Лизонька

Кровать в углу комнаты ритмично покачивается в так движениям, легонько ударяется о край примостившейся рядом тумбочки, когда амплитуда получается вдруг больше привычного, и тихонько поскрипывает не то попросту от почтенного возраста, не то от приятной тяготи разворачивающихся на ней утех. Но беззаботность чудится не всегда. Почти что в тон старенькой кровати на ней поскуливает негромко молодая девчонка, ни капли удовольствия просто не способная сейчас получить.

Её нагое тело ласкают шершавые руки. Проходятся по точёной талии, едва ли на пару мгновений задерживаются на гладком лобке и, сжав пальцы на внутренней стороне бедра, решительно чуть больше разводят девичьи ноги.

— Вот и хорошо как, Лизонька, — приговаривает седовласый мужчина, с наслаждением входя в её узенькое лоно снова и снова.

А начинается всё куда менее безвариантно…

Приехав со своим молодым человеком в гости к его родителям, Лиза совершенно охотно соглашается прогуляться по посёлку: насладиться разнообразием цветочных ароматов, послушать такое отличное от городского пение птиц, посмотреть, чем дачники живут… да и попросту побыть вдвоём, неизменно насладиться сладостью поцелуев в стороне от чужих глаз. Долгожданный отдых после сессии и подработки за городом играет совершенно другими красками, и Лиза, так долго этого ждавшая, вобрать в себя хочет, как кажется, буквально всё, что её окружает, что только попадается на глаза.

Они беззаботно целуются под раскидистой ивой, смеются над какой-то сущей ерундой, уже через пару часов даже им самим не показавшейся бы смешной, и слово бы ни на миг не могут оторваться друг от друга, перестать почти что дурманяще касаться раскалённых одновременно солнцем и юношеской страстью тел. Под пение птиц выпутываются всё же из-под ветвей, и Миша, взглядом выхватив участок в конце улицы, предлагает, ещё и не догадываясь, к чему это приведёт:

— Пойдём, яблок сорвём. Может, краснеть уже начали.

Он убегает вперёд, и Лиза, смеясь, устремляется следом. Догоняет уже у самого края чужого участка и, совершенно лёгким приключением находя задумку возлюбленного, задирает голову совершенно немного вверх, на разлапистых ветвях, уже давно вырвавшихся с территории участка, высматривая хоть немного, но покрасневшие небольшие яблочки. Миша уже срывает сразу парочку, слишком явно для тайного угощения раскачивая крону дерева. Девчонка невольно приседает, боясь получить ветвями по голове, а совсем скоро отыскать красивый и удобно расположенный плод умудряется и сама.

— А ну стоять! — как гром среди ясного небо разносится в каких-то паре метров от них. Парень срывается с места, в сторону хозяина участка, как кажется, и не взглянув даже, а Лиза застывает совсем как вкопанная, выпустив из руки ветку разве что и так и оставшись под деревом с чуть красноватым яблочком в ладони. — Стоять говорю, а то стрельну! — для верности весомый аргумент добавляет мужчина лет если и больше шестидесяти пяти, то явно не многим. Он оправляет спавшие на лицо удлинённые седые волосы, удобнее перехватывает в руке свой обрез и делает ещё несколько шагов в сторону Лизы. — Вот так. Молодец.

Лиза смотрит на него, не моргая, нервно сглатывает и от стыда сквозь землю буквально провалиться желает, ещё какие-то пару минут назад и подумать не способная, что будет застала врасплох за такой, казалось бы, глупостью, что окажется вот так нагло брошена Мишей, почти что на растерзание неизвестным дедом… в эту самую минуту она и не догадывается даже, что «растерзание» — вполне себе точное слово для описания дальнейших событий. Если, конечно, не использовать его в совершенно прямом смысле.

— Что, девонька, бросил тебя кавалер? — спрашивает он, усмехаясь. — Оставил одну солью в попу получать? А нечего было на его глупости соглашаться. Пойдём-ка, — оказавшись совсем рядом, Семён Георгиевич опускает ладонь Лизе на шею, чуть сжимая пальцы, и с лёгким напором подталкивает неудавшуюся воришку в сторону калитки. Словно нашкодивший щенок, схваченная за шкирку, девушка возможности сбежать лишается уже окончательно. Её словно верёвкой связывают по рукам и ногам, не давая лишний раз шевельнуться. — А Мишка всегда так делает, с самого детства. Мальчишкой вечно подбивал подружек на что-нибудь — яблоки, например, потаскать, — и тут же сбегал, едва что. А девчонкам отдувайся потом: кому клубнику поливай, кому грядки пропалывай…

Озвученные хозяином участка наказания видятся полнейшей ерундой, и, послушно шагая рядом с держащим её довольно крепким мужчиной, Лиза постепенно растеривает весь свой недавний страх. Ещё совсем недавно наставленный в её сторону, а сейчас повисший на мужском плече обрез как будто бы забывается, больше не способный даже в теории нанести вреда. Лиза едва заметно облегчённо выдыхает, уже готовая старику и клубнику полить, и буквально все грядки прополоть. Это ведь не выстрелом соли по мягкому делу получить.

— Но когда это было, правда? — спрашивает хозяин, когда калитка участка оказывается закрыта на задвижку, и получать от растерянной девчонки ответа совершенно не собирается. Он утягивает воришку всё ближе ко входу в дом и, повернув голову в её сторону, констатирует: — подружки Миши уже повзрослели. Можно наконец и без прополки обойтись.

— Что? — словно бы только сейчас получив дар речи, с непониманием во взгляде спрашивает у мужчины девчушка. Предполагать, к чему ведёт свою речь хозяин злополучной яблони, казалось бы, на всеобщее наслаждение выпустив свои ветви, Лиза не спешит. Либо же из-за его возраста совершенно глупо отметает ту самую первую приходящую на ум версию — об искуплении вины через постель.

— Порадуешь сейчас дедушку — и свободна будешь. Годков-то, поди, восемнадцать есть уже? — спрашивает он, ладонью скользнув с шеи на спину, а следом и продвинувшись поближе к её небольшой груди. — Годков, говорю, сколько тебе?

— Девятнадцать, — негромко отзывается Лиза, ещё не способная поверить, что всё происходит в реальности, что за несколько сорванных ими с Мишей яблок ей придётся переспать с хоть и хорошо сложенным, но всё же стариком. Без малого пятидесятилетнюю разницу в возрасте никак не скроешь и из головы не выбросишь.

— Вот и славненько, — улыбается он, проталкивая девушку в домик, и, отставив свой обрез в сторону, вновь поднимает на свою вынужденную гостью взгляд. Словно бы абсолютно добрый, как бывает у добродушного дедушки… но всё же какой-то неправильный, тронутый искорками предвкушения, вспыхнувшего внутри желания. — Надеюсь, с Мишкой кувыркались уже? Или ещё с кем молоденьким. А то понравится ещё со стариком, а если впервой — и подавно. Начнёшь ещё мужей у старушек уводить, — Семён Георгиевич откровенно смеётся над опасливо переминающейся девчонкой, и отказываться от своего плана уж явно не собирается. — Ну всё, довольно лясы точить. Разувайся и проходи. Не будем твоего ухажёра заставлять долго ждать.

Брошенный в сторону заряженного обреза взгляд затуманивает Лизу с новой силой, всё едва успевшее мелькнуть отрезвление развеивая совсем как дымовую завесу. Она справляется с застёжками на своих босоножках, вопросительно-перепугано поднимает на мужчину взгляд и, сама не веря, не то что в успех, а в то, что решается заговорить, просит:

— Отпустите меня, пожалуйста. Я больше не буду ничего воровать. Честно-честно не буду, — причитает она, чувствуя, как глаза её намокают. — Никогда больше. Пожалуйста.

— Да, конечно, я тебя отпущу, — отмахивается мужчина, сбрасывая галоши. — Сдалась ты мне. Воспитательный акт проведу сейчас — и отпущу тут же. Давай-давай, — подталкивая свою невольницу в спину, шагает следом за ней хозяин дома. — Дверь открытую видишь? Нам туда.

Показывая, что девушка окончательно тишина попыток вырваться, Семён Георгиевич закрывает за своей спиной дверь, невольно вздрогнуть от хлопка заставляя Лизу. С лёгкой усмешкой называет её трусихой, из ящичка на полке тут же выуживает начатую пачку таблеток и, быстро закинув одну из них себе в рот, опускается в кресло, что почти что по центру комнаты. Окидывает изучающим взглядом смятённую, не поднимающую на него взгляда и лишь то и дело просящую отпустить её девушку, смачивает пересохшие губы, с минуту медлит, какое-то особое наслаждение получая от её нагоняющего ещё больше испуга ожидания, и наконец выдаёт:

— Раздевайся, красотка!

И красотка, вновь набравшаяся смелости просить о пощаде, только в этот самый момент, развернувшись вокруг собственной оси и переведя в сторону хозяина дома взгляд, замечает, что вместе с ними в комнату «перебрался» и тот самый обрез. От возможности его применения внутри всё буквально холодеет. Лиза на несколько мгновений замирает, стеклянным взглядом словно бы рассматривая оружие, перебирается с ноги на ногу, каждой клеточкой ощущая обшарпанный пол, на котором стоит босыми ногами, и, не найдя никакого спасения, тянется к застёжке на своих шортах. Чуть позже стягивает свободную, при поднятии рук тут же оголяющую живот футболку, бывшей женой Семёна Георгиевича называемую не иначе как «шалошайкой», и небрежно откладывает на край стоящей в углу кровати.

Семён Георгиевич торопит, без грамма стеснения надрачивая на почти что в прямом смысле этого слова загнанную в угол девушку, и Лизе уже в который раз приходится подчиниться. Трусики с горем пополам оказываются стянуты с изящных ножек, спустя миг отправившись следом за уже снятой одеждой, а вот справиться с застёжкой бюстгальтера получается куда менее удачно. Подрагивающие пальцы не слушаются, и крючки раз за разом отказываются выскальзывать из петелек. Мужчину это, кажется, не особо тревожит. Даже ещё больше раззадоривает. Он не сводит из девушки взгляд и, пока та возится с одеждой, успевает вытащить откуда-то из ящика пластинку с презервативом.

— Ну-ну, — хмурится поймавший новую жертву «паук», не упустив мимо ушей её тихий всхлип. — Не надо сырость разводить. Ты сама понимаешь, что поступила неправильно, и чтобы это действительно отложились в голове, я должен преподать тебе хороший урок, — объясняет дед, подходя ближе к девчушке, отчаянно пытающейся прикрыть ладошками свою наготу. — Не сечь же кнутом на главную площадь тебе, в самом деле, ведут. Всего лишь секс.

Он укладывает свою молоденькую пленницу на постель, вытирает шершавым пальцем скользнувшие по её щекам слезинки, совсем как добрый дедушка, успокаивающий ударившуюся коленкой или оказавшуюся дёрнутой дружком за косу соседскую девчушку… и совершенно не подобая этому миражу, легонько раздвигает девичьи ножки, горячей ладонью тут же накрывая её словно бы саму по себе сжавшуюся писечку. Лиза зажмуривается, рефлекторно сжимает ноги… и в ту же секунду словно разряд тока получает, едва только Семёну Георгиевичу стоит что есть силы надавить большим пальцем на аккуратный бутончик клитора.

— Ай!

— Не зажимайся, девонька, — ровно отзывается мужичок, не убирая руки и только настойчивее наглаживая её промежность. — Чего нам с тобой зазря время на глупые уговоры терять? Сейчас порезвимся — и пойдёшь себе спокойно. А главное — совесть твоя чиста будет, не то что у Мишки. Давай-ка, ручки уберём, — продолжает он, аккуратно сжав Лизины запястья и опустив её руки с груди на постель. От его пристального взгляда девичьи прелести оказываются теперь больше ничем не скрываемы, и он тут же тянется ощупать её небольшие груди. — Вот какая красота. Подымай ноженьки.

Он легонько постукивает ладонью по внутренней стороне её нагого бедра, и, тихонько всхлипнув, Лиза сгибает ножки в коленях, послушно разводит в стороны и старается даже мимолётом не смотреть на уже нависающего над ней старика. Его тело не выглядит дрябло, член уже твёрдо торчит, облачённый в презерватив и готовый к «воспитательному акту», но у его пленницы никак не получается отделаться от мысли, что переспать ей сейчас придётся с настолько взрослым по возрасту партнёром. У неё не то что не было никогда таких возрастных кавалеров, она и представить себе не могла, что в жизни у неё случится секс с ровесником её родного дедушки.

Но это было не её решение. И выбора ей никакого предоставлено не было.

Его шершавые пальцы раздвигают чуть торчащие, такие манящие, как парное молоко тёплые половые губы, поглаживают нежную кожу, почти что физически царапая её то и дело, и совершенно уверенно добираются до входа в святая святых. Лиза закрывает глаза, как будто бы надеясь таким образом забыться, полагая, что если не увидит, то и не почувствует всего того, что сделает с ней совершенно незнакомый ей дед. Правда и знакомиться со своим насильником ей совершенно не хочется. Она затаивает дыхание, вся замирает, и без того не так чтобы двигавшись, и буквально каждой клеточной своего тела ощущает, как палец Семёна Георгиевича погружается ей во влагалище, умело двигается внутри, легонько раздвигая нежные стеночки и продвигаясь всё глубже. К одному пальцу добавляется второй… и когда старик оказывается удовлетворён проделанной работой, на промежность девочке вместо смазки щедро капает его слюна.

Старик входит в неё как заправский любовник. Натирает осторожно клитор, страхует член у самого входа и погружается совершенно неспешно, привыкнуть к своему хоть и не особо большому органу позволяя и уж явно никаких увечий не собираясь Лизе нанести. Словно о родной заботится, поправляя её положение на постели — чтобы головой не стукнулась о спинку кровати, в сторону отбрасывая жёсткую декоративную подушку и вновь утирает покатившиеся по щекам слезинки. Девушка всхлипывает каждый раз, как только член глубже входит ей во влагалище, неосознанно сняться с него пытается, изгибая спину, и глаз даже и не думает открывать, ощущая лёгкое дыхание хозяина дома на своей коже, то тут, то там чувствуя прикосновение его рук к её выставленному на обозрение голосу телу.

— Тебя как звать-то, красотка? — спрашивает он у неудавшейся воришки, уже несколько минут лаская её упругую грудь, поглаживая точёный животик и всё увереннее входя в молодое, такое позабыто-узкое влагалище, несмотря на нежелание секса обдающее жаром его достоинство.

— Лиза, — едва слышно отзывается девочка, невольно покачиваясь на постели в такт движениям старика. — Престаньте, пожалуйста. Я никому не скажу, — всхлипывает невольница, сквозь силу приоткрыв свои полные слёз глаза. Видит его тронутое удовольствием лицо и ещё больше отвращение испытывает. К нему, к себе, ко всему, во что пусть даже и не догадываясь о последствиях, втянул её Мишка.

— Перестану, Лизонька, — кивает он в ответ, яйцами легонько ударяясь о её промежность. Склоняется к груди, влажный поцелуй оставляя почти что у самого соска и, уперевшись руками в постель, нависает над девушкой уже капитально. — Сейчас дело сделаю — и сразу же перестану. Дружок мой — не совсем ещё дедушка, ему пары минут мало будет.

И совсем как в подтверждение собственных слов, хозяин дома резкие толчки совершает внутри ловко пленённой им девочки. Сорваться заставляет с её губ несколько протяжных выдохов, при всём её желании просто не способных удержаться внутри, напористо растягивает её молоденькое влагалище, своим природным жаром всё больше и больше заводящее его и раззадоривающее желание. Не каждый день всё-таки в постель вжимаешь такую писанную красавицу, по возрасту во внучки ему годящуюся, но никак не в половые партнёрши.

— Мне не нравится, — сквозь слёзы шепчет девчонка. Отчаянно жмурится, от невозможности хоть что-то изменить сжимает похолодевшими пальчиками из лоскутков сшитое покрывало и всё явственней чувствует, как влагалище её податливо растягивается, всё приветливее, если так можно сказать, пропуская в себя ещё больше окрепший член старика. Он наращивает темп, с годами совершенно не растеряв своего навыка, и чуть крепче сжимает пальцами её бока, то и дело двигая безвольное тело на себя.

— Мне тоже не нравится, когда таскают мои яблоки, — склонившись к самому уху, проговаривает Семён Георгиевич. Обжигает горячим дыханием шею, вздрогнуть заставляя не прекращающую всхлипывать под ним девочку, делает пару увесистых толчков и вновь распрямляется, бёдра невольницы стискивая крепкими пальцами. — Правда если попадаться будут сплошь такие красавицы… — мечтательно протягивает он, войдя в Лизу до упора и взяв передышку, — тогда я готов потерпеть некоторые убытки в урожае. С такими молоденькими ведь и сам будто бы молодеешь. Красота!

Кровать в углу комнаты ритмично покачивается в так движениям, легонько ударяется о край примостившейся рядом тумбочки, когда амплитуда получается вдруг больше привычного, и тихонько поскрипывает не то попросту от почтенного возраста, не то от приятной тяготи разворачивающихся на ней утех. Эта беззаботность вот только чудится не всегда. Почти что в тон старенькой кровати на ней поскуливает негромко молодая девчонка, ни капли удовольствия просто не способная сейчас получить.

Её нагое тело ласкают шершавые руки. Проходятся по точёной талии, едва ли на пару мгновений задерживаются на гладком лобке, к этому моменту изученном уже буквально вдоль и поперёк и, сжав пальцы на внутренней стороне бедра, решительно чуть больше разводят девичьи изящные ноги.

— Вот и хорошо как, Лизонька, — приговаривает седовласый мужчина, с наслаждением входя в её узенькое лоно снова и снова. Проникнуть в девочку стремится, как кажется, всё глубже, своими яйцами прижимаясь всё крепче к её безвольно отданной на поругание промежности, и с абсолютным наслаждением всё прикрывает глаза да смачивает пересыхающие губы. — А то я последнее время только Нюрку с соседней улицы и имел. А ей за сорокет уже — растянутое всё до нельзя, никакого райского наслаждения. Не то что с молодкой такой, — отмечает Семён Георгиевич, уже по которому разу проходясь шаловливыми пальчиками по юному телу на своей постели. Чуть более учащённо дышит, но всё никак не спешит добраться до пика.

Лизе с каждой минутой всё больше кажется, что эта пытка сексом не кончится для неё никогда. Старик так и будет сжимать её бока, входя до упора и буквально-таки никогда не выходя, предпочитая оставлять внутри девичьего лона свою довольно крупную головку, так и будет безжалостно и самозабвенно переминать в руках её груди, будто бы на свежесть их таким образом проверяя, так и будет предательски испускать немного сока её терзаемая киска, не то без ведома самой Лизы немного удовольствия умудряясь получать, не то резонно порешив, что так хотя бы возможность травм будет сведена до минимума. Всё-такие последнее, что хочется после этого насильственного акта — устранять его последствия, сгорая от стыда, отвращения и боясь, что рассказывать придётся ещё и о бывшем с ней в этот раз партнёре. Явственно вообразив себе это, Лиза не сдерживается и, встряхнув головой, открывает глаза, желая отогнать эти пугающие мысли. Потолок над ней крепко держится на месте, но ей со своей точки чудится, что ходит буквально-таки ходуном. Вперёд-назад. Вперёд-назад.

Киска всё сильнее натирается непрекращающимся движением внутри неё, слёз уже почти что не остаётся. Да и смысл теперь в них, если Лизу уже в любом случае поимели? Наказали. Унизили. Подчинили в прямом смысле этого слова. И вот она безропотно, уже ни о чём не прося, ни на что не надеясь и даже не зная, сколько времени прошло с начала «воспитания», лежит под солидных лет мужчиной на его даже наспех не расплавленной постели и за разом раз получает его крепкий член в свою не избалованную разнообразием мужчин дырочку. Он и вовсе становится третьим Лизиным партнёром, едва за десяток переведя количество случавшихся в её жизни половых актов.

Не такого новшества она ждала в свои девятнадцать.

Когда член под едва слышимый хлюп выскальзывает из её влагалища, девушка уже в следующие пару мгновений готовится вновь ощутить его внутри себя, настойчиво и непоколебимо входящим до самого предела. Но старик не спешит. Он немного медлит, не то к своим ощущениям прислушиваясь, не то с мыслями собираясь, а после и вовсе поднимается с постели. Лиза слышит удаляющиеся шаги, после — звон посуды и плеск наливающейся воды, приоткрывает глаза и почти что не видящим взглядом утыкается в наконец застывший на месте потолок у себя над головой.

Несколько минут спокойствия и пустоты внутри себя кажутся Лизе каким-то миражом. И реальность начинает своё возвращение с уверенных шагов где-то там, за стенкой. Семён Георгиевич возвращается как будто бы с новыми силами, с наслаждением окидывает взглядом безвольно лежащую на постели девушку, не попытавшуюся не то что сбежать, а даже сдвинуться с места, заостряет внимание на её промежности, где между половых губок виднеется растянувшийся от его натиска вход во влагалище, и удовлетворённо улыбается, гордый своей работой.

— Подымайся-ка на коленочки, — похлопав девочку по бедру, даёт новое распоряжение Семён Георгиевич. — Как это у вас..? Собачечкой вставай. Давай, Лизонька, — повторив недавний безболезненный щлепок, добавляет мужчина.

И Лизонька слушается. Разворачивается на постели, и в полглаза не взглянув на своего пусть трепетного и осторожного, но по факту насильника, расставляет поудобнее колени и, уперевшись локтями в упругий матрас, прогибается в пояснице. Совсем как сделала бы это для любимого парня или даже минимально знакомого, но так понравившегося ухажёра, будь сейчас с кем-нибудь из них, а не с пожилым мужиком, страхом затащившим её в постель и уже хорошенько не только воспользовавшимся её дырочкой, но и растянувшим её.

— Ох и повезло мне сегодня, — огладив буквально напоказ выставленные девичьи ягодицы, приговаривает Семён Георгиевич. Наслаждается нежностью её кожи, её беспрекословной податливости и, сжав бока, решительно придвигает девочку к краю кровати, даёт ей по новой принять исходное положение и, разведя чуть в стороны упругие ягодицы, пристраивается к её уже испробованной дырочке. Надавливает, ровняя член рукой, и с напором, помедлив буквально-таки считанные мгновения, вгоняет его в девочку до самого упора. Лиза от неожиданности и резкости тихонько вскрикивает, пошатывается на постели и рефлекторно пытается сняться с пронзившего её, колом торчащего органа. — Тих-тих-тих, — удержав девчушку подле себя, отзывается у неё за спиной старичок. — Чего ты подорвалась? Чай не чужие уже.

— Резко очень, — нерешительно бросает в ответ невольница, понимая, что её не так чтобы спрашивали.

— Готовой быть нужно, — не смутившись и не став мимо ушей слова её пропускать, говорит Семён Георгиевич, ладонями крепко бёдра её сжимая и методично покачиваясь, то входя в свою молоденькую любовницу, то так же плавно выходя из неё, точно так же не полностью, головку пусть у самого колечка выхода, но всё же оставляя внутри плотно охватывающего его достоинство влагалища. — Ты ведь уже не маленькая, Лизонька, понимать должна. Это я ещё из-за возраста с тобой тут нянькаюсь, а кто помоложе, тот куда резвее действовать будет. А мне б и силы не порастерять, и удар бы не схватить… — словно бы ещё больше наслаждения получая от таких разговоров, продолжает удачливый «паук», входя в девочку всё увереннее и немного увеличивая темп. — И главное — удовольствия вдоволь получить. А то кто знает, когда следующий раз ещё случится.

Кровать, как подтверждая наслаждение старика, методично поскрипывает при каждом его движении. Его натруженное дыхание всё отчётливее наполняет небольшую комнату. И даже подчинённая им девчонка, стоя на краю постели в коленно-локтевой позе и не поднимая головы, тихонько постанывает, не наслаждение в сексе с годящимся ей в деды мужчиной найдя, а до нужной кондиции натёртое влагалище получив. Она закусывает губы, стремясь подавить против воли рвущиеся наружу едва слышные звуки, зажмуривает глаза, со стыда сгорая теперь ещё больше, чем когда ещё просто раздевалась перед хозяином дома или послушно сгибала в коленях ноги, для его удобства разводя их всё шире, и мысленно забыться пытается, представив себя не в объятиях умело действующего мужчины, а где-нибудь… да где угодно! Выходит вот только совершенно неважно.

Старик накрывает ладонью её гладкую киску, то легонько поглаживая, таким неправильным теплом обдавая молоденькую девочку, то покручивая и зажимая клитор, так умело и ловко раздвигая половые губки всё шире и никаких преград для утех своих попросту не находя. Резво натягивает Лизоньку на свой как будто бы ещё очень долго не собирающийся терять боевого настроя член, в этот самый момент не походя на преклонных лет мужичка — не смотреть если на полную седину да покрывающие кожу морщины. И то и дело склоняется к её прогнутой спине, касаясь губами едва тронутой загаром кожи и без внимания не оставляя её небольшие груди, как пирожные вишенками, украшенные затвердевшими сосками.

— Дай-ка старику передышку, малышка, — звонко шлёпнув Лизу по ягодице, подуставшим голосом отзывается Семён Георгиевич. Оправляет свои спавшие на лицо седые волосы и замирает, лишь наполовину выйдя из разгорячённого, успевшего наполняться её соками девичьего влагалища. — Подвигайся сама.

Он накрывает Лизины аппетитно откляченные ягодицы шершавыми ладонями, ставшими для неудачливой воришки уже чем-то обыденным, обдавая не только их, но и всё её тело теплом, как всполохи расходящимся по всем клеточкам, и она, немного помедлив, словно бы собравшись силами, неспешно и слегка неумело принимается насаживаться на облачённый в презерватив член Семёна Георгиевича.

— Замечательно, Лизонька. Замечательно, — подбадривая попавшуюся в его расставленные сети молодую девчушку, приговаривает Семён Георгиевич. Наслаждается её псевдо инициативностью и даже не задумывается в этот самый момент, что словами своими ещё большую волну стыда нагоняет на старательно двигающую бёдрами Лизу. Такую податливую в его руках, нежную, такую, как куколка, хрупкую… такую не перестающую быть желанной, раззадорившую пламя у старика внутри.

Она касается бёдрами его паха, старательно насаживаясь на плотно обхватываемый её дырочкой член, явственно и ни с чем не сравнимо ощущает, как хозяин дома то и дело двигается ей навстречу, как кажется, совершенно на нет сводя те моменты, когда его крепкий орган больше, чем на половину выходит из её разгорячённого влагалища, и уже буквально-таки в следующий миг надеется провалиться сквозь землю. Пусть точно так же абсолютно нагой, пусть на этой самой скрипучей кровати… главное, чтобы без держащего её за бёдра деда, самозабвенно имеющего её уже далеко не пять минут, без как из неоткуда способных взяться свидетелей… без такого неправильного, постыдного, но так жгуче-сладостно узлом стягивающегося у неё внизу живота не наслаждения даже, а наваждения буквально-таки.

— Ох, ох, — с придыханием и как будто бы против воли срывается с Лизонькиных искусанных губ, пальцы сами собой впиваются в измятое покрывало… и накатывающая эйфория в один миг перекрывает весь до последнего держащий оборону здравый смысл.

— Думал, уж и не услышу твой голосок, — по-доброму усмехается её попыткам утаить непослушные стоны Семён Георгиевич, проходясь ладонями по изогнутой пояснице, растирая мелкие капельки испарины и навстречу своим толчкам всё шустрее притягивая такую послушную девочку.

Проходят минуты, и она опускается грудью на постель, не способная, как кажется, вовсе удерживать саму же себя в обозначенной стариком позиции, изгибается ещё сильнее в пояснице, попросту не имея возможности сделать хоть как-то иначе и по итогу самой же себе стыдится признаться, что так становится даже лучше. Член Семёна Георгиевича всё глубже входит в её разгорячённое, растянувшееся под его орган и уже довольно щедро сдобренное соками лоно, затвердевшие соски при каждом маломальском толчке трутся о чуть шершавую поверхность пёстрого покрывала, и запретное блаженство подступает всё ближе и ближе. Словно не затащили её почти что буквально силой в эту постель, будто не было ещё совершенно недавно горьких слёз, не пытающихся задержаться на ресницах… как будто она сама захотела заняться сексом с незнакомцем, даже не в отцы, а в деды ей годящимся.

Но вот он имеет её во влагалище, натирает шершавыми пальцами клитор, словно бы искру из него намереваясь высечь, совершенно удовлетворённо ласкает её груди, не заикаясь даже о том, что они довольно малы… и ей это приносит удовольствие, стоны заставляет срываться с искусанных губ, в пояснице прогибает будто бы саму по себе… с ума, может быть, так незаметно сводит?

— М-м-м, — уже совершенно иначе, нежели в первые минуты, поскуливает девочка, куда охотнее двигаясь навстречу толчкам своего насильника, не от отвращения прикрывает глаза и всё более жадно хватает воздух своими чуть припухшими, буквально не успевающими пересыхать губами.

Семён Георгиевич без всяких просьб укладывает свою почти что лишившуюся ощущения реальности пленницу на постель, разворачивая лицом к потолку и так обыденно, как само собой разумеющееся словно бы, крепкими ладонями ухватывая её под бёдра. Разводит в стороны изящные ножки и вопреки Лизиным ожидания входить в неё не спешит. Не собирается даже. Не обращает уже никакого внимания на спавшие на лицо и ко взмокшему лбу прилипшие седые пряди, стягивает почти что рывком презерватив и, ловко нацелившись, обильно кончает прямиком на гладкий, весь изласканный лобок.

Брызги попадают ей на живот, густая сперма неспешно растекается по нежной коже, но Лиза, как кажется, не обращает на это никакого внимания. Она сладостно постанывает, то и дело неосознанно поглаживает собственную грудь, от накатившего наслаждения не подумывает даже приоткрыть глаз… и словно бы разряд тока получает через какие-то пару мгновений. Едва только Семёну Георгиевичу стоит ладонью накрыть её киску и без всяких промедлений пару пальцев погрузить в её так порадовавшее его влагалище. Он активно надрачивает своей молоденькой любовнице, и та, ещё больше радуя старика, с протяжным стоном кончает, мелкой дрожью вся исходясь и не подумывая даже сняться с такой умелой руки хозяина дома.

— Вот и славненько, — после недолгой передышки поднимаясь с постели, с улыбкой отзывается Семён Георгиевич. — Порадовала ты, Лизонька, старика. Очень порадовала, — продолжает он, совершенно по-свойски коснувшись её бедра и всё так же спокойно проскользнув к Лизиной хорошенько испробованной промежности. — Одевайся спокойно, никуда не спеши. А то забудешь ещё чего.

С участка Лиза выходит как будто в тумане, не то от накрывшего её оргазма всё никак не отойдя, не то в целом всю произошедшую с ней историю попытавшись буквально-таки сразу осознать. Трусики липнут к стремительно подсыхающей сперме, влагалище как наяву ощущает в себе член Семёна Георгиевича, а пальцы, словно боясь потерять, сжимают пакетик с красными яблоками — подарком хозяина дома, совсем как любящим дедом врученным у самых дверей и попросту не способным оказаться в отказниках.

— Чего ты не побежала-то? — налетает на неё на углу улицы Мишка. — Встала как вкопанная. Дурёха. Чего дед? В своей излюбленной манере на огороде заставил корячиться?

— Ага, — отрешённо кивает ему в ответ Лизонька, — на огороде. Пойдём на речку, я очень хочу ополоснуться.