, ты хочешь сказать?... Да, и в кого же ты меня превращаешь?

 — В кого?

 — В проститутку!..

 — Ну, на панель я тебя посылать не собираюсь, а поучиться кое-чему, повторяю, и у проститутки не мешает. Да где ж её взять?... Так что придётся нам ограничиться обменом собственным опытом... Расскажи, пожалуйста, мне что-нибудь интересное... Что, например, с тобой выделывает здесь, вот на этой постели, твой благоверный...

 — Да нет уж... Мне как-то не с руки... Достаточно и того, что сейчас здесь вместо него ты... Я ещё и тебя, как следует не знаю, чтобы делиться с тобою другими вещами...

 — Так бога ради! Я отнюдь не против, чтобы ты меня лучше познала... Кстати, а как там моя змейка?

 — Кажется, действительно, ожила... Но не уверена, что она в том же состоянии, что была недавно...

 — В смысле твёрдости, или в смысле размера...

 — В последнем смысле...

 — Что ж, придётся ещё раз доказать тебе, что дело тут не в размерах сближающихся органов, а в том, как они сближаются... Вот я перекидываю своё тело на твоё, ты раздвигаешь бёдра и приподнимаешь колени, я, как и в первый раз, возлагаю их себе на плечи и, наконец, ввожу свою змею в твоё гнёздышко... Причём, заметь, именно эта поза позволяет ей проникнуть настолько далеко, чуть ли не до самого дна, так что тебе представляется, будто она необыкновенной длины... То же самое можно сказать и по поводу толщины, то бишь ширины... Смотри, вот я снимаю твои голени со своих плеч, но не опускаю, а оставляю их и бёдра тесно прижатыми друг к дружке перед собой, то есть максимально сужаю твой цилиндр, делая свой поршенёк для него более приемлемым... Оставить так?

 — Угу! — только и произносит она, шумно задышав и вцепившись ногтями в его бока.

Второй заход оказывается гораздо более длительным по времени. И Саше кажется, причём один за другим несколько раз, что ею достигнут пик наслаждения. От переполнявших её острых ощущений хочется кричать. Но из опасения обнаружить свои, мнила она, животные чувства приходится, стиснув зубы, сдерживаться. И тем не менее, выдержать эту сладостную пытку до конца не удалось. Едва только его змея начинает выплёвывать бисер из своего зева, как она полностью теряет контроль над собой, всё её тело трепещет, а из гортани вырываются какие-то утробные звуки...

 — Ну как? — только и спрашивает Леонид, отпустив её ноги, но всё ещё оставаясь на ней и в ней.

Саша долго мочит, обняв его за поясницу... И только после того, как он, наконец, выходит из неё и располагается на спине рядом, возложив, между прочим её ладонь на свой мокрый и липкий уд, произносит:

 — Да-а!

 — Что, да?

 — Уж и не помню, когда мне в последний раз приходилось испытывать такое...

 — С мужем?

 — Если быть откровенной, то навряд ли... Хотя, конечно, всякое случалось и с ним, особенно в начале нашей супружеской жизни... Но чтобы... Нет, такое бывало только с первым моим воздыхателем... Но с ним — понятно. Об его отличительных особенностях я говорила. А ты, мой дорогуша, в этом плане мало чем отличаешься от моего благоверного... Вон он как быстро скукоживается, твой змеёныш...

 — Да, он устал, взмок и весь в соплях, нуждается в отдыхе... Но ты особенно-то не позволяй ему скукоживаться...

 — Может дать тебе салфетку или платок, чтобы вытереть его?

 — Не обязательно... Лучше погладь его и мошонку, потряси их пальчиками... Вот так, молодчина!

 — Молодцом был ты! Дай я тебя поцелую!

 — Подлинным героем был мой змеёныш... Почему бы тебе его не поцеловать?..

 — Нет, дорогой, подлинным героем был ты сам!... Ишь как сумел ко мне приспособиться!... Ты прав: дело, оказывается не в размерах, а в том, как... Разве это не твои слова? И разве не ты только что на деле доказывал их правдивость? Так что, не прибедняйся, пожалуйста!..

 — Да я и не прибедняюсь... Но и забывать об инструменте не гоже... Чтобы мы делали без него?... Потому-то его и следует холить и лелеять...

 — А я что делаю?..

 — Молодчина!... А вот взглянуть на него, ещё раз предлагаю, не желаешь?

 — Это что, поможет?

 — Кто знает?...

 — Так всё равно темно, не видно ни зги...

 — А ты зажги свет.

 — Можно... Но для этого нужно выйти из постели...

 — И что же? Ты боишься?

 — Да.

 — Чего?

 — Что ты увидишь меня, в чём мать родила. Я всё ещё стесняюсь тебя...

 — Неужели?

 — Представь себе, да!

Она и на самом деле стесняется предстать перед е

го взором во всей своей наготе, опасаясь, какое впечатление произведут на него её довольно обширная талия, низкий и малость отвислый таз, жировые складки на животе и бёдрах...

 — Ну хорошо. Давай это сделаю я... Где выключатель?

 — Лежи, лежи! Я сама...

Саша откидывает одеяло, спускает ноги на пол, идёт к двери, дёргает за шнур выключателя и кидается обратно к постели, где её, выпроставшись из-под одеяла и протянув к ней руки, ожидает Леонид:

 — Какая прелесть!... Да не души ты меня так сразу в своих объятиях! Дай вволю налюбоваться тобой, совсем голенькой!

 — Вот этого-то я и не хочу...

 — Почему?

 — Не помню уж кто, Бальзак вроде бы, советовал женщинам, которым уже за тридцать, не показываться мужчинам обнажёнными...

 — Бальзак со своими советами давно устарел.

 — Не скажи... Одно дело — юная дева с прямым станом, маленькой, но твёрдой грудкою и осиной талией, а другое... Кстати, о девушках... У тебя сейчас есть кто-нибудь?... Признавайся!

 — Есть, даже целых две...

 — Целых две!... И как же ты с ними управляешься?

 — Никак! Та, которой я отдаю предпочтение и не прочь бы был на ней жениться, не пожелала бросить ради меня свою студенческую компанию, и если бы в последний момент я не созвонился с другой, то наверно встречал бы Новый год у себя дома.

 — С мамой?

 — Да нет, мама уехала в гости к родственникам.

 — И ты, воспользовавшись этим, пригласил к себе эту вторую девушку?

 — Нет... Сам Новый год мы встречали с ней у моих знакомых, и только под утро, здорово подогревшись вином и танцами, поехали ко мне домой...

 — И там ты её... Это было первый раз у вас с ней?... Или вы уже...

 — Ни то, не другое!... Ты не поверишь... Ей ещё нет восемнадцати, и как она была до того девственницей, таковой и осталась...

 — Ни в жизнь не поверю! Что же ты делал с нею, когда привёз к себе домой? Разговорами занимал? Как бы не так! И она, небось, знала, что там должно последовать...

 — Ты права. Всё-то она знала и на всё, наверно, была согласна... Во всяком случае, едва мы приехали, я раздел её и уложил вместе с собою в постель. И там мы вовсе не спали...

 — Представляю, что ты там выделывал с ней...

 — Да, выделывал, но самого главного так и не сделал, оставил её в целостности...

 — Отчего же, если она, как ты говоришь, на всё была согласна, не сопротивлялась?

 — Ни о каком сопротивлении и речи не было. Она была со мной гораздо более покладистей, чем ты сегодня... Всё зависело от меня... А мне не захотелось доводить дело до логического конца.

 — Странная прихоть... И с чего это вдруг?

 — Наверно, потому, что, в отличие от большинства, предпочитаю ходить проторёнными путями...

 — Ну. конечно, там надо ухаживать, возиться, а тут... Как это ты сказал: всунул, вынул и бежать!

 — Наоборот. с зелёной девочкой всё проще: на её влюбчивость (чаще всего первую) накладывается ещё страшное любопытство... Гораздо больше приходится возиться с так называемой полудевой, уже попробовавшей запретного плода, но обжегшейся, брошенной соблазнителем, познавшей мучения аборта, ставшей с горя курить... Чаще всего она фригидна и, хотя любопытства к физическому сближению не потеряла, но боится его страшнее смерти... С тобой такого перед замужеством не было?

 — Со мной?... Почему ты меня об этом спрашиваешь?

 — Да потому, что это, к сожалению, удел многих.

 — Ну тогда считай, что не миновал он и меня...

 — Можешь рассказать подробней?

 — Зачем?..

 — Действительно, зачем?... Мы, кажется, отвлеклись этими разговорчиками от главного и более приятного дела... Как там мой змеёныш?... Что поделывает?... Не очнулся ли уже под воздействием твоих ласк?... Давай взглянем на него!..

Леонид привстаёт, чтобы откинуть край одеяла, но Саша не позволяет ему это сделать:

 — Нет, ещё рано...

 — Что рано?..

 — Отдохни ещё...

 — А я что делаю?... Однако это не мешает нам взглянуть на ленивца...

 — Не надо!... Умоляю тебя... Я не привыкла... Да и разве это поможет ему?..

 — Кто знает... Взгляни мне в глаза... Вот, видишь, твои губы уже движутся к моим, а мои — к твоим... Может быть, увидев, в каком робком состоянии находится этот недотёпа, ты пожелаешь придать и ему смелость...

И он, отвернув край одеяла, обнажает свои причиндалы, над которыми продолжает трудиться её ладонь, тут же, правда, отдёрнутая.

 — Придать смелость? Но как?

 — Одарив его поцелуем...

 — Ты соображаешь, что предлагаешь?

 — Соображаю... Смотри!

Переместив свои колени между её ног и привстав на них, Леонид склоняет затем лицо над её лоном. И Саша чувствует, как её набухшие края раздвигаются его пальцами и что-то мягкое (язык, что ли?) проникает между ними, щекочет их, а потом, уткнувшись в клитор, и его. Она вскрикнула, — настолько сладостно острым ощутилось ею это неожиданное прикосновение.

 — Ну, как?... — он приподнимает голову и бросает взгляд на неё. — Ещё?..

Саша ничего не отвечает, только как можно шире раздвигает бёдра и судорожно перебирает пальцами волосы на его затылке.

 — Хватит, хватит, милый!... Не могу больше!..

Эти слова произнесены ею уже после того, как он оторвался от её лона и снова стал укладываться рядом с нею.

 — Так, значит, понравилось?... Даже, наверно, очень... И как ты думаешь, понравится ли такая же ласка моему ленивцу? И разве не меньше она возбудит и взбодрит его?..

 — Даже не знаю, что сказать...

 — Так может, попробуешь? К тому же, посмотри: он сам уже почти в полной готовности...

 — Да уж вижу!..

 — Так придадим ему дополнительной силы и уверенности!... Ну же, смелее!

Саша, ещё немного поколебавшись, в свою очередь привстаёт на коленях, склоняется над восставшим символом мужественности и, взяв его в руки, приближает к нему свои губы.

 — Смелее!... Но осторожно... Представь, что это «эскимо» в шоколаде... Вот так, молодец!..

Сначала она заставляет себя слегка пригубить головку и даже лизнуть языком... Ничего страшного... Потом завладевает ею своими устами и медленно опускает их вдоль тела к корню, затем возвращается к головке... И снова — к корню и обратно... Леонид лежит на спине, подёргиваясь всем телом и ритмически сжимая и разжимая бёдра. Пальцы правой его руки играют со склонившимися над его животом грудями, а левой — приподнятыми ягодицами, время от времени касаясь кольца анального отверстия.

Бог ты мой! — дивится Саша. — Ведь совсем ещё недавно это (оказавшееся не таким уж большим и страшным) пещеристое тело за её щеками, ходило вдоль стенок её чрева, словно поршень в цилиндре, приводя в неистовство... При одном только воспоминании об этом, ей хочется совершить что-то такое необычное... И она энергично задвигала ртом вперёд и назад...

 — Осторожней, милая!... Зубки!... Попробуй делать сосательные движения!... О нет, хватит! Молодчина!... Теперь моя очередь...

Выпустив изо рта своего пленника, но продолжая держать его в своих ладонях, она может теперь зримо убедиться в результатах своего труда:

 — Да, век живи — век учись! Какое чудо!..

 — Чудо, сотворённое тобой! Гордись этим!..

 — Ты хочешь сказать, что я оказалась способной ученицей?

 — Несомненно!... И благодарной... Но, как видишь, чудо, полностью готовое к бою, всё же не совсем тех размеров, как тебе показалось давеча...

 — Действительно... В чём же дело?

 — В той позе, в какой я заставил тебя принять его... А так как всё познаётся в сравнении, сейчас мы займём обычную, привычную для тебя позу, и ты окончательно поймёшь свою ошибку и мою правоту.

 — Ну и прекрасно!... Как вспомню то, что ты со мной проделывал, спина начинает ныть, а ноги схватывает судорога...

 — Ты ещё, уверен, попросишь меня вернуться к такого рода упражнениям... А теперь, пожалуйста, принимай меня таким, каков я есть...

3-й акт с двумя переменами.

Как только Леонид входит в неё, Саша сразу же убеждается, что и на самом деле ошибалась в отношении размеров его мужского достоинства. Оно ходит теперь внутри её естества как-то слишком свободно, касаясь то одной стенки, то другой, но не обеих сразу. Да ещё это засмущавшее её, противное хлюпанье!... И тянется это занятие бесконечно долго... Всё равно приятно, конечно, но до того острого переполнения чувств, что было и в первый и второй разы, сейчас далеко... Ах, до чего ж чудны были те мгновения!... Вспоминая о них, Саша закрывает глаза, судорожно схватывает своего партнёра в объятия и, что есть силы, двигает поясницей. Мысленная концентрация на предыдущих актах, кажется, в чём-то помогает ей: она чувствует, как мышцы в нижней части её вместилища сокращаются и сужают его, причём так сильно, что оно уже со всех сторон охватывает его орган... Но всё же не так плотно, как было перед этим... Открыв глаза, она с удивлением обнаруживает, что его взгляд тоже сосредоточен не на ней, а будто вперился в спинку кровати или в рисунок на стенных обоях за ней.

 — О чём ты думаешь, дружок?

 — Не о чём, а о ком... О тебе... А ты?

 — А я о том, что ты оказался прав...

 — Ну и как нам быть? Так мы долго ещё не кончим... Устанем...

 — Сделай что-нибудь... Ведь извращенцы — мастера на выдумки!..

 — Да, голь на выдумки хитра... Давай прервёмся на минутку, чтобы поменяться местами... Я ложусь на спину, а ты забирайся на меня... Не так!... Садись, обняв коленками...

 — Села... Что дальше?

 — Подвинься немного вперёд, чтобы наши передки совпали, прикасаясь друг к другу... Так... Приподними попу... И представь себе, что твоё отверстие — это горячая камера, а мой поршенёк — твэл, который следует поместить в неё... Аккуратно опускайся, так чтобы это получилось... Стоп!... Промахнулись... Ещё разок... Ещё... Возьми его рукой и вводи сама... Вот молодчина!... Оседлала? А теперь совершай движения: вперёд — назад, в одну сторону — в другую, вверх — вниз... Ну, как?..

 — Непривычно как-то...

 — Стоп!... Контакт потерян... Начинай всё сначала... И не скачи так лихо!... Знай меру... Слушайся моих рук!... Это как в танцах... Только там ведёт одна рука, что лежит на талии, а тут обе на бёдрах... Вот так... Хорошо?

Саша не отвечает, снова закрыв глаза и сосредоточившись на своих движениях... Вперёд — назад, и его змеёныш раздражающе ласкает клитор... Вверх — вниз, и его головка утыкается ей в шейку матки, чего с ней давно уже не случалось и что доставляет ей какое-то болезненное наслаждение.

 — Хорошо?

 — Угу...

 — Будет ещё лучше.

Леонид поднимает верхнюю часть своего туловища, берёт её обеими руками за груди и по очереди целует соски, чуть их прикусывая. Она охает, ахает, движения её убыстряются. А когда он, не выпуская изо рта своей добычи, просовывает обе свои ладони ей под ягодицы и начинает их пальпировать, из её уст вырываются какие-то звуки и вскрикивания, после чего она замирает, повиснув у него на шее. Он же, приклеив к её губам свои, нажатием ладоней на крестец то заставляет её приподниматься, то позволяет опускаться.

 — Ну. ты даёшь, Лёнечка!...

 — Чего?

 — Классно!...

Помолчала. Потом вдруг спрашивает:

 — А ты? Не кончил всё ещё?... Давай, кончай!..

 — Сейчас, будет сделано... Ложись рядышком...

Саша с готовностью исполняет это приказание и, растянувшись у него под боком на спине, прижимает пятки к ягодицам.

 — Так?

 — Молодчина! — хвалит он её, привстав на коленях между её бёдрами и пристраивая свой инструмент к ещё не успевшему остыть жерлу. — Теперь тебе понятно, что чем меньше раздвинуты твои ноги, тем теснее моему манипулятору и в воротах твоего храма и в нём самом, то бишь в «горячей» камере... И наоборот... Как, например, сейчас...

 — Так может?..

 — Нет, нет! Побудь немного в этой позе... Я быстро... Вот и кончаю... Чувствуешь?

 — И я... и я... — запричитала она.

Излившись, он падает её объятия, и они остаются неподвижными, полные блаженства и в полудремоте.

 — Да, как мне повезло...

 — В чём?

 — Такой мужик! И как только я решилась позвонить тебе?... Ничего подобного со мной не случалось ранее.

 — И не разу не приходилось делить эту постель с кем-нибудь другим кроме мужа?

 — Нет, не приходилось...

 — Так уж и не приходилось?... Признайся!..

 — Вставать надо, чтобы покормить тебя. Проголодался, поди?

 — Что ж, подкрепиться, вроде бы, не мешает... Не прочь буду отведать и твоего борща.

Саша соскакивает с постели на пол, достаёт из шкафа и набрасывает на себя халат.

 — Пока я буду возиться на кухне, ты полежи, отдохни.

 — Да чего валяться в одиночестве... Пойду с тобою... Поболтаем...

 — Тогда, чтобы не озябнуть, облачись в этот халат.

 — Прекрасно! Из супружеской постели в мужнин халат!... Ведь его же?..

 — Нет, специально для тебя купила сегодня утром!... Чего спрашивать лишнее?

 — Почему лишнее?

 — Ну хорошо, хорошо, его!... И что? Ведь ты у меня сегодня как супруг...

 — Да, nаturеl liеutеnаnt dе mаriе...

 — Это по-каковски?

 — По-французски.

 — И что значит?

 — А то и значит, что замещающий мужа!

 — Вот как?... Ну что же, неплохой заместитель... Вот тебе и его тапочки в награду!

Со смехом поцеловав его, Саша отправляется на кухню.

Немного воспоминаний.

Последовав за ней, Леонид усаживается за стол, зацепляет вилкой шпротину, отправляет её в рот и смотрит, как его гостеприимная хозяйка достаёт из холодильника большую кастрюлю, отливает из неё в кастрюльку маленькую, ставит последнюю на газовую конфорку и включает зажигание.

 — Пару минуток потерпи, сейчас подогреется.

 — Подождём... Куда торопиться... А я тем временем с удовольствием послушал бы рассказ про твои измены.

 — Какие измены?..

 — Так уж и без них обходилась? Ни разу?

 — Ни разу! Клянусь!... Картошку с мясом подогреть?..

 — Подогрей... И всё же, как насчёт измен?

 — В мыслях, если только... Например, сознаюсь, была и такая: поближе узнать тебя!

 — Что ж, и я был не чужд такой мысли...

 — И давно?

 — Помнишь, как мы встречали Восьмое марта в прошлом году?

 — Как же! Но впервые я задумалась об этом ещё предыдущей осенью. Помнишь, тогда профсоюз и комсомол организовали массовку с ночёвкой в пионер-лагере, в Васильевском? Мы с мужем, оставив своих детей на Родиных, отправляясь туда на своём «Москвиче», согласились подвести и тебя... Договорились, что ты будешь встречать нас на перекрёстке МКАД с Ленинградкой. Но почему-то мы задержались, причём порядочно... Что-то у мужа с аккумулятором не заладилось, и ему пришлось долго с ним возиться. Я нервничала, ворчать стала, чуть было не поссорились... А подъезжаем, ты под проливным дождём... Причём уже давно!... И как ни в чём не бывало... А едва забрался к нам на заднее сиденье и весело о чём-то затараторил, у меня с души словно камень свалился... Приехали, поставили машину, а тебя и след простыл... Потом мельком видели несколько раз с какой-то девицей, вроде бы не нашей... Кто такая?

 — В невестах тогда ходила...

 — Значит, не институтская и не местная?... И как только она осмелилась туда приехать одна?

 — Да не одна она была, а с подружками...

 — А почему ты с ней не был на танцах в клубе?

 — Не помню... Продолжали, наверно, пить где-нибудь... А может быть, искали подходящее место для ночлега... Ведь эти пионерские палаты на дюжину коек, признайся, вовсе не способствовали тому, чтобы нормально провести ночь...

 — Что ты понимаешь под словом «нормально»?

 — Ну, прежде всего, чтобы всласть помиловаться с подружкой. Но и выспаться после всех этих передряг не мешало бы... А тут то и дело хлопают двери, зажигается свет, гогот, кто-то в темноте ошибается местом и начинает шарить по тебе...

 — Да, поспать спокойно тогда на самом деле не удалось, — вслух соглашается Осадчая.

И в памяти её всплывает, как она ворочалась на койке, время от времени о чём-то спрашивая мужа, лежавшего на соседней койке и ловя себя на мысли, что было бы не так уж и плохо, если бы вместо него там (или, на худой конец, на койке с другой стороны) находился Канунников, мысленно представляя себе, как случайно встречаются их руки...

Леонид встаёт, проходит в туалет, потом задерживается в ванной, а когда возвращается на кухню, Саша по-прежнему стоит у плиты, переворачивая содержимое сковородки. Подходит к ней сзади, обнимает и целует в мочку уха. Она поворачивает к нему голову и отвечает поцелуем в щёку.

 — Последи, чтобы не убежало и не пригорело. Мне тоже надо удалиться на пару минут... Если чуть задержусь, выключи конфорки и садись, жди меня.

В ванной она: быстренько обливается водой, но задерживается у зеркала, всматриваясь в лицо, глядевшее на неё оттуда, — порозовевшее, с яркими и припухшими губами. Но особо удивительны глаза — обычно блекло-серые, они стали необыкновенно прозрачными и светящимися счастьем...

 — Выпьешь? — спрашивает она, вернувшись к нему на кухню и ставя кастрюльку с борщом на стол.

 — Нет, не чувствую надобности. Мне и без того хорошо.

 — И мне! Но перекусить как следует не помешает... Тебе как налить, полтарелки или целую?

 — Целую... А пока буду хлебать, тебя послушаю.

 — О чём?

 — О мысленных изменах.

 — Ах, вот ты о чём... Чего тут интересного?

 — Позволь уж мне судить... К тому же известно, что исповедь о тайных желаниях нередко возбуждает такие же желания и у исповедника, в роли которого мне сейчас хочется побывать.

 — Ах, вот ты куда клонишь...

 — Любопытство — не грех...

 — Как сказать... Да и давно это было, пролетело и не запомнилось...

 — И всё же...

 — Мужа перевели на работу в Москву. И мы переехали сюда. Дали эту квартиру.

 — Когда это было?

 — Да лет шесть назад... Я долго не работала, сидела с детьми. Той зимой старший пошёл в школу, а младшего отдали в детсад... Стало скучно... Узнала про бассейн «Москва», купила абонемент на десять часов утра, начала ездить туда. Народу мало, вольготно! И вот как-то, из-за мороза наверно, над водой стоял такой туман, что не видно было на расстоянии вытянутой руки... И надо же, на дорожке, вроде, никого нет, а несколько раз нос к носу столкнулась с одним типом. Плавал он кролем, что впереди — не видел, а руками загребал так, что однажды пальцами мне чуть в глаз не ткнул. От неожиданности я открыла рот и чуть не захлебнулась. Он задержался рядом, чтобы извиниться, и, пока я откашливалась, легонько поддержал меня за талию. Так приятно мне стало, что я, вместо того чтобы обругать его, рассмеялась. После этого он стал плавать рядом со мною, о чём-то спрашивал, я отвечала. Когда объявили об окончании сеанса, он поинтересовался, в каком павильоне я раздевалась, и сказал, что подождёт меня у выхода... Чего ты улыбаешься?

 — Прости, вспомнил, как я где-то в то же время ходил в этот бассейн и подобным же образом знакомился там с особами женского пола.

 — Все вы одним миром мазаны... Как борщ?

 — Вкусно необыкновенно!

 — Может, ещё подлить?

 — Можно чуть-чуть... Так что же было дальше?

 — Что дальше? Переоделась, выхожу, смотрю — ждёт меня. Вызвался проводить. Я согласилась. Дорога дальняя. Разговорились. Расставаясь, предложил встретиться. Я стала отговариваться, что нет времени... «А почему бы не пожертвовать один раз плаванием?» — предложил он. И пригласил к себя в гости. Мне стало любопытно, и я вдруг согласилась... Опять хихикаешь?

 — Ничего, ничего! Продолжай.

 — Да и продолжать нечего... Приехала... Одна дорога заняла в два раза больше времени, чем до бассейна... Уже надо было думать о возвращении, чтобы успеть взять парня из школы... Торопилась, нервничала...

 — Ну и...

Что, ну и?... рассказывать не о чем... Предложил выпить, я отказалась... Предложил поцеловаться, я согласилась... Стал раздевать меня. а светло, я не могу... В конце концов попросила его выйти на минутку, быстро скинула с себя одежду и нырнула под одеяло...

 — Совсем разделась? До гола?

 — Как бы не так! Только платье и чулки...

 — А исподнее?

 — Всё оставила на себе...

 — Всё? И рубашку, и бюстгальтер, и трусики?

 — Представь себе, всё... Я бы и платье не сняла, если бы не боялась помять его и...

 — Испачкать?

 — Да.

 — А чулки, чтоб не порвать?

 — Какой ты догадливый!..

 — Так мы сегодня это проходили... Запомнил... А что дальше-то было? Возвращается он и... Раздевается, наверно...

 — Не знаю. Я отвернулась лицом к стенке... Чувствую, ложится рядом со мной. прижимается ко мне, обнимает, поворачивает на спину, целует...

 — А ты?

 — И я... Правда, закрыв глаза...

 — И что дальше?

 — Полез руками под подол, стал стаскивать штаны...

 — Ты сопротивлялась?..

 — Больше для вида...

 — И уж, конечно, не помогала?

 — Конечно!

 — Не жалко было?

 — Чего жалеть-то?

 — Его силы зря тратились, да и время драгоценное терялось...

 — Я тогда об этом и думать не думала...

 — И что потом?

 — Потом он оказался на мне...

 — И в тебе...

 — Да...

 — Ну и что ты почувствовала?

 — Да ничего особенного...

 — Так уж и ничего? Ведь это всё же был с твоей стороны не совсем обычный поступок... Не каждый же день ты отваживалась на такое?..

 — Может быть, именно поэтому я и была так напряжена, что почти ничего не чувствовала...

 — Понимаю: для тебя всё это было внове, к тому же ты была озабочена необходимостью поторопиться с возвращением домой, а он и не подумал прибегнуть к предварительным ласкам, снять с тебя

нервную напряжённость, раскочегарить, наконец, как следует... Не так ли?

 — Вот именно... Признаюсь, что сегодня, хотя мне спешить было некуда, но напряжена была, наверное, не меньше, чем тогда... И спасибо тебе, милый, что ты вот именно так со мной обошёлся...

Саша встаёт со стула, подходит к нему, обнимает и горячо-горячо целует... Он усаживает её к себе на колени, распахивает на ней халат и погружает туда обе ладони, а потом и лицо. Она закрывает в сладостной истоме глаза и говорит:

 — До чего же это хорошо у тебя получается?

 — Что? — весело спрашивает Леонид, отрывая губы от её груди и приподнимая голову.

 — Ну, это... Как ты сейчас сказал? Повтори, пожалуйста.

 — Предварительные ласки.

 — Вот-вот, предварительные ласки... И ещё: раскочегарить... Да, ты меня так раскочегарил, что я была готова на стенку лезть или с тобой, не знаю что, сделать...

 — А ты попробуй...

 — Что, на стенку лезть?

 — Нет. со мной чего-нибудь сделать...

 — И сделала бы, если бы не отважилась сама на...

 — На что?

 — Уже не помнишь? Хорошо напомню... Только начнём с самого начала... Кто кому позвонил и пригласил встретиться? Не я ли? Разве не я сама расстегнула три верхние пуговицы на своей кофточке, сделав тебе таким образом подарочек? Это, кстати. твоё слово... И разве не я сама, переступив через стыдливость и гордость, сняла с себя юбку? Я уже не говорю о том, что без моей помощи ты навряд ли бы сумел избавить меня от лифчика... И, наконец, разве не я сказала тебе: «Пойдём, милый, в спальню!»

 — Всё так, дорогая... Но ты же сама призналась сию минуту, что отчаялась на это потому, что топка твоя была раскочегарина мною до такой степени, когда терпеть дальше уже не было возможности?

 — Так о том и речь, мой прелестник! Такое не забывается... Не то, что тогда с тем... От той встречи в памяти осталась только то, что я попросила его как следует намочить мой купальник...

 — Зачем?

 — Неужто не понимаешь? Я же ездила плавать в бассейн... И купальник мой должен был быть мокрым...

 — И всё?

 — Почему всё?... Вот тебе мясо и картошка. Подкрепляйся. А то до дома не доедешь. Кстати, когда собираешься?

 — Ты меня прогоняешь?

 — Боже упаси!... Ни в коем случае!

 — И на ночь оставишь?

 — На ночь? Не думала об этом... Но, действительно, уж коль ты сам назвался заместителем моего мужа, а я привыкла к тому, чтобы делить с ним ночью постель, то не гоже тебе, вроде бы, оставлять меня до утра в одиночестве...

 — Здорово! Мне только надо будет позвонить домой и сказать маме, чтобы сегодня она не ждала меня.

 — Маме?

 — Да. Если этого не сделать, она будет сходить с ума — звонить по милициям и больницам.

 — Волнуется за непутёвого сыночка?

 — Волнуется. Поэтому я предпочитаю предупреждать её, если приходится где-то задерживаться.

 — И часто?

 — Случается.

 — А дома у тебя гостьи часто бывают?

 — Бывают, но не часто. Чаще всего те, кого она уже знает по телефонным разговорам.

 — А случайные, как ты их назвал?

 — Случайные? Бывали и они... Ой, слышишь, никак звонок? В дверь или телефон?

 — Телефон... Кто бы это мог быть?... Подожди тут... Я сейчас...

Интермедия с приготовлением теста для пирогов.

Осадчая проходит в коридор и снимает трубку телефона, стоящего там на тумбочке.

 — Вас слушают!..

И сразу же узнаёт голос своей соседки и подруги Родиной:

 — Саша, я сейчас к тебе забегу на минутку...

 — На минутку? Зачем? Нельзя ли по телефону?

 — Нельзя!

И повесила трубку.

Саша кидается на кухню предупредить Леонида:

 — Пройди на минутку в спальню! И дверь за собой закрой!

Сама же возвращается в коридор. Там ей бросается в глаза пальто её гостя на вешалке. Протягивает, было, руку, чтобы снять его и отнести куда-нибудь, как над дверью квартиры прозвенел звонок.

 — Чего это тебя вдруг принесло? — не скрывая недовольства спрашивает она, открывая дверь.

 — А ты забыла, что обещала мне придти помочь делать пироги?

 — Какие пироги, Клав?... Мы же договаривались на завтра, на понедельник!..

 — На сегодня, дорогая... Дай пройти, холодно же... Да и ты, я смотрю, почти голая.

 — Входи, — приглашает Осадчая, запахивая полы своего халата.

 — Ба, да у тебя кто-то есть, что ль? Чьё это пальто?... Что-то знакомое...

 — Да старое, мужа... — находится Саша. — Сегодня достали, он думал поехать в нём, но передумал, а я не успела убрать... Занялась уборкой квартиры...

 — Понятно... За уборкой и забыла про своё обещание... Когда наши дети из зимнего лагеря возвращаются, помнишь?

 — Завтра.

 — А мы собирались устроить им ужин. И с пирогами. А делать их завтра будет некогда — рабочий день. Неужто запамятовала?... Так что я жду тебя... Заканчивай свою уборку и приходи. Может, тебе помочь?

Последние две фразы Родина произносит, смеясь. А на слове «уборка» нарочито делает ударение.

 — Нет, нет! — не в силах скрыть своего испуга протестует Осадчая. — Я быстро управлюсь...

 — Мой Иван уже пару раз собирался заглянуть к тебе... Интересуется, чем тут занимаешься в одиночестве...

И опять засмеялась.

 — Тут заскучаешь... Грязи сколько... Хотя перед Новым годом, вроде бы, генеральную чистку провели...

 — Ну ладно, жду... Когда будешь?

 — Вот только вымоюсь и оденусь...

Закрыв за непрошенной визитёршей дверь, Саша кидается в спальню. Леонид сидит на постели уже в майке и трусах, держа в руках рубашку...

 — Это Родина? — спрашивает он. — По голосу узнал её. Что ей надо?

 — Понятия не имею... Но посещение это не с проста... О пирогах мы договаривались не на сегодня... Она не видела тебя случайно, когда ты шёл сюда?

 — Да нет, кажется... Что будем делать?

 — Что делать?... Мне надо идти, иначе или она сама или её муж ещё не раз будут тревожить нас... А ты, если хочешь, оставайся и жди... Позвони домой, включи телевизор. отдохни, поспи, наконец. Идёт?

 — Идёт!

 — Поешь, если проголодаешься.

Эти слова она произносит уже скинув халат и начиная одеваться.

 — Тебе помочь? — предлагает он игриво.

 — Не сейчас, а потом, когда вернусь, — уже улыбаясь отвечает она.

Через пару-тройку минут, облачённая в старую мужнину ковбойку и домашнюю юбку, Осадчая спускается этажом ниже и звонит в квартиру Родиных. Дверь открывает Иван.

 — А, вот и соломенная вдова!... Ждём... Проходи на кухню, Клавка там...

Пройдя туда, стараясь подавить растущее раздражение, а уж тем более не дать ему выплеснуться наружу, она начинает интересоваться:

 — Какая у тебя мука?

 — Пшеничная.

 — Какого сорта?

 — Первого.

*

А высшего нет?

*

Нет.

*

Сильная?

*

Не поняла, прости... Что значит сильная?

*

Я говорю о клейковине.

*

Не знаю...

*

Да, кажется, средняя или даже слабая.

*

Это плохо?

*

Поменьше воды лей при замесе. Но прежде надо просеять.

*

Да вчера просеивала.

 — То вчера, а сегодня не помешает ещё раз. Давай, займись этим. Отруби отделяй, разные примеси... Могут быть и вредители... Комки, комки разбивай! Мука должна быть рыхлой, воздушной... Где дрожжи?

*

Дрожжи?

*

Да... Какие они у тебя: прессованные или сухие?

*

Никаких нет...

*

Да ты что? Как же ты собираешься тесто готовить?

*

Ваня!... Ваня!... Иди сюда! Иди сюда и слушай! Чем ты там занимаешься? Телевизор смотришь? Выключи его, оденься и отправляйся за дрожжами.

*

Да где же их достать? Магазин уже закрыт...

*

Пройди с заднего хода.

*

Да нет их там, наверняка!

*

Не знаю, где, но найди. И без дрожжей лучше не возвращайся... Поспрошай у соседей...

Иван стоит, не двигаясь. Видно, как ему не хочется уходить из дома...

*

Что же ты днём не сказала, когда посылала меня за продуктами?

*

Ваня, не ворчи, пожалуйста... Дело стоит.

*

А у тебя, соседка, что, нет дрожжей? — обращается он с надеждой к Саше.

У неё-то дрожжи были, и она собиралась уж, было, сказать, что сейчас сбегает к себе, чтобы поискать их, но Клава, сильно, но незаметно поддав ей локтем в бок, опережает её:

*

Нет! Я уже спрашивала... Давай, давай, пошевеливайся...

Едва за ним захлопывается дверь квартиры, Клава достаёт из шкафчика бумажный пакет с дрожжами и, смеясь, передаёт его Саше.

*

На, готовь их.

И, встретив её недоумённый взгляд, объясняет:

 — Я ещё, когда за тобой ходила, была озадачена тем, как бы его куда-нибудь спровадить, чтобы нам объясниться без свидетелей...

 — В чём дело?

 — А вот в чём... Вернувшись из магазина, он огорошил меня известием, что встретил во дворе... Канунникова... Сперва он подумал, что это ему показалось. Но потом, остановившись и оглянувшись, убедился, что это именно Лёня. Но более всего, говорил он мне, его поразило то, что этот человек свернул в наш подъезд. Он даже хотел вернуться, чтобы узнать, в какую квартиру тот направляется. Но пока стоял и думал, возвращаться или нет, время было упущено. Представляешь, как горели его глаза, когда он делился со мною соображениями по поводу того, куда мог идти Канунников?"Если этот бывший ваш коллега шёл не к нам, то к кому ещё, кроме Осадчих?» Я пыталась высмеять его домыслы, но он вдруг вспомнил, как Лёня лапал тебя тогда на вечере у нас Восьмого марта и даже целовал...

 — Лапал?... Да ещё целовал?... Откуда он взял?..

 — А что, не было?... Но не о том речь... Когда он меня совсем достал, предложив подняться к тебе под каким-нибудь предлогом, я решилась сделать это, но, естественно, без него. А увидев у тебя на вешалке в коридоре пальто и шапку, я убедилась, что Канунников действительно у тебя...

 — У меня?

 — Молчи, молчи... Сейчас, пока нет моего, нам следует договориться, как усыпить его бдительность... Ты своего уже спровадила?... Молчишь... Значит, нет... Да, я, наверное, также поступила бы, представься мне такой случай, да с таким молодцом! Давно вы с ним?... Ну, да ладно... Потом, надеюсь, расскажешь... А сейчас тебе, подружка, лучше всего делать вид, будто ты очень рада, что тебя избавили от одиночества, и ни в коем случае не торопиться домой, не пытаться даже выскочить туда на минуту, чтобы выпустить твоего пленника. Ваня наверняка найдёт предлог оказаться тут же на лестнице: покурить там или вынести мусор...

 — Дай тёплой воды, — только и нашлась что сказать поражённая услышанным Саша, судорожно думая, что же ответить, в то время как её пальцы обваливали дрожжи в муке...

 — На...

 — Теперь доставай соль и сахар... Раствори их в воде... Да не в той, где дрожжи, а отдельно.

Хлопнула входная дверь. Значит, Иван уже вернулся.

 — Растопи немного жира или маргарина... Приготовь молоко, яйца...

На кухне появляется Иван.

 — Что делать будем, дамы? Не достал я дрожжей...

 — Что делать, что делать? — раздражённо отвечает Саша, продолжая старательно месить тесто в кастрюле. — Придётся делать самим. Но для этого понадобится часов пять, если не больше. Видно, мне сегодня не поспать... Пиво есть?

 — Должно быть.

 — Налей стакан, всыпь туда столовую ложку сахарного песка и поставь в тёплое место...

 — А что с остальным делать?

 — Возьми с собой и иди смотри телевизор, — вмешивается его жена, с интересом следившая за этим диалогом. — Если понадобишься, позовём.

 — И не думай о скором сне, это надолго, — уже в спину ему выкрикивает Саша.

 — Молодец! — хвалит её Клава, когда они остаются одни.

 — Ты о чём? О том, как я замешиваю тесто?

 — Об этом тоже.

 — Это самая важная операция. От неё зависит качество будущих пирогов. Чем однороднее смесь, тем лучше условия для брожения. Небрежность тут обязательно будет потом видна, что называется, и на глаз и на вкус.

 — На вкус понятно. А как на глаз?

 — Увидишь, насколько неравномерны поры в мякише, насколько крупны пустоты или закал...

 — Что такое закал? — этот вопрос исходит от вернувшегося на кухню Ивана.

 — Это слой уплотнённой массы у нижней корки, — разъяет ему Саша.

Клава же сочла необходимым поинтересоваться у него:

 — Тебе чего?

 — Проголодался, вроде бы. Есть что перекусить?

 — Придётся потерпеть до ужина, — не без злорадства отвечает Саша. — . Видишь, мы заняты!

 — А когда мы сможем поужинать? — спрашивает и Клава.

 — Пусть потерпит... Надо дело сделать... При плохом замесе тесто может или перебродить или перестоять. Ещё надо приготовить опару...

 — Понял? — подхватывает Клава. — Это не твои термопары и тому подобные датчики... Иди и жди.

Едва Иван выходит, Саша прекращает месить тесто:

 — Ну, хватит, пожалуй. Видишь, как оно легко отделяется от стенок кастрюли? Если мука была доброкачественной, всё будет хорошо, и корка не станет отслаиваться от мякоти. Закрой кастрюлю крышкой и поставь в тёплое место для брожения. Обойдёмся, пожалуй, без опары. Теперь можно заняться и приготовлением ужина.

 — Погоди... Поговорить надо...

 — Успеем ещё. Ведь дело это не на один час...

 — Куда ставить кастрюлю с тестом? К батарее?

 — Нет, нет... Лучше на плиту, но не горячую, а то не выбродит по-настоящему... Чем ты думаешь начинять пироги?

 — Изюмом, яблоками, картошкой, капустой...

 — Картошка и капуста готовы?

 — Да.

 — Ну так давай ими и поужинаем сейчас. Чего ждать, чтобы на ночь глядя наедаться?..

 — Ваня! Иди к нам!... Сейчас ужин будет готов.

 — А выпить можно?

 — А есть чего?

 — Была початая бутылка...

 — Ну тогда доставай её, режь сало и хлеб...

Ели неспешно, разговаривали о разном... Оставаясь внутренне напряжённой, Саша внешне старалась выглядеть довольно беззаботной. И ни один мускул не дрогнул на её лице, когда Иван выложил ей:

 — Ты знаешь, Саш, я тут давеча видел Канунникова... И вот думаю, к кому он мог идти?..

 — А чего думать?... Надо было остановить, поинтересоваться, как он тут оказался, куда шаги держит... Мало того, может быть, пригласить зайти потом и к вам. А если бы он согласился, то и меня об этом известить... С удовольствием прибежала бы, чтобы пообщаться с ним... Такой приятный молодой человек!..

 — Я бы тоже не отказалась, — высказывает своё мнение Клава, весело взирая на подругу и несколько остолбеневшего мужа. — Эх. Ваня, Ваня, какую же ты промашку совершил!... Такого удовольствия лишил!..

 — Да, — мечтательно закатывает глаза Саша, — как всё могло прекрасно получиться... Посидели бы, покалякали, посмеялись бы его анекдотам, а потом, когда надо было бы прощаться, я, быть может, ухитрилась уйти от вас вместе с ним, пошла бы проводить его до остановки и, кто знает, вдруг решилась бы предложить ему задержаться ещё на часок у меня... Ведь квартира-то пустая... Как ты считаешь, Клав, неплохая идея?

 — Куда тебе!... — с напускным пренебрежением возражает та. — Ты ведь тихоня у нас...

 — Кто знает... В тихом омуте черти водятся...

 — Да никогда ты на такое не решишься...

 — А ты?

 — Я? — переспрашивает Клава и смотрит на внимательно следившего за их диалогом супруга. — Случая такого не было... А представился бы, — кто знает... Так что, пусть наши мужья больше холят и лелеют нас, не вводят в соблазн искать что-нибудь лучшее на стороне...

 — Куда уж больше? — пожимает плечами Иван. — Молока птичьего только не хватает...

 — Да, молока птичьего!... И не только его...

 — Чего же ещё?

 — Молчи уж... Дрожжей, когда понадобилось, не мог достать... Кстати, Саш, как там тесто? Нормально бродит? Не пора нам прерваться и пойти спать?

 — Сколько времени прошло?

 — Да около часа, наверно.

 — Мало... Нужно ещё часик-полтора...

 — И что же, мы тут сидеть будем и ждать? — возмущается Иван.

 — А тебя тут никто и не держит, — снова не скрывая раздражения, обращается к нему Саша. — В твоей помощи нет нужды. Иди спи!... Или, наоборот, посиди здесь, покарауль, а мы пойдём приляжем... А если будешь таким любезным, что доведёшь всё дело до конца, то мы и поспим до утра...

 — А где вы спать будете?... Здесь?..

 — Твоя жена — здесь, а я — у себя...

 — А справится ли он? — выражает сомнение Родина.

 — Самое сложное уже сделано. Как только тесто сильно поднимется, сделай ему обминку...

 — Это ещё что такое?

 — Жену ещё, надеюсь, не разучился обнимать?

 — Одно дело — объятие, а другое — обминка, как ты изволишь говорить. Зачем это?

 — Чтобы удалить из теста углекислый газ...

 — И это всё?...

 — Как бы не так... После этого с новой силой возобновляется брожение... Примерно минут через сорок тесто немного поднимется, а затем опустится. Усёк?... И тогда проведи вторую обминку, после чего разделай на посыпанном мукой столе...

 — И это всё я должен сделать?

 — Ты, если хочешь дань нам в это время поспать...

 — Да... Озадачила ты меня, однако... А как производить разделку?

 — Раздели на куски, округли их. В это время из теста полностью удаляется углекислый газ... Чтобы разрыхлить вновь, придать тесту необходимую форму и объём, подвергни его расстойке, дай продолжится брожению. Температура воздуха при этом нужна 35—40 градусов...

 — Как же этого добиться? — В одеяло, что ль, завернуть?...

 — Ты инженер, или нет?... Чего задаёшь глупые вопросы... Главное, повторяю, не ставь к батарее и на горячую плиту... А тем временем приготовь начинку...

 — Какую ещё начинку?

 — Насыпь ему, Клав, стакан мака... Промоешь его в тёплой воде до исчезновения песка, дай стечь воде, засыпь в кипящую воду. Затем выложи на чистое сито или марлю, пусть вода снова стечёт. Когда мак немного просушится, пропусти его два раза через мясорубку с частой решёткой вместе с изюмом.

 — Сколько изюму?

 — Стакан. Добавь ещё стакан сахарного песка и стакан взбитых яиц, а также пакетик ванилина... Найди ему его, Клава... И всё это надо хорошо размешать. После готовое тесто раздели на пирожки и вложи в каждый из них начинку... Запомнил?

 — Это всё?

 — Как бы не так!... Разогрей две столовые ложки мёда и две столовые ложки сливочного масла, окуни в эту смесь каждый пирожок и уложи их в два ряда на противень, обильно смазав его маслом... А после этого можешь зажигать духовку и пусть там они выпекаются минут сорок — сорок пять на среднем огне...

Выложив всё это, Осадчая поднимается со стула, вся в мыслях о возвращении в собственную квартиру, где её ждут постель и заждавшийся гость... Быстро выскакивает в коридор, а оттуда на лестничную площадку, перескакивая через ступеньки поднимается на свой этаж, вытаскивает ключ, открывает дверь квартиры и, войдя вовнутрь, захлопывает её за собой. Зажигает свет и направляется прямиком в спальню.

Другая начинка.

 — Ау!... Тут есть кто? — игриво спрашивает она, в темноте подходя к краю постели.

Ответа не последовало. Проходит чуть дальше, на ощупь находит ночник на прикроватной тумбе и зажигает его. Канунников мирно спит, с головой укутавшись под одеялом.

 — Спишь, что ли, милый?... Ну что ж, сейчас я разденусь и присоединюсь к тебе... Вот так... Подвинься чуток, дай и мне местечко...

Саша слегка трясёт его за плечо, но он только что-то бормочет во сне и поворачивается на другой бок, к ней спиной.

 — Ах, вот ты какой!... Я только о том и думала, как бы побыстрее вернуться к тебе, а ты вовсе и не ждёшь меня... Просыпайся, милый! Твоя хозяюшка уже рядом с тобою...

Ничего не помогает: ни укоры, ни поцелуи, ни ласковые поглаживания...

 — Ну что с тобой делать? Утомился, видать...

А ведь и впрямь, сегодня ему пришлось прилично потрудиться... Интересно, сколько же раз?... Что делать? Давай вспоминать: сначала прелестная, хотя и несколько длительная (надо же показать ему, что он имеет дело с порядочной женщиной!) прелюдия с постепенной сдачей позиций; потом полная капитуляция, подписание акта о которой затягивалось уже его непомерными (так ей казалось в тот момент) требованиями, с двумя мучительными перерывами на дополнительные переговоры (оказывается, он «хотел сделать, лучше чтобы было») и последовавшей потом акробатикой; второе действие — после небольшого антракта, когда она настолько уже осмелела, что предоставила ему в помощь свои пальцы; а вслед за тем... фу-ты, надо же... на что только он меня подвигнул!... и третий акт с двумя переменами...

Глаза её между тем смыкаются, она впадает в дремоту, и ей снится, что каждая очередная перемена позиции сопровождается и переменой партнёра: сперва это был Родин, не забывавший в самый разгар попрекнуть её супружеской изменой, а потом и сам муж, не преминувший учинить ей допрос, где и у кого она этому научилась... От необходимости отвечать её избавил Леонид. Тряся её за плечи он кричит ей в ухо:

 — Сашенька! Проснись! Опять телефон!

Словно очумелая, она раскрывает глаза и, поняв, наконец, в чём дело, с трудом заставляет себя встать и пойти в коридор к телефону.

 — Саша? — услышала она в трубке голос Родина. — Всё к выпечке готово. Давай, спускайся к нам.

Мысленно чертыхаясь, она велит ему зажечь духовку, после чего возвращается в спальню и начинает одеваться.

 — Вот такие пироги, получаются у нас, милый, и никуда от них не денешься, — словно оправдываясь, говорит она недоумённо взиравшему на её действия Леониду.

 — Труба зовёт! — подхватывает он её иносказательный тон. — Жаль только, что не на те подвиги, что хотелось бы...

 — Спать меньше надо, молодой человек! Приходит к нему среди ночи дама, а он дрыхнет без задних ног!

 — Виноват, дорогая!... Но можно ли будет исправить это досадное упущение?

 — Не знаю...

 — Что так?

 — То, что ты находишься у меня, не является тайной для Родиной, и наша с ней задача состоит в том, чтобы отмести все подозрения на этот счёт у её мужа, к несчастью повстречавшего тебя во дворе, когда ты шёл ко мне. Вот почему я не могла и не могу послать их к чёрту... Мне, разумеется, милее было бы остаться с тобой до утра, но...

 — А что мне прикажешь делать? Не одеться ли мне тоже и уйти вместе с тобою?

 — Наверно, нам так и следует поступить. Только побыстрее... Но, когда выйдем и закроем квартиру, ты не станешь спускаться со мной, а поднимешься выше и подождёшь, пока за мной не захлопнется дверь их квартиры. Почему-то мне кажется, что Родин стоит на лестничной площадки в ожидании меня и курит...

 — Хорошо... Я быстро... А пока суть да дело, скажи мне, есть ли надежда на новую встречу?

 — Не знаю, что и сказать... Завтра приезжают дети... Потом вернётся муж... Куда от них деваться? Да и рисковать что-то не очень хочется... Но, как говорится, надежда юношу питает!..

 — А если у меня появится такая возможность пригласить тебя куда-нибудь?

 — Куда?

 — К себе домой, например, если мама будет отсутствовать.

 — Сколько времени она будет отсутствовать? И сколько времени мне надо будет потратить на дорогу к тебе и обратно?

 — А вот тут совсем неподалёку, в Свиблове, у меня приятель хороший живёт. С ним всегда можно договориться, чтобы отдал на вечер ключи от своей квартиры. Это десять — пятнадцать минут хода отсюда.

 — А чем я объясню своё отсутствие дома? Нет, всё это не серьёзно... Ну, что, оделся? Тогда пошли... Вот твоё злосчастные пальто и шапка... именно их присутствие здесь, на вешалке, и выдало нас с тобой... Кстати, раз Клавка всё знает и не только не собирается меня выдавать, но и вроде бы защищает от подозрений своего Ивана, то почему бы мне не прибегнуть к её помощи?..

 — Помощи? В чём?

 — В организации нашей следующей встречи!... Мы задумаем совместный культурный выход в город на весь день, в последний момент я под каким-нибудь предлогом отказываюсь ехать с ними и остаюсь дома! Свободная!... Но, поживём, увидим! Мало ли что в жизни может приключится?

Последние слова Осадчая произносит, уже открывая двери квартиры. Пропуская гостя вперёд и уже молча указывая ему пальцем на лестницу, ведущую наверх, она задерживается в проёме, чтобы ответить на его прощальный поцелуй... И тут видит, что прямо за его спиной стоит Родина...

 — Ба, я тут стою с полным противнем, не в силах оторвать одну из рук, чтобы позвонить, а они всё никак не намилуются! — с какой-то весёлой издёвкой заявляет она.

 — С каким противнем?... — недоумённо взирает на неё Осадчая. — И почему ко мне?... Ведь я уже уду к вам...

 — Ну и иди. Тебя там ждут уже давно. А я к тебе, чтобы поставить пироги в твою духовку. Моя почему-то не зажигается... А вы, молодой человек, коль здесь оказались, пожалуйста, не уходите. Ваша помощь мне понадобится... Ба, да это Леонид Михайлович!... Вот здорово!... Заодно и поболтаем... расскажите, как вы без нас...

И, вручив ему противень, проскальзывает в так и не успевшую закрыться дверь. Всё ещё не пришедшая в себя Осадчая устремляется за ней и уже в коридоре схватывает её за рукав халата.

 — Ты что, Клавка? С ума что ли сошла? В чём дело?

 — Скажи своему гостю, чтобы он не светился на лестничной площадке с противнем, а заходил сюда... Сама же отпусти мой халат, не обнажай, пожалуйста, меня перед ним и лучше закрой за нами дверь... Так-то лучше... Проходите, Леонид Михайлович, сюда, на кухню, ставьте противень, идите снимайте пальто и шапку и возвращайтесь сюда, чтобы помогать мне... А ты, подружка, поторопись вниз, и пока там мой Ваня чинит плиту, займись приготовлением новой партии пирогов с какой-нибудь другой начинкой. А лучше всего сделай фигурки из теста. У тебя это так хорошо получается... Давай, давай, не мешкай! А мы тут без тебя управимся... Не правда ли, Леонид Михайлович?..

Ошарашенная таким натиском, Осадчая не знает, что и сказать. И не протестуя, абсолютно безропотно даёт своей соседке и подруге взять себя под локоток и вывести из кухни в коридор, а потом и на лестничную площадку. Там Родина, прежде чем закрыть за ней дверь, неожиданно обнимает и целует её:

 — Ни о чём не беспокойся... Всё будет хорошо...

И слегка шлёпнув ладонью по заду, добавляет игриво:

 — Но и ты с моим не балуй!..

Всё ещё не придя в себя, Саша спускается этажом ниже, дверь в квартиру Родиных оказалась приоткрытой, и мысли её сразу же приобретают другое направление: не о том, что может произойти между Леонидом и Клавой в её отсутствие, а о том, не подслушал ли случаем Иван хоть часть того разговора, что произошёл пять минут назад у открытой двери её собственной квартиры, когда она и Леонид встретились нос к носу с его женой...

 — Вот, видишь, что-то не заладилось, — не поднимая головы от газовой плиты, говорит ей Родин. — Пытаюсь починить горелку... Ума не приложу, что с ней...

 — Ладно, оставь пока горелку... Где тесто?

 — Вот, в кастрюле.

 — Насыпь в какую-нибудь посудину питьевую соду и погаси её уксусом... Взбей ещё пару-другую яиц. Принеси мне остатки водки... Кажется, ты не всю её выпил...

 — Кажется... Выпил...

 — Тогда мне придётся подняться к себе, поискать...

 — Сходи... Хотя нет, вот стоит заначка... Хватит?

 — Сполна, даже тебе на пару глотков останется... Налей сюда малость... Добавь растительное масло, три столовых ложки сахара и муку... Так, видишь, получается тесто средней плотности... Теперь я буду делить его на фигурки, а ты достань ещё одну кастрюлю с плотно закрывающейся крышкой и налей в неё два с половиной стакана воды, раствори там сахар и мёд. Конфорки-то работают?... Тогда зажигай и ставь кастрюлю, чтобы раствор закипел...

 — Интересные у тебя фигурки получаются, — замечает Родин, выполнив её приказ и теперь следя за тем, что лепили её пальцы. — Звёздочки, кубики, крестики, колечки, полумесяц... Отнести это наверх, Клаве?

 — Нет, как только раствор закипит, надо будет быстро заложить их туда, плотно закрыть крышкой и держать там минут сорок, причём каждые пять минут быстро приоткрывать её и помешивать содержимое, чтобы фигурки не пригорели. Когда они приобретут ореховую окраску, шумовкой по одной вынь их, положи на смоченную доску и посыпь сахаром. А я пока буду готовить вторую порцию...

 — Да, работы непочатый край... Видно, заняться духовкой уже не придётся... Тут даже не до того, чтобы налить и выпить...

 — Ну, конечно, скажешь... Наливай и выпивай... Пользуйся, пока жены нет...

 — А ты не против?

 — Мне что? Пожалуйста... За кастрюлей только следи...

 — Выпил... А вот закусить нечем... Твоими кренделёчками можно?..

 — Можно, коли не в терпёж...

 — А если не в терпёж ещё кое-что?..

 — В туалет что ль захотел?... Так помешай в кастрюле и беги, в твоём распоряжении пять минут...

 — Я не о том...

 — А я о том... Помешивай, помешивай, не дай им прилипать...

 — Да куда они денутся?... Не прилипнут... А я бы сейчас к тебе малость прилепился

бы...

 — Ты лучше прилепись к рюмке... Там ещё есть малость?..

 — Есть... Ну что ж... Ничего другого не остаётся, как допить... С горя...

 — С какого ещё горя, Ваня? Что ты говоришь?... С пьяна поди... Не забывай про кастрюлю!..

Перекидываясь такого рода репликами, не лишёнными некоторой доли двусмысленности, и проводят они около часа. Затем наступает очередь вариться второй порции. Руки Осадчей уже ничем не заняты, и она начинает подумывать над тем, под каким предлогом отпроситься домой...

 — Что-то Клава там задерживается... Уж вроде бы всё должно испечься... Не сходить ли мне посмотреть, в чём там дело?..

 — Если ты помешаешь вместо меня, я сбегаю, — предлагает Родин.

 — Да нет уж, раз приставили тебя к делу, так и занимайся им... А я схожу...

Но не уходит... Боится, а вдруг там происходит нечто похожее на то, что было уже днём, но только с нею... Ведь блядун же... Не упустит такой возможности... Пироги, поди, испекли и занялись несколько иным делом... Наверняка, если сейчас ворваться туда, обнаружишь улики... Но как на них реагировать?... Поднимать скандал, ругаться?... Что услышишь в ответ?... Да, положеньеце аховое!..

 — Ты о чём задумалась так, Саш? — прерывает своим вопросом ход её мыслей Родин. — Погрустнела чего-то вдруг... О Серёжке что ль вспомнила? Да дрыхнет он без задних ног в поезде... Хотя, может быть, уже и разбудили проводницы... Время-то сколько? Да, у него скоро будет Ульяновск, а затем Мелекесс, выходить надо... А нам то же пора подумать о сборах на работу... Посмотри, что там можно приготовить на завтрак и займись этим... Или пойди посмотри, что там моя жена у тебя делает... Не заснула ли?... Вот будут дела, если наши с тобой пирожки там сгорели!..

 — Ты смотри, чтобы в твоей кастрюле ничего не сгорело! А мне на самом деле лучше заняться завтраком... Чем вы себя обычно по утрам потчуете?... Яичницу, что ли сделать?... Или, вот творог вижу, сырники?

 — Сырники!... И кофе...

 — Где оно?

 — Слева на полке... Молотое, в банке...

 — Нет, банка пустая.

 — Пустая? Тогда посмотри на верху, в глубине, в зёрнах... Не достанешь?... Давай я...

 — Ничего, вот табуретка, на неё встану.

 — А я тебя поддержу, чтоб не упала... Вот так, за талию...

 — За талию, говоришь? Вот чёртовы мужики, не успеешь на минуту за дверь по делам выскочить, а они уже хватаются за бока подруги!

Эти слова принадлежали появившейся на кухне Клаве. Услышав её голос, Саша оборачивается и, словно испугавшись, падает в объятия Ивана.

 — Ой, держите меня! — взмолилась она, повиснув у него на шее. — Сейчас мне плохо станет...

 — Вот так, они даже моего присутствия не стесняются! Опусти её на потаскун старый! И возьми у меня из рук этот противень!... Поставь его на стол... Будь он проклят с этими чёртовыми пирожками!..

 — Ах, они уже и чёртовы!... Нет, взгляни, Ваня, ничего, румяненькие, не подгорели... А мы то уж думали, что ты там дрыхнешь и что пирожки тю-тю, в угольки превратились... Что так долго?

 — А, долго рассказывать...

 — Нет уж, расскажи пожалуйста, что там с тобой такого приключилось... Нам всё равно делать нечего... Вот, следим, как доваривается вторая порция крендельков... Помешивай, Ваня, не забывай об этом...

Клава подходит к окну и смотрит в темноту, простёршуюся за его стёклами.

 — Вон уже кто-то и на работу бежит, — замечает она и спрашивает: — А сколько времени?

 — Уж скоро шесть, — отвечает Иван. — Саша завтрак, было, собралась готовить и полезла за кофе...

 — Да, было, собралась, — подтверждает Осадчая. — Но теперь побегу к себе... Может быть удастся часок вздремнуть...

 — Иди, иди, отдохни, — соглашается Родина. — Мы уж как-нибудь без тебя справимся... Встречаемся, как обычно...

Как обычно — это значило, что ровно в 8.30 они выходят из подъезда и идут на железнодорожную платформу Лось. Так было и на этот раз.

 — Ну как, удалось вздремнуть? — участливо спрашивает Родина.

 — Как бы не так! — ворчит Осадчая. — А где твой Иван?

 — Он уже ушёл, чтобы попасть на предыдущую электричку. Ему надо быть на работе пораньше.

 — Вот здорово!

 — Да, поговорить можно... И как ты только такого мужика захомутала?

 — Что, хороший? Тоже отведала? Нахалка!..

 — Да будет тебе! У тебя муж молодой ещё, а у меня 60-летний старик... Ты забавлялась полдня, а мне не перепало и часика из-за этих чёртовых пирожков... И как он тебе понравился?

 — А тебе?

 — Ничего... Не прочь была бы и повторить всё это... Но разве ещё раз такой случай представится?... Ты, я вижу, раз сердишься на меня, думаешь точно также...

Подруги поднимаются на платформу и первым кого видят, — Родина.

 — Ты чего не уехал? Опоздал что ль?

 — Да нет, втиснуться не сумел. Из Александрова, народу, как огурцов в бочке... Придётся ехать вместе. Но от вокзала я побегу, тороплюсь больно...

 — Беги, беги... Не споткнись только о шпалы, не спавши-то... Под поезд не попади...

У них самих-то время было, и они, выйдя из последнего вагона, не торопясь отправляются в десятиминутный путь по шпалам...

 — Ну, давай, выкладывай, Осадчая... Я тебя за такую скромницу принимала... Видела, что ты глазки на него положила... Но чтобы на такое отважиться!... Думала, — так, лёгкий флирт... А она, надо же!... И давно вы встречаетесь?

 — Вчера в первый раз... И, наверно, в последний...

 — Не ври мне!... О чём вы договаривались при прощании?

 — Да ни о чём, вроде бы... Во всяком случае, ни о чём конкретном.

 — А почему же он, когда я, закинула, было, удочку насчёт встречи с ним, ответил, что лучше всего, наверно, было бы, если бы я всё предварительно обговорила с тобой?..

 — Мысль одна в голову пришла. И я поделилась ею с ним... Устроить какой-нибудь праздник с выездом наших семей на весь день, а со мной в последний момент что-нибудь случается, и я, с твоего согласия остаюсь дома...

 — Ошибаешься, дорогая, не будет на то моего согласия!

 — Почему? В другой раз, если такой случится, так и быть, останешься ты!..

 — Другого раза может и не быть... А если нам удастся хоть однажды спровадить наших любимых с нашими чадами, то мы сразу обе и устроим себе праздник отдохновения... Кто знает, перепадёт нам в жизни ещё такое?... Мы же ведь не искательницы приключений?... Да и мужей своих любим... Не правда ли?... Я, например, на своего, когда утром вернулась от тебя, с такой нежностью смотрела, замешанной на сознании своей вины, своего греха... Но грех такой сладкий был!... Или я не права?

 — Права, права!... Другими словами, лёгкий флирт, как ты говоришь, но укрепляющий семейные отношения.

 — Вот именно, жизнь учит диалектике по своему, а не по Гегелю... Поживём — увидим...

Они подходят к проходной... Впереди им предстоят рабочие будни, перемежаемые буднями семейными... Серые будни, время от времени прерываемые государственными и семейными праздниками, а порою, если посчастливится, и чем-то более существенным... Слово «любовь» давно уже вышло из их обихода, но то. что случилось накануне, было нечто на неё похожее, во всяком случае ею окрашенное...