Незнайка и его друзья

Пять лет прошло после выпускного вечера, и Вовка Макаров вернулся в свою школу. Он пришел агитировать десятиклассников, чтобы они поступали в его текстильный вуз и, так сказать, одевали страну. Сам бы он не пошел, но комсомольская организация попросила.

Школа никуда не делась. Она стояла на том же месте, и окна ее классов смотрели на восток, юг и запад, а коридор – на север. Едва Макаров поднялся по пустой лестнице на уровень второго этажа, как ему навстречу выскочила строго одетая, очень молодая и очень озабоченная женщина с книжкой в руках.

— Молодой человек! – затараторила она. – Посидите с моими первоклашками, я домой сбегаю! Боюсь, газ забыла выключить. Я быстро!

И умчалась вниз по лестнице, гулко топоча каблучками.

Вовка пожал плечами и вошел в широко раскрытую дверь.

Ах, первоклашки-милые мордашки! Детишки сразу перестали шуметь и воззрились на Макарова. Светлые, темные, в очках и без очков, они смотрели на Вовку и чего-то ждали. Ах, да, надо поздороваться, догадался Макаров.

— Здравствуйте, дети! – сказал Вовка.

И дети шумно встали, приветствуя самозваного педагога.

— Садитесь!

Все сели, исключая одну, светлую и пушистую, как одуванчик, девочку.

— А Вы будете нас учить вместо Марьи Гавриловны? – спросила девочка.

— Нет, дитя мое! – сказал Макаров. – Я не буду вас учить вместо Марьи Гавриловны. Ей срочно надо ненадолго отлучиться, я с вами просто посижу, чтобы вы не шалили. Тебя как зовут, прелестное дитя?

— Наташа! – пролепетало дитя. – Я – староста!

— Какой у вас урок?

— Никакой. Марья Гавриловна обещала почитать нам сказку про Незнайку.

— Садись, староста Наташа! – сказал Вовка и посмотрел на учительский стол. На нем, кроме классного журнала, никаких Незнаек не было.

— Похоже, ваша учительница унесла книгу с собой. Если хотите, я вам расскажу про Незнайку все, что помню.

— Хотим, хотим! – закричали дети.

— Тогда слушайте и не перебивайте.

Дети затихли и снова воззрились на Вовку.

Незнайка и его жили в Цветочном городе, разделенном на две половинки Огуречной рекой. Она так называлась, потому что по ее берегам росли огурцы. На одном берегу жили коротыши-малыши, а на другом – малышки-коротышки. Когда-то и у нас, у людей, было раздельное обучение. Мальчики ходили в одну школу, а девочки – в другую, и виделись только на улице до и после уроков.

— Ну, и хорошо! – басовито пробубнил толстый мальчик с челкой. – Они только пищат и писаются!

— Слушайте дальше, дети. Малышки собирали пыльцу и нектар с цветов, а малыши – ягоды, орехи и разные овощи. Раз в год из другого города, Солнечного, приплывала большая лодка с разными полезными товарами, и коротышки их обменивали на то, что собрали. И все были довольны.

— У них совсем не было денег? – сказала Наташа. – Ни копеечки?

— Нет, денег у них не было. Это, дети, называется натуральный обмен, когда одни товары меняются на другие.

— А у меня есть! – сказала Наташа и победно оглядела класс. – Целых двадцать копеек!

— Буржуйка! – сказал толстый мальчик с челкой. – У меня всего пятак!

— Лодка с товарами из Солнечного города причаливала к острову посреди Огуречной реки и начинался обмен, – продолжил выдумывать Вовка. – А когда лодка уплывала, битком набитая сельскохозяйственной продукцией, у местных коротышек начинался праздник. Местный музыкант Гусля играл, а коротышки танцевали и пели песню про кузнечика.

Макаров набрал воздуха в легкие и собрался исполнить песенку про то, как кузнечик, зеленый, как огуречик, сидел в траве, а лягушка его съела, но дверь распахнулась, и в класс ворвалась Марья Гавриловна. Наташа немедленно встала и доложила:

— Мы вели себя хорошо, а дядя рассказывал нам сказку про Незнайку.

— Они, правда, хорошо себя вели?

— Очень хорошо, – сказал Макаров. – Я бы сказал, примерно.

— Тогда можете быть свободны.

Вовка сдержанно поклонился и ушел. Еще один час он агитировал десятиклассников, а когда вышел из школы, его ждала Марья Гавриловна.

— Здравствуйте, Марья Гавриловна! – сказал Макаров. – Как Ваш газ?

— Да выключила его на автопилоте, и не заметила! – ответила учительница. – Такая растеряха! А Вам спасибо за малышей! Только Ваша сказка совсем непохожа на носовскую.

— А я ее не читал! – весело сказал Вовка. – Я только мультфильмы смотрел про Незнайку, да и то не все. Пришлось выдумывать.

— Только причем здесь примитивная экономика, про которую Вы рассказывали?

— Коротышки ведь не голяком ходили. Так ведь? Излишек овощей они могли, даже должны были обменивать на ткани, а малышки из этих тканей шить рубахи и штаны и менять их у малышей на огурцы и орехи.

— Логично! – заметила учительница.

— Вот! И еще. Этот симпатичный народец должен был как-то размножаться, я и придумал остров посреди Огуречной реки и праздник с танцами-обжиманцами. У Носова написано, что малышки сторонились малышей и даже переходили на другую сторону улицы, когда встречались. Так почему бы не «поселить» их на разных берегах реки? Ну, а после праздника у малышек появлялись животики, а через девять месяцев у них рождались дети.

— И об этом тоже Вы собирались рассказать детям?

— А Вы думаете, они не знают? – ответил вопросом на вопрос Макаров. – Современные дети по сравнению с нами очень продвинуты в этих вопросах.

— А давайте сочинять Вашу сказку дальше! – предложила Марья Гавриловна.

— На улице?

— Можно у меня дома. Если Вы не заняты...

При этом она так покраснела, словно Макаров предложил заняться интимом в лифте ее дома-башни, и она согласилась.

— Дома всяко лучше! – глубокомысленно сказал Макаров. – чем на улице под деревом. Кстати, я Владимир Анатольевич.

Учительница протянула ему узкую прохладную ладошку и оба облегченно рассмеялись.

Ее квартирка на двенадцатом этаже обрадовала и огорчила Макарова одновременно. Обрадовала обилием книг и огорчила отсутствием телевизора в частности и электронной техники вообще. Только старая радиоточка, уныло покосившись, висела на стенке.

— У Вас нет даже проигрывателя?

— А зачем он мне? У меня никто не бывает.

— И телевизора?

— Новости и погоду я могу по радио послушать. Давайте лучше чай пить.

Прежде чем идти на кухню, Марья Гавриловна вытащила несколько шпилек из большого мягкого пучка темных волос на затылке и пару раз тряхнула головой, как лошадь гривой. Потом прошлась по волосам щеткой и проследовала на кухню. Вовка увязался за ней. Там учительница распахнула окно настежь, зажгла конфорку и, ополоснув под сильной струей холодной воды, водрузила чайник на огонь. Затем достала из маленького холодильника батон белого хлеба, немного масла и растерянно уронила руки.

— Больше ничего нет...

— И не надо! – воскликнул Макаров. – Мы пожарим хлеб с маслом, будет что-то вроде английских тостов, и напьемся чаю! И в конце концов будем мы сочинять сказку дальше или нет?

Пока чайник закипал, Вовка ловко жарил тосты, в Марья Гавриловна доставала из кухонного шкафа чашки с блюдцами и насыпала в чашки заварку. Макаров отнял у нее чашки и высыпал крупинки чая обратно в пачку из серебристой бумаги. Она вопросительно посмотрела на Вовку темно-серыми глазами.

— Сначала надо окатить чашки кипятком, а уже потом сыпать заварку. – пояснил Макаров. – А еще лучше заваривать чай в специальном чайнике. У Вас есть такой чайник?

— Был. Разбила, – трогательно и беззащитно ответила Марья Гавриловна.

Макаров заметил, что у нее на длинноватом носу поселились маленькие, с маковое зерно, веснушки, а само лицо, возможно, чересчур скуластое, но, странное дело, скулы и острый подбородок его совсем не портили.

— Что Вы меня так рассматриваете? Я испачкалась?

— На дворе осень, – пояснил Вовка. – А у Вас веснушки!

— Я не люблю осень, – сказала учительница. – Я весну люблю. Оттого и веснушки.

Они вдвоем приготовили чай с тостами и уселись в единственной комнате, разгороженной ширмой на две половины. Тахта скрипнула пружинами и приняла их в свои мягкие объятья. Вовка отхлебнул чая и вернул чашку на блюдце.

— Так вот, Незнайка... Вам еще интересно?

— Да-да, очень!

— У Незнайки был всего один друг – Гунька. А почему? Хотя он всем казался деревенским дурачком, у него должна быть куча друзей и, особенно, подружек. А была одна Кнопочка. А личностью Незнайка был незаурядной, выдумщиком и рассказчиком неплохим. Наверняка он ездил на остров, но не с целью обмена, а просто сменить обстановку и с кем-нибудь познакомиться. А там уж куда кривая выведет. И еще он был бессеребреником и совсем не пижоном. Носил все время одно и то же: он носил широкополую голубую шляпу типа сомбреро, канареечные брюки, оранжевую рубашку и зелёный галстук. Попугай? Со стороны – да, несомненно, фрик, наверное. Только потому, что искал новых друзей, кроме Гуньки и Кнопочки. И его судьба забрасывает вдруг в Зеленый город.

— Я ведь питерская, ленинградская, – вдруг сказала Марья Гавриловна. – И мама, и бабушка. Бабушка-интитутка, с каким же шиком она носила простые одежды. И три иностранных языка. Вот только блокады она не пережила. А маму вывезли по Дороге жизни. Только у нее осталась привычка носить одну и ту же одежду до состояния ветоши и собирать крошки со стола. Она вернулась из детского дома и снова жила в Ленинграде. А я... я не такая. Я почти всю жизнь прожила в дворе-колодце, где не росло ни одной травинки, ни одного деревца, и куда почти не заглядывает солнце. После тамошнего педвуза я вдруг получила распределение в столицу. Приехала, а тут такие просторы! У нас там тоже есть просторы, но тут широта особая, московская. И люди другие, проще, и широкие. Продолжайте...

— Ему бы гармонь, этому Незнайке. Был бы лучший парень на деревне, ухарь. Такие люди становятся пиратами и просвещенными диктаторами. Такие, а не Знайки, самовлюбленные павлины с жаждой власти. И у Незнаек всегда находятся помощники, высокообразованные заместители и жены, преданные жены. Не зря судьба забрасывает Незнайку в Зеленый город, по сути – город женщин, где одни малышки, и он приходит в себя лежащим на кровати под одеялом. И без штанов. А почему?

— Почему? – заинтересованно спросила учительница.

— Потому что – это по существу женский монастырь. И они сняли с него штаны, чтобы посмотреть на его достоинство. Они там жили в блаженном неведении, и тут вдруг им на головы сваливается мужчина, который, о ужас, устроен по-другому! И тамошняя докториха Медуница – госпожа настоятельница этого монастыря. Неудивительно, что она оставляет Незнайку при себе. Он бы и рад остаться править этим городом женщин, но объявляются другие коротышки с воздушного шара, и Незнайку вновь оттирают на задний план.

— Интересный ход мыслей у Вас, Владимир. Наш педвуз имени Герцена – тот же монастырь, студенты – одни девушки, и разговоры, мечты, только о тряпках и парнях. Больше половины из моей группы вышли замуж еще студентками, родили, так и не доучились. Зачем поступали, зачем места занимали, а какой-нибудь даровитый парнишка из деревни спился от безысходности.

— Незнайка.

— Незнайка, – кивнула Мария Гавриловна. – Еще по чашечке?

— Давайте.

— С Вами интересно говорить, Владимир.

— Володя, если можно.

— Володя.... Ну, тогда я Маша.

Она налила еще по чашке очень крепкого чая. Маша помешала ложечкой, погоняла по дну кусочек сахара.

— Так любая работа – это монастырь со своим уставом. – сказал Макаров, сделав глоток. – Восемь часов вычеркнуть из жизни...

— А школа – не монастырь? – вдруг вскинулась Маша. – Училки – пиявки какие-то, сидят, рассматривают, завидуют чему-то. Молодости? Так она проходит безвозвратно!

Маша всхлипнула, простая понятная женщина, близкая к возрасту «тетки».

— Только ребятишки и спасают. На перемене облепят: «Марья Гавриловна, у меня вопрос! У меня! Нет, у меня!». А в глазах просьба, немая просьба: «Не уходите!». Я даже одно время продленку вела. Там вообще, как дома. Детишки бегут домой, снимают форму, и назад.

Она поспешно отпила из чашки, с хрустом разгрызла не растаявший сахар. И с удивлением оглядела себя:

— Надо переодеться. Я же не в школе... Я сейчас!

Маша скрылась за ширмой, зашуршала там одеждой.

— Маша, а зачем Вам ширма?

— Иллюзия защищенности и привычка к тесноте. Питерская коммуналка, пятнадцать семей в одной квартире. На кухне – толчея, в туалет не попасть. Детство, все мое детство в этой коммуналке. Вот так. Прихожу из школы, тишина, и в свою ракушку – хлоп, и закрыты створки. И начинаю себя жалеть. Вот так и жизнь пройдет!

— Ну-ну, Маша, какие наши годы. С двадцати до тридцати – возраст любви. Детские глупости из головы вон, рефлексию вон, и наслаждаться каждым мгновением, словно оно – последнее!

Маша вышла из-за ширмы в крестьянском сарафане василькового цвета колоколом, крутанулась на мыске и резко присела, на мгновение показав крепкие белые ноги. Потом плюхнулась на тахту рядом с Вовкой.

— Так что наш Незнайка с Медуницей? – спросила Маша, закидывая ногу за ногу и оправляя подол с оборкой. – Поладили?

— Думаю, да. Малышки отвели его на прием к лекарихе, она его намазала медом и облизала. У Вас есть мед?

Маша засмеялась, показав сахарно белые зубы.

— Хотите меня намазать? Жаль, но нет!

— Хочу положить в чай. Несладко!

— А Вы любите сладко?

— Когда как. Иногда вообще без сахара, иногда с лимоном.

— Я о другом.

— И я о другом.

— Как все сложно, – заметила Маша, меняя ноги.

— Проще, чем Вы думаете.

— И что Незнайка после облизывания Медуницей?

— Пустился во все тяжкие. Там еще и Синеглазка, и Снежинка, и Галочка, и Елочка, и, черт знает, еще кто! Вся деревня сбежалась посмотреть на мужичка.

— И что же Незнайка?

— Пришлось ему стать главным блюдом товарищеского ужина.

— С медом?

— Нет. Так. Каждой хотелось его попробовать. Его уложили нас стол, и каждая малышка с ним... его...

— Понятно. Интересный ход мыслей! Вы в таком случае – Незнайка?

— А Вы – Медуница?

— Да... – выдохнула Маша.

— Да, – кивнул Вовка.

— Вот это сказка! – сказала Маша. – Я бы никому не рискнула ее рассказывать.

— А Вам?

— Мне можно, я пойму!

Чуть позже Макаров засобирался домой. Хотя и идти чуть, да только небо затягивала серая пелена, и несколько раз принимался сеять серый осенний дождик, а у Вовки не было зонта. В прихожей, провожая Вовку, Маша попросила его немного нагнуться и неожиданно жарко поцеловала его в губы.

— Голубчик, Вы придете еще?

— Приду.

— Вы приходите, пожалуйста! Тут тихо, как в могиле!

— Завтра же приду, – пообещал Макаров. – У нас еще впереди много сказок!