Нелюбовь матери

Когда родители попали в аварию, первой моей реакцией была радость. Мне на тот момент едва только исполнилось 18, я сидел на уроке по математике и усилено готовился к сдаче ЕГЭ, чтобы летом свалить уже куда подальше, когда меня вызвали с урока и сообщили «печальную» новость. Я знаю, что это совсем не хорошо, но в тот момент, я едва смог сдержать вздох облегчения.

Я не любил ни своего отца, ни мать, и не испытывал по этому поводу никакого раскаяния: очень сложно любить тех, кто тебя ненавидит, а в том, что они меня ненавидели, я не сомневался. Иногда они говорили об этом прямо, но чаще это читалось между строк. Я не был желанным ребенком, о чем мама призналась, когда мне было 10 – она просто «залетела» на последнем курсе университета, а потом решила родить под давлением бабушки и моего отца. Спустя три года, когда меня наконец-то можно было скинуть на детский сад, все её знания завяли и выветрились, работу она так и не нашла, и следующие десять лет в этом была моя вина.

Смерти отца я обрадовался больше всего. Я ждал этого момента всю мою сознательную жизнь и был уверен, что ждать мне еще придется долго, а тут такой подарок. Для него вечно все было не так, и он не скрывал, что я разочаровал его в качестве сына. Мне не нравилось заниматься спортом, да и общаться с большим количеством людей в принципе, не нравилось гулять и выходить из дома, и если бы я мог общаться с одним-двумя людьми в жизни, мне было бы этого вполне достаточно. Даже просто ходить в школу для меня было мучительно, но все мои просьбы о домашнем обучении натыкались на глухую стену – из меня хотели сделать будущего лидера, а лидер должен учиться взаимодействовать с людьми. Сам отец задавал пример – все вокруг было либо как он хочет, либо неправильно, его непреклонная воля давила всё вокруг медленно, но безжалостно. Своей огромной машиной он управлял соответствующе, так что авария была закономерным итогом.

К сожалению, мама смогла выжить. Врачи сказали, что ей очень повезло, и несмотря на сильные повреждения, парализована оказалась лишь нижняя половина тела. Правую руку ей, впрочем, хирургам пришлось собирать практически по частям и множество нервных связей было разорвано, так что эта рука слушалась плохо, была практически бесполезной. Однако с учетом обстоятельств, маму назвали счастливицей, и спустя несколько месяцев она вернулась домой.

Сама себя она удачливой не считала, и впала в сильную депрессию, все дни проводя в постели перед телевизором, безразличная ко всему. Не то чтобы это сильно отличалось от её жизни до аварии, однако моя жизнь изменилась драматически, и не в лучшую сторону. Все дела по дому теперь легли на мои плечи, как и необходимость зарабатывать деньги – на пособие по инвалидности можно было разве что выживать, так что я стал подрабатывать как мог, занимаясь написанием текстов, веб-дизайном и программированием по мере моих скромных возможностей. А еще мне приходилось заботиться о маме и её бесполезном теле: кормить её, убирать за ней и, конечно же, мыть её.

С купания на самом деле все и началось. Первое время было особенно тяжело, так как затащить в ванну частично парализованную взрослую женщину, раздеть, помыть и деть её обратно в одиночку было, мягко говоря, проблематично, и требовало кучи времени и нервов. А ещё шрамы. Их было относительно немного, учитывая, через что маме пришлось пройти на операционном столе, но не замечать их было невозможно. И если к тому, что на щеке я привык уже давно, то вот шрамы на бедре, спине и правой руке, щрам от кесарева на животе, и следы от ожога на всей левой ноге – всё это первое время вызывало у меня оторопь, я не мог смотреть ни на что другое и мыл мамино тело чисто механически. Потом я привык и на меня, восемнадцатилетнего пацана, вдруг снизошло озарение, что передо мной обнаженное, мокрое женское тело.

Это все еще было тело моей матери, да, и я ненавидел её всем своим естеством, нередко раздумывая перед сном о том, насколько просто было бы убить её прямо сейчас, банально задушить подушкой, и останавливаясь только из-за страха быть пойманным в последствии. Но всё же это было тело женщины: большая грудь, маленькие розовые соски, изгибы бедер и талии, широкая задница и настоящая вагина. И я мог все это потрогать. Так как ниже пояса мама вообще ничего не чувствовала, я смог погладить и её попу, и даже кончиками пальцев прикоснуться к её пизде, а она этого даже не заметила.

Я на тот момент никакого особого опыта с девушками не имел, даже не целовался ни разу в силу своего закрытого и неразговорчивого характера, так что все это было для меня чрезвычайно волнительно. Мама явно замечала мою эрекцию, не могла не заметить, но предпочла ничего по этому поводу не говорить, оставаться безразличной. И эта её холодность пробуждала во мне большую злость, что копилась и нарастала внутри меня день ото дня.

В те дни я практически не спал ночами, не мог заснуть от этого клубка противоречивых чувств во мне. С одной стороны, я ненавидел маму жгучей ненавистью, меня бесила эта её отстраненность, безразличие, холодность, причем все это ведь появилось не после аварии, она всегда была такой по отношению ко мне. Просто делала базовый материнский минимум и ждала, когда я выросту и меня можно будет вычеркнуть из жизни без обременения совести. Но теперь это она стала моим бременем! Я был вынужден заботиться о ней, и вместо хоть какого-то тепла, хотя бы элементарной благодарности, я получал лишь еще больше холода и безразличия.

Но в то же самое время я хотел её, хотел трахнуть свою собственную мать. Это было женское тело, беспомощное и беззащитное, мягкое, податливое, теплое, нежное тело женщины, находящееся в моей полной власти, пусть даже немного обезображенное – это было даже лучше, в этих шрамах я видел теперь своеобразный шарм. Вожделея собственную мать, я стал мыть её ежедневно, очень тщательно, пожирая её взглядом и как бы невзначай трогая в самых интересных для меня местах. Перед каждым купанием я раздевал маму очень медленно, наслаждаясь этим предвкушением и с трудом удерживаясь от желания облизать эти нежные розовые сосочки, схватить крепко эту широкую задницу, провести языком по маминому животу. На лицо её, как всегда безразличное и почти мертвое, я старался в эти минуты не смотреть.

Так прошло еще два года. Днем я сгорал от ненависти и обиды, вечером – похоти, и все в направлении собственной матери. Где-то в этот период в моей голове и поселились первые мысли об изнасиловании. Они мучили меня во сне и наяву, и лишь тогда мне стало полегче, когда в аптеке после школы я купил пачку из трех презервативов и тюбик смазки со вкусом клубники. Каждый вечер я лежал и смотрел на тело своей матери, обдумывал что я хочу и могу с ней сделать, и осознание того, что под подушкой у меня лежат эти презервативы со смазкой, что в любой момент по своему желанию я могу совершить страшное и непоправимое – это помогало мне пережить ещё одну ночь, снова и снова.

Переломный момент наступил во время очередного такого купания, когда я, осмелев и забывшись от затопившего меня возбуждения, стал намыливать мамину грудь голыми руками.

— Что ты делаешь? – спросила она меня возмущенно. – Прекрати немедленно. Ты больной что ли? Из этих?

Я посмотрел ей в глаза и тут же одернул руку, кажется даже пробормотал извинения. Далее все закончилось нормально, но я этого не помню, все было как в тумане. Лишь когда я перенес мамино тело в спальню и уложил ее на кровать, когда пришло время одевать её, я вдруг снова вспомнил этот её взгляд, наполненный отвращением и презрением, словно она смотрит не на родного сына, а на что-то мерзкое, полужидкое, отвратительное. Меня словно током ударило, и я вдруг со всей отчетливостью осознал: сегодня, сейчас. После чего без малейшего промедления схватил мамины сиськи и стал мять их, гладить, кончиками больших пальцев поглаживая соски.

Она сначала оторопела, потом потребовала прекратить «эту мерзость» немедленно, а когда я её проигнорировал, попыталась меня отпихнуть. Правой рукой она могла сделать не много, а левую я без труда перехватил и прижал к кровати, пока свободной ладонью спокойно продолжал ощупывать ее тело. Погладил животик, бедра, потом вернулся к груди, ущипнул за сосок. Я скользил ладонью по её мягкому телу, предвкушая главное блюдо, и в итоге кончиками пальцев осторожно ощупал её вагину, стал раздвигать складочки, потом облизнул кончик среднего пальца и осторожно ввел его внутрь – вошел он туго, мама была совершенно не возбуждена, хоть мышцы её и были расслаблены.

— Не смей! Отпусти меня, немедленно!

Я увлекся ощущениями от проникновения внутрь маминой дырки и потерял бдительность, мама же, исхитрившись, смогла зубами вцепиться мне в щеку, весьма сильно, и если бы я резко не дернул её за волосы, вполне могла бы откусить кусок, небольшой шрам так и остался. Где вот было все это рвение последние три года?

Я окончательно разозлился, отпустил маму и медленно, не произнося ни единого слова, разделся, надел припрятанный презерватив, обильно смазал член, чувствуя запах клубники. Мне нравилось, что мама смотрела на меня в ужасе, нравилось даже ее отвращение и гнев – все лучше, чем безразличие.

Я накрыл ее голову подушкой, чтобы заглушить крики, и, удерживая ее единственную подвижную руку, медленно вошел в нее. Не буду врать, в первый раз оно у нас вышло все не очень приятно для меня – маме то физически никак, а эмоционально и так понятно. Я же сам был больше захвачен не столько похотью, сколько гневом, долбил ее дырку нещадно, быстро, и с каким-то животным остервенением. Я не думал о том, как доставить удовольствие ей, я и о своем удовольствии не думал, и жаждал лишь её унижения, хотел осквернить её тело и душу. По этой же причине я зубами схватил её нежную грудь, и потом на нее же смачно плюнул – на ту самую грудь, в которой никогда не было для меня молока, возле которой не было для меня утешения. Я ненавидел мамины сиськи, и потому бил их, кусах, царапал, щипал, сжимал изо всех сил, оттягивал и выкручивал чувствительные мамины сосочки и вообще всячески пытался сделать маме больно через эту область.

Удивительно, но она не плакала. Бороться не переставала до самого конца, но ни разу даже не всплакнула, и когда я, с протяжным стоном кончил, по сути подрочив маминым бесчувственным телом, она не издала ни звука. Но стоило мне убрать подушку, как она плюнула мне в лицо – не попала, но разозлила меня этим еще больше. Я быстро стянул со своего еще стоящего члена презерватив и выдавил содержимое ей на голову, в таком виде и оставив до следующего дня. Засыпал я в полнейшей тишине, а проснулся от того, что мама дотянулась до стакана с водой, умылась, а потом бросила его в мою сторону. Попала удачно, в голову, а когда я проснулся от боли, то в темноте напоролся рукой на осколок стекла – тоже в итоге остался небольшой шрам. В тот же момент я прямо так, вытащив стекло и даже не тратя время на перевязку изнасиловал маму второй раз, испачкав все ее тело в своей крови и кусая её грудь так сильно, что в итоге остались синяки.

Все следующие полгода прошли в том же духе и напоминали долгую, беспощадную битву на истощение. Я насиловал маму спонтанно, не давая ей привыкнуть к какому-то графику, каждый раз стараясь застать её врасплох: иногда прогуливал школу и приходил неожиданно домой, иногда будил её посреди ночи, иногда не трогая её больше недели, а в другой раз используя её тело до четырех раз за день. Она же, в свою очередь, пыталась изо всех сил испортить мне жизнь.

Конечно же уже на следующий день после нашего первого раза она начала кричать и звать на помощь соседей, стоило мне уйти в школу. К счастью, я был не дурак, и предусмотрительно прогулял в этот день, выжидая на лестнице, возле двери, и вполне ожидая такого исхода. После первого же крика я ворвался обратно и заткнул маму самодельным кляпом, после чего снова ее изнасиловал, в этот раз постаравшись растянуть процесс и глядя ей прямо в глаза. Ни подушка, ни ночная темнота больше не мешали нам видеть друг друга, и я трахал бесчувственную мамину дырку, безотрывно глядя на её лицо и выдерживая не менее пристальный взгляд с её стороны. Позднее, в секс-шопе, я купил её полноценный кляп, выбрав самый большой размер из возможных, и вынимал его из мамино рта лишь в моем присутствии, во время приемов пищи. Все остальное время я с довольной улыбкой наблюдал за тем, как она невольно истекает слюнями, и слизывал их во время секса.

Не имея возможности кричать, она стала просто пытаться шуметь всеми возможными способами, на что мне в какой-то момент пожаловались соседи. Что ж, раз ей так не нравилось сидеть в тишине, то я перед школой каждый день стал оставлять ей включенным бесконечную подборку порно фильмов. Тут обнаружился приятный побочный эффект – даже если мама и не чувствовала больше ничего ниже пояса, механизмы возбуждения в ее организме продолжали функционировать как надо. В эти дни трахать её было особенно приятно, и она и сама как будто бы даже сопротивлялась чуть меньше обычного.

Однако это было лишь начало. В один из дней я, вернувшись домой, застал мамино голое тело прямо у входной двери – годами безразлично разлеживаясь в своей кровати. Теперь она наконец-то решила подвигаться, но не для того, чтобы хоть как-то мне помочь и сделать мою жизнь проще, а в нелепой попытке сбежать. В итоге же не смогла даже дотянуться до дверной ручки, да к тому же в наказание я использовал её прямо там, где нашел, на грязном полу в коридоре, после чего оттащил обратно на кровать и с этого дня стал держать на поводке.

Поводок, впрочем, не мешал ей продолжать поганить мою и без того тяжелую жизнь на каждом возможном шагу. В какой-то момент она завела забавную привычку – швыряться в меня тарелками с едой, после чего я вынужден был все это убирать. После кружки горячего чая у меня даже остался ожог. На первый раз я в наказание вывалил всю разбросанную по комнате еду обратно на её голое тело и не давал никакой одежды более этому грязному животному. Когда это не помогло, стал демонстративно добавлять сперму в каждый её ужин и пригрозил придумать чего похуже, если она не перестанет. Она перестала.

Покорнее во время секса она, впрочем, не стала, и продолжала царапаться и бить меня своим кулачком, однажды исхитрившись влепить мне смачную и звонкую пощечину. За это я отплатил её долгой и обстоятельной поркой, но не по заднице, конечно, толку то было бы с этого ровно ноль, но по её чувствительным сиськам в попытках заставить её плакать и просить у меня прощения. Я особо не жестил, но шлепки были знатными, и продолжалось это все достаточно долго, пока окончательно мне не надоело. Маминых слез я в тот день так и не увидел, и никаких извинений тоже не получил.

Не стала она извиняться и за то, что устроила потом нашим соседям снизу: во время купания я оставил её одну буквально на минуту, чтобы подойти к телефону, однако мама все же успела доползти до двери и закрыть ее изнутри, после чего открыла все краны и заткнула все сливы. Мне пришлось два месяца работать практически круглые сутки, чтобы оплатить соседям их дорогостоящий ремонт, и раздражение я в эти дни вымещал на маминой несчастной попке, насилуя её часто и изо всех сил, но кончая всегда исключительно на мамино немытое тело – душ она в следующий раз увидела лишь спустя две недели, когда запах от нее стал действительно неприятным.

Лишь после этого она начала вновь со мной разговаривать, и первой её фразой стало:

— Надеюсь, что ты в итоге сдохнешь в одиночестве.

Не знаю, почему меня это так зацепило, но я как будто сорвался с цепи. Я орал на нее и желал ей смерти, она отвечала мне тем же, и в итоге опьяненный яростью, я выскочил из дома и в ближайшей аптеке купил себе таблетку виагры и устроил для мамы настоящий ад. Восемь часов я трахал её податливые дырки без перерыва и жалости, руками при этом стараясь причинить ей боль, и мама по мере сил отвечала мне взаимностью, царапая и кусаясь – в суматохе я совсем забыл вставить ей кляп обратно, хотя и она, судя по всему, забыла позвать на помощь, пока меня не было. В какой-то момент я рывком сорвал со своего члена презерватив и засадил в разъебанную дырку своей мамы без всякой защиты, стараясь достать ей до матки, залить её своей спермой, оплодотворить. Боже, как же это было приятно, мамина абсолютно расслабленная дырочка в противовес ей самой, озлобленной и напряженной, была такой нежной, такой заботливой, она обволакивала мой член со всей возможной чуткостью, принимая целиком и без сопротивление. Скользить по ней было истинным наслаждением, и я в первые в жизни, лишь таким извращенным образом, смог хотя бы на мгновение почувствовать себя любимым.

И я не стал вытаскивать перед оргазмом, кончая внутрь моей мамы с огромным наслаждением, снова и снова, не то что не боясь, но даже надеясь, что она забеременеет. Если уж она так ненавидела меня и жила только надеждой, что я сдохну или хотя бы уеду от нее, то новый ребенок, отложенная свобода еще на 18 лет – это самое страшное и жестокое, чем я мог проклясть эту женщину. И видит бог, я желал ей всего самого худшего, и в тот момент меня совершенно не волновало, то там будет с тем вторым ребенком.

Мы дрались и трахались из последних сил, не получая от этого физического удовольствия, но кайфуя морально, выплескивая друг на друга годы злости и презрения, пока оба не сорвали голос и не упали без сил, грязные и побитые. И лишь тогда, глядя мне прямо в глаза, она сказала, что уже много лет назад, при первой же возможности, прошла стерилизацию и теперь в принципе не может забеременеть. И тогда я заплакал.

Я рыдал на маминой груди, покрытой синяками и следами от укуса, мокрой от нашей с ней слюны и пота, и сам толком не понимал почему. Я не испытывал к ней жалости, это уж точно, я после этих восьми часов ругани и жестокой ебли вообще ничего к ней не чувствовал в этот момент, выплеснув до дна все накопившееся и ощущая в итоге лишь пустоту. Так что я плакал, задыхаясь от собственных слез, и единственное, что я смог выдавить из себя это сбитый, сдавленный вопрос: «почему?». Спрашивал я, понятное дело, не про её стерилизацию.

И тогда она меня обняла, прижала к себе, к своей груди, носом уткнувшись мне в волосы, а я лежал рядом с ней, на грязных и перепачканных кровью простынях и не видя ничего от собственных слез припал к маминой груди, губами нашел её израненный опухший сосок и стал бережно посасывать его. Сам в итоге не заметил, как заснул.

Удивительно, но после того дня все у нас стало хорошо. Мама стала помогать мне по мере сил заботиться о ней и о доме, даже начала подрабатывать из дома через интернет, и всячески меня поддерживая как морально, так и физически. Я же отвечал ей взаимностью и старался радовать её почаще. Окружающие считали меня очень хорошим парнем, который отказался от личной жизни ради заботы о своей маме с инвалидностью, но правда была в том, что я ни от чего не отказывался6 мне всегда хватало для душевного комфорта общения с парой человек максимум, и жить с любящей мамой в этом плане было идеально.

Спустя год после той нашей великой и последней ссоры, я пришел домой с большим букетом цветом и маленьким подарком в красивой коробке – специальными накладными вибраторами для сосков. Мама же уже ждала меня, абсолютно голая сидя на кровати с похотливой улыбкой, все еще мокрая после самостоятельного купания. Игриво подмигнув мне, она аккуратно раздвинула свои ножки и показала, что не только успела помыться без всякой помощи к моему приходу, но также и побрить все свои нежные дырочки.

— Смазывать я их не стала, - сказала она, краснея от смущения. – Знаю, ты любишь это делать самостоятельно. Но сначала... можно я тебя поцелую?

И взглянув мне прямо в глаза, она облизнулась самым блядским и похотливым образом из возможных. Так как минет стал для нее теперь единственным способом заниматься сексом и что-то чувствовать при этом, мама полюбила его просто маниакально, каждый день упрашивая меня дать ей пососать мой член. Она называла это «поцелуями на ночь», хотя на поцелуи это было похоже не сильно – мама буквально трахалась своим горлом, насаживаясь по самые яйца и двигаясь быстро, успевая каким-то образом массировать головку и ствол языком. Еще она любила принять в свои ненасытный ротик весь мой член, после чего, оставаясь в той же позиции ласкать мои яйца языком до тех пор, пока она не начинала задыхаться. Впрочем, и легкие шалости ей тоже нравились. И если у нее было игривое настроение, она могла часами меня дразнить легкими поцелуями и шаловливым облизыванием.

Я спросил её в конце нашей годовщины, не хочет ли она найти себе другого мужчину, но она лишь отрицательно покачала головой, после чего продолжила с хлюпающими звуками ласкать мой член своим нежным ротиком. Позднее я все же смог добиться от нее более подробного ответа. Она призналась, что не хочет снова быть в заложниках, и уж тем более не хочет любви из жалости, а только такую любовь от другого мужчины она и сможет получить со своим искалеченным телом. Лишь я любил её безжалостно, что я ей тут же и продемонстрировал, уложив головой на край кровати и трахая размашисто прямо в горло, руками нежно поглаживая её чувствительные груди. Она постанывала, насколько ей позволял мой член, долбящий её ротик точно это была вагина. Когда я начал кончать, схватив ее за шею, и чувствуя как там внутри пульсирует мой член и сжимается мамино горло в попытках проглотить всё до последней капли, она исхитрилась не выпуская моего члена сказать мне, что любит меня больше жизни. Получилось оно, конечно, очень неразборчиво, но я ее понял.

— Я тоже тебя люблю, мам, - ответил я, не вынимая члена у нее изо рта и наклоняясь, чтобы губами обхватить один из её затвердевших сосков. И я не лгал ей, я действительно это чувствовал: теплую, безжалостную любовь.

__________________________

Примечание автора: данный рассказ написан на заказ, с учетом пожеланий заказчика. Хотите получить свой рассказ с учетом всех ваших пожеланий и жанровых предпочтений – пишите мне в личные сообщения, договоримся.