Московские окна

Вовка Макаров готовился сдавать экзамены за девятый класс. Всего-то два экзамена – сочинение и письменная математика. Поэтому он особо не беспокоился. Мама и бабушка уехали к бабушкиной сестре помогать с огородом, и Макаров делал, что хотел. «Ты окна помой», – сказала мама. – «С прошлого года не мытые».

— Не мой окна, внучек! – сказала бабушка. – Еще вывалишься. Я приеду и вымою.

Бабушкины слова Вовке понравились больше, и он обещал сам не мыть. А чего мыть, если видно!

Прямо под Вовкиными окнами Любовь Серафимовна разбила садик-огородик, а по утрам и вечерам, когда не жарко, копалась там, выставив широкий зад. Она-то первая заметила, что у Вовки немытые окна. Любовь Серафимовна отошла подальше к березам и подняла широкое, белое, как непропеченный блин лицо.

— Это почему у вас окна немытые?

— А зачем? Все видно же!

— Давай я помою.

— Давайте.

На том и порешили. Любовь Серафимовна бросила делянку, подхватила лопаточку и грабельки и устремилась в подъезд, а Макаров поспешил открыть входную дверь, пока Любовь Серафимовна ее не вынесла.

— Мне нужна чистая тряпка и тазик.

Вблизи Любовь Серафимовна была еще больше, чем когда копалась в земле под балконом. От нее пахло духами «Красная Москва» и немного потом.

— Дома кто есть?

— Никого.

— Это хорошо! Это радует! Тазик-то где?

Тазика Макаров ей не дал, а вручил банку из-под селедки с теплой водой и чистую тряпку. Любовь Серафимовна телесами была раза в два шире Вовки, и поэтому он обращался к соседке по подъезду на «Вы».

— Вот Вам тазик, а вот Вам тряпочка.

Соседка под балконом была в сарафане и легких брюках, а сейчас на ней брюк не было, были только толстые белые ноги, покрытые редкими рыжими волосами.

— Какое-то маленькое все! – разочарованно покачала пергидратной головой Любовь Серафимовна. – А подоконники высокие. Ну-ка подставь скамеечку!

Вовке скамеечки было жаль. Он сам ее сделал на уроке труда и подарил бабушке на восьмое марта. Но скамеечка выдержала тушу Любови Серафимовны, вот только на подоконник она так и не взобралась, хотя Макаров добросовестно подталкивал ее в мягкий зад.

— Видать, сегодня не судьба! – философски заметила соседка, оставаясь в весьма пикантной позе. Она стояла, опершись руками на каменный подоконник, и с задранным сзади подолом сарафана. Как-то само получилось, что сарафан задрался до поясницы.

— Видать, придется в другой раз! – с придыханием сказала соседка, не меняя позы.

— Ну, зачем же в другой раз! – сказал Макаров, засовывая руку в жесткие рыжие волосы. – Если можно и сейчас!

Любовь Серафимовна охнула, когда на смену руке пришел Вовкин член. Она еще много раз охала и сильно потела, пока не затряслась и не затопала ножищами по паркету. Затем оправила подол сарафана и удалилась, пообещав заглянуть как-нибудь еще. А Макаров остался с немытыми окнами, остывающей водой в банке из-под селедки и тряпкой, которой соседка подтерла волосатые губищи. Она ушла, а Вовка вернулся к своим изрядно опостылевшим учебникам.

Вечером, когда готовиться к экзаменам стало совсем невмочь, Вовка устроился на балконе с театральным биноклем и занялся любимым делом – поглядыванием за жизнью в противоположном доме. Никто не заголялся, не совокуплялся, люди приходили с работы, зажигали свет, готовили еду на кухне, ели ее и начинали стелить постели. Затем свет целомудренно гас и... все. А на пятом этаже в одной квартире свет упрямо не гас, а пылал во всю мощь. Там металась стройная девичья фигурка, которая, кажется, мыла окна! Макаров набрал в грудь воздуха и заорал:

— Девушка, Вы окна моете?

И прислушался.

— Да, мою! – не менее громко ответила девушка.

— А мне помоете?

— Завтра или сейчас?

— Сейчас!

— Хорошо! Ждите!

— Эй, молодежь! – раздался снизу голос соседки Тамары Григорьевны. – А не пойти ли вам...

Дальше шло красочное описание того места, куда им надлежало пойти, но Вовка не его слышал. Он снова мчался открывать дверь, потому что свет в окнах, которые мыла девушка, погас.

По Вовкиным расчетам ей нужно было не менее пяти минут, чтобы спуститься с пятого этажа, обойти дом, войти в Вовкин двор и подняться на второй этаж. Макаров метался между балконом и прихожей, присматривался и прислушивался, пока на лестнице не раздался стук каблучков и легкое позвякивание. Это была она с новым пустым ведром и каким-то скребком.

— Здрассте! – радостно сказала девушка. – Это Вам надо окна помыть?

— Мне.

— Тогда меня Катей зовут. Пойдемте поглядим на Ваши окошки.

— А меня Вовкой. Пойдем. Те...

От Кати веяло чистотой. Так пахнет чистое белье, только что снятое с веревки во дворе. Оно пахнет чистотой и солнцем.

Еще в прихожей она скинула с ног белые босоножки, и теперь уверенно топала по паркету босиком.

— А, ну как я и думала! – сказала Катя. – Три окна и балконная дверь.

На ней было белое платье без рукавов, а светлые волосы покрывала косынка. Макаров помогал ей снимать с подоконника горшки с цветами, а белыми шапками волкамерии она не могла нанюхаться. «Как пахнет!» – восторженно говорила Катя. – «Словно дорогими духами!».

К одиннадцати вечера, когда небо окончательно потемнело, Катя успела вымыть только балконную дверь и половину окна.

— Ничего не видно, – виновато сказала Катя. – Нужно, чтобы светло было.

— Остальное завтра? – спросил Макаров.

— Ага. Можно я у вас ведро оставлю?

— Конечно.

— А то на вокзал не пустят, – пояснила девушка. – Там сегодня злой милиционер дежурит. Он с ведром не пускает. Говорит, грязное...

— Почему на вокзал? Вам ехать-то куда? Вы где живете?

— Ой, я далеко живу. – пояснила Катя, поправляя выбившуюся из-под платка прядь. – Наша деревня Каменщина там, под Смоленском. Может, слышали?

— Про Смоленск слышал, про каменщиков слышал, а про Каменщину, извините, нет.

— Мать говорит, поезжай, Катька, учиться в Москву, что ты будешь коровам хвосты крутить. Я всю жизнь крутила, ты год крутила. Я и поехала. Документы подала, а жить негде. Я днем окна мою, а ночью в зале ожидания кантуюсь. Лягу на скамью, сумку под голову, только засну, а милиция трясет. Нельзя, говорят. А в парке страшно. Люди-то разные бывают.

— А зачем Вам ехать куда-то? – набравшись смелости, сказал Вовка. – Ночуйте здесь. У меня две комнаты. Одна моя – другая Ваша.

— Миленький! – засияла Катя. – Я за Вашу доброту окна бесплатно вымою! Давно нормально не спала!

И вдруг погасла, словно солнце зашло за тучку.

— Вот еще поесть бы... Я отработаю!

— Холодильник в Вашем распоряжении! – важно сказал Макаров. – Разносолов не обещаю, но...

Странное дело, но Катя удивлялась простым вещам: одесской колбасе, российскому сыру, а яйцам, куриным, разумеется, не удивлялась, но стеснялась есть одна, и честно разделила яичницу с колбасой и бутерброды пополам. Милая, милая непосредственная Катя с ее светлым платьицем без рукавов, с ее кудряшками и босоножками на голую ногу!

Вовка на правах хозяина отдал Кате свою комнату, а сам «переехал» в большую, мамино-бабушкину комнату на тахту.

— Ну, я сейчас раздеваться буду! – объявила Катя. – Вы не смотрите, пока я не лягу.

Вовка сначала отвернулся, но чтобы не тратить времени даром, ушел на кухню и вымыл посуду. А когда вернулся и заглянул в комнату, Клава уже спала, укрывшись одеялом до подбородка. Ее светлое платье висело рядом на стуле. Вовка тихонько подошел ближе и погладил легкую ткань, еще хранившую теплоту Катиного тела. Макаров тяжело вздохнул и поплелся на свою тахту.

Спал он плохо. Тахта гудела и стонала всеми своими пружинами, словно была недовольна тем, что на ней лежит Вовка Макаров. Он заснул лишь под утро, а когда проснулся, Катя уже стояла на подоконнике и, стараясь не шуметь, домывала большое окно. Солнце уже взошло и пробивало Катино платьишко насквозь. Вовка завозился и прикрыл глаза ладонью.

— Как Вы долго спите! – удивилась Катя. – А мне утром не спалось. Доярки встают рано, часика в четыре, вот и я привыкла. Я в той комнате уже вымыла, теперь здесь домываю. Правда, чище?

— Намного. Солнце так и сияет. Вы хоть ели?

— Не-а. Я Вас ждала.

Она ловко спрыгнула на пол и пошла на кухню, а Макаров сел на тахте и свесил ноги на пол. Сейчас бы он шлялся по квартире чуть ли не голый, а при Кате придется одеваться. Он натянул тренировочные брюки, вытянувшиеся на коленях, и клетчатую рубаху.

Кефир и манную кашу Катя тоже разделила пополам, и они славно позавтракали, поглядывая друг на друга исподлобья. Нужно было сделать наоборот, но Макаров сначала поел, а потом отправился умываться в ванную. Катя снова забралась на подоконник и принялась за кухонное окно.

Говорят, что женщины «любят» ушами и не подглядывают за мужчинами, когда те моются. Ничего подобного, Катя забралась на кухонный стол и, приникнув к окну между кухней и ванной, смотрела, как Вовка моет член и мошонку. Она делала вид, что моет и это окно, но терла его для вида почти сухой тряпкой. Вовка видел краем левого глаза, что она смотрит, и это распалило его еще сильнее. Руки задвигались, словно сами собой, быстрее, еще быстрее, и Вовка изверг пульсирующую струю, а потом еще и еще!

— Вы, наверное, с девушкой еще не были? – тихо сказала Катя, когда Макаров в одних трусах вернулся в кухню.

Вовка пожал плечами:

— Не был.

— И не целовались?

— Нууу...

— Наверно, хотели бы?

— Конечно.

— Тогда встаньте близко-близко...

Его еще никто так не целовал. Ни Ленка Година в первом классе, ни Наташа Барабанова в пятом, ни Танька Дудина в в восьмом. Катя обняла его сама, сама впилась в Вовкин рот бесконечным страстным поцелуем.

Она сделала только три перерыва. Первый для того, чтобы снять вдруг ставшее лишним платье, второй, чтобы скинуть лифчик, третий для того, чтобы стянуть жаркие тесные трусы. А Вовкины просторные трусы соскочили, словно сами собой...

Они «разлепились» только под вечер. Вовка тут же заснул, а Катя, опершись на руку, улыбалась и смотрела, как он спит. От ее пристального взгляда Макаров проснулся. На фоне светлого окна Вовка увидел темный силуэт – только контур головы и нимб растрепанных волос. Катя погладила Вовку по выпуклой груди и спросила:

— Миленький, тебе было хорошо?

Макаров кивнул, хотел что-то сказать, но мойщица окон накрыла его рот ладонью. Вовка поцеловал эту ладошку, пахнувшую бельевой свежестью и снова уснул, а когда проснулся, чтобы отлить, Кати уже не было. А, может, и не было никакой Кати? Только чистые окна говорили о другом...