Лебяжье

— Thаnk yоu, Аngеlа. Wе dоn"t wаnt tо wеаr Mоrоccо оut оn hеr first dаy, dо wе.
— My plеаsurе, Ms. Swаnn.
— Аn еxcеllеnt pеrfоrmаncе. Nоw, hеlp Mоrоccо up, will yоu?

Mоrоccо оpеnеd hеr еyеs, аnd fоcusеd thеm, sеnsing thе blооd rushing thrоugh hеr vеins.

Shе triеd tо rеlаx, but hеr lеgs wеrе shаking frоm thе pоwеr оf thе fееlings thаt hаd sо

quickly оvеrwhеlmеd hеr. Shе wоuld nееd а hаnd tо gеt tо hеr fееt, аnd fоund hеrsеlf

vеry glаd thаt it wоuld bе Аngеlа"s.»

Schооl Fоr Submissiоn,

by M. Lоck &аmp; J. Gаllаghеr

— Сейчас мы определим, кто из нас сильнее. И тот, кто сильнее, будет господствовать, а тот, кто слабее, будет в рабстве.

Голос Маши звучал глухо, как всегда.

— Как же мы станем определять?

— Очень просто. В борьбе.

— Прямо здесь?

— Да, прямо здесь, — интонация Маши вызывала у него эрекцию, как обычно.

Она стояла возле окна в своих неизменных джинсах и мужской сорочке навыпуск, синего цвета. У неё были голубые глаза.

Рядом с ней он всегда чувствовал себя увереннее, чем в её отсутствие. Ему нравилось смотреть на неё, когда она сидела за соседним столом в кабинете и работала. В перерывах она поворачивалась на стуле к нему и, расположив свои ладони на бёдрах у самой молнии джинсов, расставив широко и непринуждённо ноги, разговаривала с ним.

Он словно срисовывал её уверенность себе на память, как старательный ученик живописи. Из её глаз перетекал голубой поток в его собственные глаза, а её бордовые суховатые губы становились для него источником постоянного внимания. У неё было особенное произношение, отчасти из-за неровных зубов, отчасти из-за общего неровного характера и горячего темперамента. Но когда она говорила по делу, её голос становился глуховатым, а интонация проникающей.

Когда она отворачивалась, он рассматривал её прямые плечи и оголённую шею под короткой мальчишеской причёской. Маша даже спиной выражала надёжность для него и совершенную свою независимость. Рифлёные подошвы её хорошо зашнурованных спортивных туфель. Лопатки под белым джемпером, заставлявшие его представлять себе лебедя.

Однажды он неосторожно пошутил с ней, ещё в начале их знакомства, когда только-только произошёл переход от «Вы» к «ты», и ежедневное пребывание в одном кабинете наедине друг с другом требовало каких-то ритуалов или правил. Он был ошеломлён, как молниеносно отреагировала Маша на шутку. Она не стала смеяться, не выдала ему язвительную отповедь, плод долгих раздумий для защиты своей личности, не промолчала, не обдала презрением.

Она стремительно развернулась к нему и ударила кулаком по спинке его стула, так что он по инерции въехал в свой стол. После этого она спокойно поставила ногу на колёса его офисного стула и ещё сильнее прижала его к столу, так что он едва мог вздохнуть. Он не нашёлся, как себя вести. Это было крайне необычно для рабочего кабинета; в любой момент кто-нибудь мог открыть дверь и войти по делу к нему или к Маше. Мысль о том, что Маша способна пойти на такой риск, привела его в трепет. Он бы никогда не решился на нечто подобное, потому что был старше её на n-надцать лет и привык к офисному этикету. Он попробовал поднять руки, чтобы оттолкнуться от края стола, но в его теперешнем положении он был словно связан по рукам и ногам и только беспомощно сжимал и разжимал пальцы. У него не было никакой точки для опоры, чтобы выстроить защиту или спастись, и внезапно он понял, что его спасение зависит от самой Маши.

Это было такое острое чувство, что он вспотел. Между тем мгновения длились, а в его положении ничто не менялось. И хотя Маша находилась у него за спиной, он осознал, что ей ничего не стоит держать его в плену. В то время, как он прилагал все свои усилия, чтобы освободиться, она всего лишь нажимала ногой на колесо его стула. Это означало, что её руки были свободны для действий, и эта мысль его поразила. Маша могла бы сейчас расправиться с ним: например, ударить его одной рукой, схватить за волосы другой. И то, что она не пользовалась этим преимуществом, а давала ему понять это преимущество, оказывало на него невероятно сильное воздействие.

Прошло ещё несколько мгновений. Шутка затягивалась. Он всё ещё пытался мыслить старыми категориями, думал обратить происходящее в шутку, но неумолимо к нему подступало осознание, что для него начинается новая жизнь, что по-старому он никогда к этой девушке обращаться не будет, и судить её по офисному этикету не сможет.

Наконец, ещё через несколько мгновений его тело поняло власть. Он буквально пропитался пониманием, что Маша имеет власть над ним. И тотчас Маша отпустила его.

Конечно, он постарался рассмеяться, постарался привлечь Машу к своему веселью, но он не мог обмануть самого себя и сделать вид, что только что не произошло то, что произошло: его подчинение. И он понимал, что и Маша это понимает. Это волновало и возбуждало его.

Через пару дней после этого случая он с удивлением обнаружил, что ему очень хорошо находиться рядом с Машей. А затем, когда она стала разговаривать с ним, он стал чувствовать у себя эрекцию. Это его тоже удивило: получалось, что не он сам возбуждается Машей, а Маша определяет для него, когда он должен возбуждаться ею.

Все эти события настолько шли вразрез со всем тем, что он считал нормальным для себя и общества, что он попытался избавиться от Маши. Несколько раз он в разговоре с ней ловил её на противоречиях в её позиции и осуждал. Но ничего не получалось! Маша одним словом отбрасывала его — не посредством аргументов, а на основании его подчинённого положения перед ней. Он злился, не разговаривал с ней, но от этого пропадала та атмосфера, которой он уже успел надышаться, в которой ему было так хорошо. И он возвращался к общению, пытаясь разыграть это как обоюдное примирение, как компромисс, но в душе он понимал, что этот компромисс вовсе не обоюдный, что Маша попросту неспособна на компромиссы. Но что же тогда связывало их?

Наконец, он начал интриговать по работе против Маши, пытаясь вывести её на чистую воду и доказать, что он не слабее её и способен обойтись без неё. Эта борьба его изматывала, а Маша почти не выходила из себя. И он чувствовал, что в их отношениях ничего не меняется, никакая сила теперь не может уравнять их в правах: кому вы отдаёте себя в рабы для послушания, того вы и рабы.

И вот однажды он предложил Маше выяснить отношения наедине, и она, как ни странно, согласилась, хотя обычно она просто не удостаивала его ответом, или глуховатым голосом втолковывала, что они не равны, чтобы вести переговоры на равных.

Начинались зимние каникулы, и в первый день каникул Маша пригласила его в Лебяжье. Сама она жила в Петербурге, как и он, а в Лебяжьем у неё была тётка, с которой она часто разговаривала по телефону. Тётка со своей семьёй собралась на все каникулы в Москву, и попросила Машу пожить это время в их двухэтажном доме и посмотреть за кошкой, холодильником и отоплением.

Он думал провести этот день вдали от большого города, пообщаться с Машей в нерабочей обстановке, а вечером уехать домой. Он довольно быстро сориентировался в Лебяжьем, и Маша вышла на крыльцо и провела его в дом на второй этаж.

И вот у неё были голубые глаза. И она стояла возле окна в своих неизменных джинсах и мужской сорочке навыпуск, синего цвета. И она предлагала ему борьбу за власть. Всё честно.

— Я согласен, — сказал он.

— Тогда вот что, — Маша обвела глазами просторную гостиную, застланную ковром. — Дерёмся на ковре до полной победы; а для честности — без одежды.

Его щёки вспыхнули. Он не мог поверить в прозвучавшее предложение. Его представления об общественной морали и так были слегка травмированы тем фактом, что девушка пригласила его в жилище, где кроме них никого не было. И он собирался вести себя как можно более нейтрально, пить чай, общаться с целью углубления знакомства и примирения, а улучшив отношения, откланяться и отбыть восвояси, чтобы не компрометировать сотрудницу по работе. Теперь же Маша словно сорвала с него эту его моральную маску, и он уже почувствовал себя будто раздетым.

— Без одежды до каких пределов?

— С голым телом, — ответила Маша.

Чем больше он с ней общался, тем большую уверенность в себе она ему придавала. И он внезапно понял, что его конфликты с ней вызваны именно этой уверенностью, которую она в нём взращивала. Он становился с ней уверенным до такой степени, что не боялся быть самим собой и выражать свои реальные чувства и желания. Ни с одной другой девушкой он не позволял себе ничего подобного и был с ними предельно вежлив. А Маша, вызывая его на откровенное проявление чувств, всегда знала, как эти его чувства оформить, ну или обуздать.

Он помолчал, чувствуя, впрочем, что уже начиналась та самая атмосфера между ними, которую он так ценил.

— Это делается так, — сказала Маша и начала расстёгивать пуговицу на своём рукаве.

Он смотрел на неё во все глаза. Маша расстегнула свою рубашку и распахнула её на левую сторону. Это действительно была мужская рубашка! Никакой бюстгальтер не поддерживал у Маши грудь, потому что это почти и не требовалось.

Маша положила рубашку на кресло и, поочерёдно упирая ноги в сиденье, расшнуровала и сняла свои спортивные туфли. Потом выпрямилась и расстегнула свой ремень; стянула джинсы, прыгая по полу. Когда пришла очередь снимать трусы, оказалось, что у неё там всё выбрито. Наконец Маша нагнулась, напрягая ягодицы, и сняла свои белые носки.

Она стояла перед ним мускулистая, отчасти худощавая даже, совершенным мальчиком, совершенной скульптурой со светлым умолчанием о пенисе.

Он почувствовал себя неловко, будучи одетым, и тоже начал снимать свою одежду. Маша ждала, пока и его ягодицы сверкнули своей белизной на фоне снега на соседних крышах за окном.

— Начали? — спросила она.

— Начали.

Маша мгновенно пересекла комнату, прыгнув на него с разбегу и повалив на ковёр. Он был к этому не готов, потому что рассматривал её розовые соски и гладкий живот. Он думал, как бы тактичнее выйти из этой ситуации, не нанеся повреждений девушке. Между тем повреждения уже наносили ему самому. Он ударился бедром о пол, всё ещё чувствуя хватку мускулистых рук на своём теле, пришёл в себя и развернулся, чтобы сбросить Машу с себя. Это ему удалось, но она всё ещё держала его в своих крепких объятьях, лёжа на боку. Тогда он согнул ногу в колене и просунул её как можно ближе к телу Маши, надавив ей на живот, и, действуя как рычагом, стал разгибать колено. Маша застонала, её объятия ослабели, и он вырвался и вскочил на ноги.

Ему никогда не приходило в голову напасть самому. Он воображал, что призван оборонять светские приличия. И эти приличия не предполагали нападений. Но тогда откуда эта воинственная красота, поднимающаяся с колен и вновь бросающаяся в бой?

Он не ожидал, что Маша повторит свой захват. Для него самого было непостижимым так запросто прикасаться к телу другого человека, и не только прикасаться, но и напрямую влиять на него, толкая или принуждая к тем или иным позам. В этом была жизнь. Она била ключом, била изо всей силы...

Маша вновь обняла его, сцепив руки в захват за его спиной, и теперь отплясывала, стараясь свалить его подножкой. Ей это удалось, отчасти из-за того, что ему было неловко находиться в такой тесной телесной близи с Машей. Они упали, и Маша прижалась в этот раз к нему всем своим телом, не давая ему вырваться.

Ему стало жарко. Он чувствовал, что у Маши есть стратегия, а у него самого стратегии не было, и он, хотя и воевал с ней, всё равно следовал за ней. От этого ощущения что-то будто забрезжило у него внутри, как это бывало перед эрекцией.

Между тем он лежал на животе, уткнувшись носом в ковёр, а Маша лежала на нём сверху, расставив ноги, не давая ему вырваться из её захвата. Ему показалось такое положение дел унизительным, и он рванулся изо всех сил, раскачивая эту горячую крепкую блокаду. Ему удалось упереться на колени и сбросить Машу с себя.

Он встал. Он уже тяжело дышал, потому что в последнее время не очень много занимался спортом. Маша раскраснелась и стала ещё прекрасней, когда вскочила на свои лёгкие ноги и снова набросилась на него, увлекая вниз.

Эти атаки волна за волной накатывали на него; Маша использовала, в сущности, один и тот же приём. Она брала его в плен и удерживала, не предпринимая более ничего. Но именно осознание плена, несвободы заставляло его сопротивляться изо всех сил, отвоёвывая себе свободу. Ему не приходило в голову пойти дальше и самому атаковать Машу. Между тем Маша расходовала куда как меньше сил в сравнении с ним. Она была так же влажна от пота, как и он, так же разгорячена, но его дыхание превратилось уже во всхлипывания, он шатался от усталости и во время очередных объятий Маши попросту повисал у неё на руках.

Он презирал себя за это бессилие, но сделать ничего не мог и в изнеможении положил свою голову ей на плечо, когда она в очередной раз со сжатыми губами обхватила его своей железной хваткой. От неё пахло атлетическим потом, как и от него, впрочем, но внезапно его нос у самой её кожи уловил едва слышный, но чистый и чувственный аромат, шедший откуда-то от ключиц. Очевидно, это было то, что называют феромонами. Именно этот запах уже чудился ему раньше, и связан он был с Машей.

Он глубоко вдохнул эту красоту и вновь очутился на ковре, чтобы почувствовать, что развязка близка. Он уже едва мог пошевелиться от усталости, его тело молило об отдыхе, и не было никаких резервов. Видимо, Маша это поняла и слезла с него. Он помедлил мгновенье и вновь стал медленно подниматься на ноги. Упираясь руками в бёдра, он стоял, наклонившись, не в силах выпрямиться. Маша смотрела на него. Ноги у него заплетались, он споткнулся, потерял равновесие... Маша подхватила его вовремя и опустила на ковёр. Он лежал без сил и смотрел на белые ноги у своего лица, и понимал, что его мучения вызваны его собственной силой, которую никто никак не мог до этого укротить. Ему захотелось попросить пощады, милости. Он только шевелил губами у этих белых ног, крепких мальчишеских пяток и ровных пальцев.

Маша наклонилась к его лицу и посмотрела ему в глаза.

— Помилуй меня, я твой, — прошептал он.

— Мой раб?

— Да.

Маша улыбнулась, совсем как мальчуган, победивший в дворовой драке, выпрямилась и отыскала в кресле свой ремень, которым связала ему руки за спиной. Потом села в кресло, положив локти на подлокотники, расставив ноги по своему обычаю. Он не мог отвести от неё глаз.

Он лежал связанный её ремнём и улыбался от счастья, потому что только что потерял свою свободу. Его заполняло чувство благодарности за его спасение, и он желал служить этой чудесной госпоже, у ног которой он лежал.

Маша улыбалась ему благосклонно. Он приходил в себя. Дыхание вернулось к нему, он пошевелился.

— Хорош гусь, — наконец насмешливо протянула Маша. От её голоса по его телу прокатилась жаркая волна и наступила эрекция.

— Вставай передо мной на колени, хватит лежать, — произнесла Маша без улыбки, но ему уже было достаточно событий, чтобы понять, как она относится к нему в действительности, чтобы реагировать на её сердце. Он вдруг понял, что не только он наслаждается сейчас её красотой, но и она любуется им, и поэтому постарался выполнить её приказ со всем изяществом, на которое был способен.

Он выгнулся, прочертил на ковре две дуги носками своих ног и очутился на коленях, лицом к своему насмешливому победителю.

— Я смотрю, тебе понравилось, — тихо сказала Маша, опустив взгляд на его восставший пенис. Он не знал, что ответить в таком положении. — Понравилось? — повторила она твёрдо.

Странно, он чувствовал, что Маша, отняв у него свободу, не дававшую ему никакой уверенности, дарит ему теперь способность быть уверенным и осознавать свои собственные желания и интересы, будучи подчинённым. Её вопрос словно открыл ему самому глаза на его собственные чувства. Она словно разрешила ему жить его собственной жизнью и выражать своё сердце.

Он смотрел в её голубые глаза, чуть не плача от радости, и читал там все свои ответы. «Как она отвечает за меня, как берёт ответственность за меня на себя? Как отдаёт себя мне?», думал он. Наконец он ответил:

— Конечно, понравилось. У Вас отличные сиськи, госпожа.

У Маши сверкнули глаза. Её ладонь приподнялась над подлокотником кресла. Он следил жадно, подавшись вперёд. Маша помедлила (он ждал), опустила руку на подлокотник и расхохоталась, откинувшись назад, ёрзая в кресле и дрыгая ногами.

Он покраснел.

— А ты не без юмора! О моих сиськах мы ещё поговорим, если тебя это волнует. Не всё сразу. Но сначала займёмся твоим воспитанием. С какой стати ты перешёл со мной опять на «Вы»?

Он почувствовал себя дураком, ему хотелось провалиться на первый этаж, ему ужасно было совестно, что он обманул доверие Маши.

— Я... я думал, что после сегодняшней победы... Маша... ты теперь моя госпожа...

Она вновь положила руки на подлокотники и подалась вперёд. Её голос звучал тихо, но она словно радовалась возможности научить его чему-то важному, поэтому её речь словно переливалась в полуденной атмосфере пустого дома:

— Я твоя госпожа с того момента, как ты впервые мне подчинился. Разве это произошло сегодня? Но если ты думаешь, что сделал это не добровольно, то тебе не было смысла участвовать и в сегодняшнем уроке. Сейчас я собираюсь развязать тебя, и у тебя есть выбор: либо воспользоваться душем, одеться и уйти, либо подставить мне свою шею под ошейник и получить первую порку раба. А как обращаться друг к другу — это всегда можно решить для общей пользы.

Известие о порке зародило в его душе надежду, что можно будет разделаться с угрызениями совести от его непорядочности по отношению к Маше. Он взглянул ей в глаза со смущённой улыбкой:

— Маш, лучше порку. Ты мне прямо жизнь открываешь.

Он увидел, как она расцвела и зарделась, и шмыгнула носом.

— Я отвечу тебе доверием на доверие.

Она проворно встала, и, обойдя его сзади, развязала ему руки.

Он покачнулся, словно витки ремня на его запястьях придавали ему ранее устойчивость.

— Что, потерял точку опоры? — весело спросила Маша. — Сейчас получишь у меня надёжное положение в обществе.

Он засмеялся. Маша забросила ремень в кресло — при этом по её телу от лодыжки через матовое колено, красивую талию, грозное плечо, уверенный локоть, гибкую кисть вплоть до продолговатых музыкальных пальцев прошла волна мускулов — и приказала ему:

— Стой здесь, пока я не вернусь. Руки назад.

Она, как козочка, скакнула в дверной проём. По деревянной лестнице застучали её пятки. Она напевала шлягер.

Конечно, оставшись наедине с самим собой, он стал размышлять о произошедших событиях. Про порку она сказала, а он согласился. А что это вообще такое? Нужно ли это ему? Почему Маша сказала про доверие?... И внезапно его осенило, что для Маши важнее всего было его доверие к ней. Она бы, кажется, не смогла без этого существовать. А он? А он не мог уже существовать без её глуховатого голоса и бодрого насмешливого насилия над ним.

Квадрат солнечного света, проходившего через окно и ложившегося на паркет, передвинулся к его коленям и ярко осветил его пенис.

На лестнице вновь застучали босые ноги, и Маша впрыгнула в гостиную, неся чёрный ошейник и плеть. У него перехватило дыхание, когда она вновь предстала перед ним, переступая с ноги на ногу, и он разглядывал её колени, узкие бёдра и бритую щель.

— Хороша Маша? — она отступила на шаг назад и покрутилась перед ним, но было видно, что она не придаёт своему телу ни малейшего значения, даже половые губы были лишены какого-нибудь выражения.

— А это что? — вновь спросила Маша, указывая на солнце у него в паху. Он улыбнулся и опустил глаза. Маша наклонилась и провела пальцами по его пенису. Мгновенно её пальцы тоже засверкали. Она отвела его крайнюю плоть и выпрямилась. В руках у неё был ошейник.

Он затрепетал, как полковое знамя на ветру. Она приблизилась и чётким и уверенным движением обняла его шею этим кожаным кольцом, как если бы он вошёл в её лоно и она охватила бы его мышцами своего влагалища.

Маша заставила его склонить голову, застегнула ошейник на пряжку, а потом зафиксировала замком и повернула ключ.

— Ну вот, принял присягу — от неё ни шагу, — сказала она, крутя ключ на пальце.

Не было сказано ничего о правилах, но в то же время было сказано всё. Этот ключ от замка, на который его только что посадили, и был ключом ко всем тем разговорам, действиям и намёкам, которые происходили между ними всё это время, как они впервые увидели друг друга.

Ошейник на его шее оказывал на него волнующее воздействие. По идее, он должен был его ограничивать и дисциплинировать, но в действительности возникало лишь чувство его связи с Машей, наслаждения от этой связи, наслаждения от свободы быть самим собой и подвластности Маше.

— Итак, урок мы начнём с изучения алфавита, — произнесла Маша и взяла плеть. — Вначале ты должен знать своё место и место твоей госпожи. Для этого рассмотрим первую букву и последнюю букву. Альфа и омега. Я буду альфой, а ты будешь омегой. Перейдём сразу к практике. Вставай в позу омеги.

Он лихорадочно вспоминал греческий алфавит, пытаясь представить себе, как можно собственным телом изобразить эту полукруглую букву с двумя симметричными линиями в основании. Наконец словно по наитию он опустился на локти, выгнулся и склонил голову.

— Молодец, пять! — искренне похвалила его Маша. — А сейчас я тебя накажу. Это будет наказание не за проступок, хотя ты изрядно сердил меня всё это время, а для того, чтобы ты впредь вспоминал это наказание, общаясь со мной, и вёл себя подобно благоразумному рабу.

Маша подошла к нему ещё ближе и наступила своими босыми крепкими ступнями на кисти его рук. «А ведь действительно альфа и омега», подумал он, и тут на его ягодицы слетел первый удар, и он почувствовал, как рассыпаются кожаные хвосты по его собственной коже, и услышал хлёсткий звук, и поразился, что это звучание имеет непосредственное отношение к нему.

— Ай! — вскрикнул он от переполнявших его чувств.

— Ну ты и девчонка! — удивлённо воскликнула Маша, не останавливая, впрочем, порки.

Он не мог бы сказать, что боль была нестерпима. Скорее, новизна ситуации и яркость ощущений словно высвобождали в нём эмоции, в которых он раньше не позволял признаться даже самому себе.

Обжигающие удары постепенно набирали силу, он чувствовал, что его ягодицы горят огнём. Он больше не кричал. Его кисти ныли под ногами Маши. Он усваивал ритм и неизбежность удара.

Под руководством Маши он послушно и без жалоб изучил весь алфавит. Внезапно удар настиг его ровно посередине ягодиц, и он вскрикнул во второй раз, потому что это было действительно больно. Но Маша уже сошла с его кистей и приказала ему опять встать на колени. Он подчинился, чувствуя неустранимый огонь сзади себя.

— Что ты чувствуешь? — спросила Маша.

— Благодарность, — ответил он после паузы. От его взгляда не ускользнуло, как при этом ответе вспыхнули щёки у Маши.

— Что ты хочешь сделать? — спросила она.

— Можно, я тебе руку поцелую?

Маша подошла к нему вплотную и поднесла к его губам свою ладонь тыльной стороной. Он зажмурился и с наслаждением поцеловал её. Маша забрала руку и взъерошила ему волосы на голове:

— Ты мне нравишься. Теперь послужишь мне. Я хочу ванну. Пошли, я тебе всё покажу.

Она взялась за кольцо на его ошейнике и потянула вверх. Он встал. Она повлекла его к лестнице, рассказав по пути, что на втором этаже находится гостиная и две спальни, а на первом — кухня, столовая, спальня и ванна с туалетом, а в подвале — котёл отопления и кладовка.

— Я люблю воду горячую, но терпимо, и лаванду туда, чтобы пена, но не слишком много.

Она оставила его стоять перед ванной, а сама прошла в столовую и села у городского телефона набирать чей-то номер.

Он включил свет и вошёл в ванную. Пересмотрел все ящики и шкафчики, найдя средство для чистки и средство для пенообразования. Вымыл ванну, заткнул её пробкой и пустил горячую воду. Прислонясь спиной к холодному кафелю, ждал, пока наполнится, потом вылил туда лаванду и взбил пену.

Когда он вошёл в столовую, Маша всё ещё разговаривала по телефону. Она увидела его краем глаза и жестом показала ему опуститься на колени. Он встал на колени и рассматривал свою молодую госпожу.

— Готово? — спросила у него Маша, повесив трубку.

— Да.

Она тряхнула головой и направилась в ванную. Через несколько минут она позвала его оттуда. Он вскочил. Открывая дверь ванной, он спросил, можно ли ему войти.

— Можно, заходи. — Маша была довольна, и глаза у неё сияли. Она приподнялась и велела ему тереть её спину мочалкой. Он осторожно провёл мочалкой по её лопаткам. Она дёрнула плечом:

— Что за неженка такой! Давай сильней разотри меня!

Он стал тереть сильнее. Маша довольно заурчала.

— Вот так бы сразу! Учить тебя ещё и учить! Ну хватит. Теперь идёшь в спальню на втором этаже в конце коридора и приносишь мне одежду. Запоминай, если ошибёшься, получишь пять ударов плетью. Трусы из сумки, что около кровати; штаны милитари из шкафа на вешалке, футболку чёрную там же на второй полке сверху, белые носки на третьей полке сверху. На всё про всё даю тебе три минуты. Да, мою одежду из гостиной занести в спальню и повесить в шкаф.

Он выскочил за дверь и понёсся вверх по лестнице. В гостиной схватил в охапку джинсы и рубашку из кресла, подобрал туфли, потом помчался по коридору в последнюю спальню, открыл там шкаф и повесил на вешалку одежду Маши, отыскал на полках то, что она приказала ему принести, потом открыл её сумку около кровати... Через мгновение он уже нёсся со стопкой вещей вниз по лестнице.

Он вновь попросил разрешение войти, Маша велела входить и становиться на колени.

— Молодец, хорошо служишь... Может, оставить тебя ещё на несколько дней?..

Она плескалась в пене и пыталась выдуть в кулак мыльный пузырь.

— Как тебе будет угодно, Маша. — Он был рад её предложению.

— Мне угодно тебя воспитывать, чтобы сделать из тебя человека.

— Да я чувствую... Как на чайной церемонии, с колен не схожу всё время.

Маша пристально посмотрела на него, подняла руку и сдула мыльные пузыри ему в лицо. Он закрыл глаза.

Маша поднялась и приказала ему подать полотенце. Он тоже встал и протянул полотенце ей, но она смотрела на него, качая головой:

— Ты должен меня вытереть.

Он развернул полотенце и накинул его ей на плечи. Она стояла боком к нему, не двигаясь. Тогда он стал осторожно промокать её спину и руки. Она повернулась к нему лицом и вновь спокойно ждала. Он почувствовал у себя эрекцию, когда едва касаясь, вытирал её грудь и живот.

Наконец, Маша облокотилась о него рукой и подала ему свою ногу, а когда он вытер её, перешагнула через борт ванны и позволила ему вытереть вторую ногу.

— Блядь, нежный, как девица, — покачала она головой, а потом кивнула на ванну. — Уберёшь тут всё.

— Да, Маша, — сказал он и прибавил, — можно мне тоже вымыться?

— Поцелуй меня в задницу.

— В каком смысле?

— В прямом. Ты не забывай, кто ты и кто я. Ты здесь для того, чтобы мне служить, понимаешь? Твои интересы меня волнуют лишь в общем эстетическом плане моего окружения. А за твою дерзость я накажу тебя так: в душ пойдёшь только перед сном, вернее, перед вечерней поркой. А пока почувствуй себя человеком второго сорта.

Маша говорила, прямо глядя ему в глаза, и он действительно почувствовал себя униженным и оскорблённым. Но это чувство было уже не то, что раньше, когда он был независим от Маши; теперь он испытывал прямо-таки потребность в воспитании, подозревая, что эта отповедь лишь начало его совершенствования.

— На колени, и целуй мою попку, — вновь приказала Маша.

Он опустился на колени и пополз Маше в тыл. Скромно поцеловал её в ягодицы. Но она потребовала ещё, крепче. Он повиновался. Наконец, она удовлетворилась этим и движением талии оттолкнула его от себя.

— Теперь помогай мне одеваться.

Он поочерёдно подавал ей футболку, трусы, брюки, потом надел ей на ноги носки.

— Как закончишь, приходи в кухню, — она смотрела на него сверху вниз, — посмотрим, на что ты годишься как повар. Сервируешь стол, а приготовить мне... приготовишь яичницу, для начала. Кофе сваришь и позовёшь меня, я буду на втором этаже. Да, если желток растечётся, получишь пять плетей.

Маша вышла и начала подниматься по лестнице. Он с восторгом смотрел ей вслед, потом принялся за исполнение своих обязанностей.

Когда он зашёл в кухню и осмотрел все шкафы в поисках необходимого для обеда, то поймал себя на мысли, что вспоминает сказку про Маленького Мука.

Он принялся за дело, растопил масло в сковородке, осторожно вылил туда желтки с белками, добавил приправу и уменьшил огонь. Одновременно нагрелась вода с кофе в турке, и он, ловя пену, перелил кофе в чашку и понёс её на второй этаж.

Маша сидела по-турецки на кровати и печатала на ноутбуке. Она позволила ему войти и стать на колени перед кроватью, и приняла из его рук кофе.

— Можешь сервировать, я сейчас приду.

Он удалился на кухню и поставил на обеденный стол тарелки, бокалы, разложил всё, что нашёл из приборов. Послышались шаги на лестнице.

Маша подошла к столу и протянула руки к стулу, но он опередил её и сам отодвинул стул перед ней. Маша покрутила головой и подошла ближе к столу. Он быстро подвинул за ней стул. Маша села, фыркнув. Он стал сбоку и подождал, пока Маша рассмотрит стол. Когда она обратила взгляд на него, он сказал:

— Маша, налить тебе, может, чего-нибудь?

Она колебалась.

— Ну налей... сока мне налей.

Не поворачиваясь к ней спиной, он открыл холодильник и выудил оттуда бутылку виноградного сока, перехватил её салфеткой и наполнил бокал.

Маша важно начала пить, оперевшись локтями о стол. Затем попробовала салат из крабов с базиликом. Намазала хлеб маслом и, зачерпнув красной икры, распределила её поверх масла.

— Подавай теперь главное блюдо.

Он быстро схватил сковороду и одним движением перебросил яичницу в тарелку. Желтки были целы.

Маша бросила на него взгляд, который он выдержал, потом начала есть. Ему было приятно смотреть, как Маша утоляет аппетит. Она повеселела и спросила у него, стоявшего сбоку с салфеткой в руке:

— Сколько готовила эту яичницу, всё время она растекается. Что у тебя за рецепт?

— Особого рецепта нет. Я просто тренируюсь в бережном отношении.

— На чём тренируешься?

— Боюсь, ты рассердишься, Маша.

— Говори! На чём?

— На сиськах.

Он еле сдержал смех, когда Маша звякнула вилкой о тарелку и покраснела.

— Ах ты... Так, нечего тут стоять без дела! Лезь под стол, снимай мне носки и целуй мои ноги!

Он опустился на пол и прополз под стол, где осторожно снял носки с ног Маши и, поочерёдно поддерживая своими руками прекрасные ножки за пятки, стал их нежно целовать. Его пенис пополз вверх.

— Всё, хватит! — скомандовала Маша. Он натянул обратно носки, она встала из-за стола. — Вымоешь посуду и придёшь ко мне наверх, мне потребуется твоя помощь.

— Маша, можно я приду с веером?

— Что ещё за девчачьи глупости? Зачем тебе веер?

— Чтобы компенсировать отсутствие душа.

Маша не на шутку рассердилась. Он торжествовал.

— Болтун! Болтушка! Я, кажется, знаю, как я тебя накажу... Но это потом, а теперь я запрещаю тебе говорить без моего разрешения. Встать! Животом на стол, быстро. И ни звука у меня...

Он наклонился над столом, Маша схватила его за ошейник и ткнула лицом в скатерть, и приказала взяться руками за край стола. Потом вскользь ударила его своей расслабленной ладонью по ягодице. Это было необычное ощущение. Затем удары посыпались один за одним, и вскоре стали обжигать. Ему страсть как хотелось застонать, отчасти из-за любви к искусству, а отчасти и из-за боли, тем более что усталость у Маши, на которую он рассчитывал, всё не наступала. Она лупила его ровно, и он скоро почувствовал, что сил у неё хватит на гораздо большее, чем он предполагал. Это его проняло, как тогда в офисе. Он снова вынужден был признать её силу. И пришёл момент, когда он сдался и крикнул — не столько от боли, сколько от неизвестности, сколько эта боль и равномерная неустающая сила будет ещё продолжаться.

Маша остановилась.

— Пять плетей за нарушение молчания. И жду наверху.

Она пошла к лестнице. Он повернул голову и смотрел ей вслед жадными глазами, не в силах досыта насмотреться и налюбоваться её подтянутой фигуркой, чувствуя, как пенис бьётся о край стола.

Он медленно распрямился и занялся посудой. Потом посмотрел за окно, пощупал ошейник и направился наверх, к лучшей девушке на свете.

Маша встретила его радушно, усадила на стул, вытащенный на середину комнаты, и объяснила, что ей надо готовиться к зачёту по английскому языку.

— Поможешь мне диалоги повторить, а? Вот тебе учебник, просто читай за первое лицо, а я буду за второе, а ты проверяй, правильно ли я говорю.

Она склонилась над ним, показывая нужную страницу в учебнике. От неё веяло теплом и нежностью. Он положил ногу на ногу, откашлялся и прочёл свой текст.

Маша отошла к окну, настроилась и произнесла свои слова. Он посмотрел в упражнение — всё было верно.

Постепенно его захватил это процесс: Маша была неглупой актрисой, и играть с ней в драматические импровизации было довольно интересно. К тому же произношение у неё было явно британское, в отличие от его собственного дурного американского.

Два академических часа пролетели незаметн

о, когда из прихожей снизу раздался звонок.

От него не укрылось, как внимательно посмотрела на него Маша. Но он намеренно небрежно развалился на стуле и перелистывал книгу.

— Ко мне пришли гости, — наконец произнесла Маша. — Но не воображай, что я заставлю тебя в первый же день нам прислуживать. Нет; ты останешься здесь и будешь учиться молчать.

Маша извлекла откуда-то кляп в виде чёрного шара с ремешками, отняла у него учебник, заставила его открыть рот, вставила этот шар, а ремешки застегнула у него на шее.

— А то проголодался небось.

Он оценил её юмор и попытался рассмеяться, но только разбрызгал собственную слюну.

— Вон слюнки так и текут. — Она взялась за кольцо на его ошейнике и принудила его встать на колени посреди спальни. Он согнулся пополам от хохота, который не мог реализовать, и от того, как этот нереализованный хохот звучал. Он оценил новую пытку.

— Руки назад; если сойдёшь с места до моего прихода, угощу тебя пятью... нет, десятью плетьми.

Маша прикрыла дверь. Он услышал её шаги по лестнице, потом внизу на первом этаже возник незнакомый женский голос, Маша что-то ответила. Потом оба голоса стали приглушённей; похоже, общение переместилось в столовую.

Он стоял на коленях в центре освещённой комнаты, не в силах закрыть рот, растянутый кляпом. Из-за этого слюна стекала по подбородку ему на грудь. Он не решался стереть её рукой, хотя номинально его руки были свободны. Но приказ Маши непостижимым образом дисциплинировал его, он ощущал совершенно определённые координаты, в которых ему было хорошо. Гораздо лучше, чем раньше на свободе. Даже не то, чтобы лучше, а совсем по-другому. Маша дарила ему жизнь, свою и его. Замкнув его на ключ, она подарила ему истинный ключ. Она научила его ключу.

Голоса внизу опять стали слышны. Два женских голоса. Потом лестница оповестила его, что вверх поднимаются их обладательницы. Он затаил дыхание. Не может быть! Неужели Маша решится сейчас предать их игру публичности! Она ведь сущий Сорвиголова... Шаги медленно приближались, стали доноситься обрывки разговора.

— Ну знаешь... я и сама не хотела откликаться на приглашение...

— Ещё чего! Раз приглашают, надо ответить вежливо... по крайней мере, подготовить внешний вид.

Он оглядел спальню. Закрыть и подпереть дверь? Спрятаться в шкафу? Под кроватью? Дерзкая девчонка! Я её за это люблю... Приказала мне с места не сходить. Проверяет, что ли?

Голоса звучали прямо за дверью. В узкий просвет ему было видно платье бежевого цвета, очевидно гостьи. Он замер. Будь что будет! Пусть Маша отвечает...

— Да, ты права. Так что, покажешь мне своё новое платье?

— Моё новое платье? Оно мне очень нравится. Только сегодня его примерила — ничего себе, хорошенькое.

— С декольте?

— С декольте, и сзади вырез почти до попы, как раз по мне. Сидит, наверное, сейчас меня дожидается.

— Сидит?

— А? Да, сидит, как влитое, говорю.

Он сжал за спиной пальцы изо всех сил.

— Ну так войдём? У тебя там свет горит...

Дверь задрожала.

— Слушай, Ленка! Я и забыла совсем! Оно же у меня внизу! Что мы сюда пришли! Заговорила ты меня совсем. Пошли назад!

— Машка, тебя не поймёшь! То вверх, то вниз...

Платье Лены спорхнуло из проёма, её голос стал удаляться.

— Да, Лен, извини, совсем забыла! Спускайся, я тебя сейчас догоню, свет только погашу.

Маша в возбуждении влетела в комнату и, увидев его на месте, удовлетворённо улыбнулась.

— Молодец! — шепнула она и, порывисто наклонившись к нему, горячо поцеловала его в щёку. Он глубоко вздохнул.

Маша помедлила.

— Я хочу знать, какими словами ты меня называл, пока я стояла за дверью.

Он закрыл глаза. Когда он их снова открыл, он увидел, что Маша взяла с ночного столика старомодную чернильную ручку и развинчивает на ней крышку.

— Что ж, раз ты молчишь, попробую угадать сама. Встать! Спиной ко мне.

Он поднялся с колен и почувствовал, как между его лопаток заструились чернила. Он вспомнил совершенно давнюю игру, когда надо было угадывать буквы, которые писались пальцем на спине.

Впрочем, Маша уже заканчивала свои каллиграфические упражнения. Она вновь поставила его на колени, потрепала по щеке и выскочила за дверь, выключив свет.

В этом доме было тепло, он очень быстро привык к этой обстановке. Он как будто узнавал внутреннюю жизнь Маши, и оттого радостное ожидание всё новых открытий не покидало его. Мягкий сумрак окутывал его. День двигался к концу. Он уже не был таким белым листом, как с утра. Он нёс на себе письмена, которые не мог прочитать самостоятельно.

К нему зашла кошка, совсем чёрная, и в темноте потёрлась о него. Он расцепил руки и погладил её. Она походила кругами и выскользнула в коридор.

Проводив свою гостью, Маша вернулась к своему рабу. Он нравился ей всё больше и больше. Поначалу она опасалась доверять ему, ожидая, что всё пойдёт так же, как и с другими мужчинами до него, и она столкнётся с предательством, ложью и разочарованием. По сути, приглашая его в Лебяжье, она шла на риск, но жить иначе она просто не умела и не могла. Его поведение очень отличалось от того, что она видела ранее, и она наконец, получив от него желанное доверие, сама вздохнула полной грудью, хотя какая уж там грудь, ну да всё равно по полной. Она стала чувствовать радость, встречая его слегка восторженный взгляд, ей это нравилось, и ей было интересно общаться с ним.

Она сняла с него кляп и разрешила говорить. Он утёрся и попросил поцеловать ей руку.

— Нет, не разрешаю. Тебя надо держать в ежовых рукавицах. Ну да ладно! Сейчас пойдёшь у меня в душ, а потом я с тебя взыщу долги; надеюсь, ты не забыл?

Маша потянула его за ошейник.

Когда они пришли в ванную, Маша научила его, как отвернуть кран, чтобы вода в душе была чуть тёплая, и показала, откуда брать хозяйственное мыло.

Он приуныл и спросил про полотенце. Маша смерила его презрительным взглядом и дала, наконец, первую пощёчину. Он облизнул губы и опустился перед ней на колени.

— У тебя носовой платок есть? — спросила она его высокомерно.

— Да, — ответил он.

— Так я и знала! Прямо гимназистка какая-то... Будет тебе вместо полотенца. Быстро наверх за ним!

Он рванулся к двери, Маша дала ему вдогонку пинка. Когда он вернулся с платком, Маша сказала:

— На этот раз время не ограничиваю, можешь мыться, сколько влезет. И готовься к порке: тебе надо научиться расслабляться под плетью.

Она сняла с него ошейник и ушла на второй этаж. Он включил воду, как велено, но перед тем, как стать под прохладные струи, подошёл к зеркалу и стал вполоборота рассматривать свою спину. Наконец, он перевёл зеркальные чернильные буквы и расхохотался.

Там было написано «помой меня».

Когда он постучался и вошёл в спальню Маши, она была серьёзна и сосредоточенна.

— Уже готов? Сейчас ошейник вернём на его законное место... Ну пошли, выпорю тебя как следует. Наказывать я тебя буду в гостиной.

В гостиной она приказала ему поставить длинную деревянную скамью в середину комнаты. Он повиновался; Маша велела ему лечь на скамью кверху спиной.

— Запоминай этот порядок. Потом уже будешь готовить всё самостоятельно...

Она опустила плеть-многохвостку на его ягодицы, отчего у него сразу сделалась гусиная кожа. Она улыбнулась и провела хвостами плети по его телу. Он весь сжался.

— Нет, так не пойдёт. Давай расслабляйся!

Он не знал, что ему делать. Маша походила вокруг скамейки, встряхивая плетью в воздухе. Она размышляла.

— Расскажи, что ты подумал, когда впервые меня увидел.

Он закрыл глаза и ответил:

— Я подумал... Мне казалось, что ты кого-то ищешь, и мне всё время хотелось тебе сказать: «Найди меня!»

— Ты раньше подчинялся девушкам?

— Я не знал, что это такое. Я хотел этого, но боялся. Мне тяжело принимать решения самостоятельно, и я всегда был рад, когда девушка брала эту ответственность на себя, но... это так неестественно. Принято, чтобы молодой человек первый подходил к девушке; но для меня это всегда было невозможно, и я очень обрадовался, когда ты первая стала знакомиться со мной.

— Ты злишься на меня за то, что я тебя подчинила?

— Нет, Маша, я не злюсь! — он поднялся на локтях и впервые посмотрел ей в глаза. — Ты честный человек. Кроме того, ты делаешь то, что мне очень нравится. Я даже не понимаю, как ты можешь мне показывать мои собственные глубокие желания, если я их и сам не видел до сих пор. Я тебе доверяю.

— Я тебе тоже, — откликнулась Маша и слегка стегнула его по ягодицам. Он глубоко вздохнул и вновь закрыл глаза.

Маша удовлетворённо улыбнулась и ещё раз несильно протянула плетью по его коже. Она делала большие интервалы и била несильно.

Ритм упорядочил его переживания, он поддался ему и принимал плеть на своё тело, как земля принимала бы дождь. Он даже не заметил, как дождь зачастил и усилился.

Маша хлестала его уверенно. Она работала как кожевенник, заполучивший в свои руки новый материал и проверявший теперь его свойства и ценность.

Он вдруг ощутил, что его подхватила какая-то волна и несёт на себе. Какая-то зеркальная волна, потому что вместо боли он почувствовал наслаждение. Он не мог себе это объяснить, не мог понять, чем он заслужил такой приятный дар, но он знал, что рядом стоит Маша, и он хотел быть с ней и хотел быть открытым для неё.

Между тем Маша сделала паузу и взяла другую плеть, однохвостую. Первый же удар сменил впечатления: усилилась тяжесть и жёсткость. Кроме того, он вновь остро осознал всю унизительность своего положения — девчонка ритмично порола его, а он был всецело в её власти, во власти наслаждения, которое она ему навязывала. Или он сам желал этого наслаждения? А она просто угадывала его желание? Эти тяжёлые удары свидетельствовали о лихости руки, которая их наносила. Его пенис стал вставать. Он застонал.

Через некоторое время Маша сказала:

— Теперь считай свои пять ударов. Если собьёшься, начну заново.

И она с силой опустила плеть на его ягодицы. Он вскрикнул, наконец, от боли.

— Раз.

Затем его обжёг второй удар.

— Два.

Ему казалось до этого, что сбиться, считая пять ударов, попросту невозможно. И всё-таки он сбился, потому что волна не отпускала его, и он продолжал лететь на ней, и количество плетей казалось ему несущественным.

Маша выставила ему ещё пятёрку, обошла его и посмотрела в его сияющие глаза. Он приподнялся было, но было заметно, что расставаться со скамейкой ему ни капли не хочется. Она села, и он положил голову ей на колени. Она погладила его, у него пошли мурашки по телу. Они не говорили ни о чём, просто наслаждались друг другом. Он целовал ей руки.

Наконец, Маша зевнула и встала:

— Пора спать. Убирай скамейку, до следующего раза. И ко мне в спальню.

Она отправилась в ванную и вернулась оттуда облачённой в ночную рубашку до пят, с глухим воротом и длинными рукавами. Когда она вошла в спальню, он уже ждал её там, стоя на коленях. Он взглянул на неё и мгновенно низко опустил голову, изо всех сил борясь со смехом, не желая себя выдать. Маша порозовела и упрямо нахмурилась.

Она велела ему расстелить её старомодную железную кровать на высоких ножках.

— Спать будем вместе, а то я одна боюсь.

— Мы разве уместимся на такой кровати? — он критически осмотрел предполагаемое ложе любви и взбил подушку.

— Уместимся, — сказала Маша и достала из шкафа несколько цепей. — Я тебя только сначала закую в цепи, чтобы ты много не воображал.

— Тогда я точно буду много воображать.

— Молчать у меня. Сейчас я тебя приодену, а то надоел ты мне своим голым видом. — Она надела ему на руки и на ноги чёрные кожаные браслеты с застёжками и кольцами.

Она ходила вокруг него, как у рождественской ёлки, и навешивала цепи — сначала на ноги, потом на руки. Села на кровать с длинной цепью в руках и, полюбовавшись на своё творчество, осталась довольной:

— Златая цепь на дубе том,

И днём и ночью кот учёный

Всё ходит по цепи кругом.

Она отогнула матрас и положила цепь прямо на сетку, образованную металлическими шпильками, скреплёнными в виде ромбов. Концы цепи она пропустила между прутьями обеих спинок, так что они свободно легли на пол. Поправила матрас и сказала, указывая под кровать:

— Ну, котик, давай на место.

— Вниз, что ли? — Удивился он.

— Привыкай, ты теперь нижний.

Он проскользнул под кровать и лёг на паркет навзничь, рассматривая прекрасную старинную сетку и её многочисленные железные ромбы. Маша взяла два замка и поочерёдно присоединила его цепи посередине к концам длинной цепи.

— Ну-ка пошевелись. Сильней.

Он с удовольствием зазвенел цепями, натянув центральную цепь сначала к передней спинке, потом к задней. Маша в это время лежала сверху и проводила тестирование своей конструкции.

— Ага! Прекрасно. Если ночью станешь дёргаться или звенеть, или в туалет проситься, утром я тебе всыплю по первое число.

Она погасила свет и легла, но сразу свесила голову к нему вниз:

— Ты проголодался?

— Нет, только в последний раз, как ты меня выпорола, у меня возник жуткий аппетит. Как после секса.

— Дурак, — рассмеялась Маша, вскочила с кровати и выбежала из спальни, оставив дверь нараспашку.

Она вернулась через несколько минут и прилегла рядом с ним на паркет. Он увидел, что в руках у неё был стакан.

— Это молоко. Будешь?

— Буду.

Она оперлась на локоть и напоила его из своих рук.

— Спасибо, Машенька. Ты его подогрела, что ли?

— Ты мой любимый раб. — Она ещё посмотрела на него в потёмках, при слабом свете луны, потом подвинулась ближе и поцеловала в губы. Её язык резко скользнул ему внутрь, ощутил вкус молока и быстро вынырнул.

Маша поставила стакан на столик и улеглась в постель.

— Поэтому самоудовлетворением у меня не заниматься. Теперь за твоё наслаждение отвечаю я. Спокойной ночи, кот!

— Спокойной ночи, принцесса на горошине!

Он услышал, как Маша довольно засмеялась над ним, потом повернулась на подушке и ровно задышала.

Он шёпотом прочёл «отче наш», попросив Бога благословить его госпожу, и после этого сам довольно быстро заснул.

Сверху на него слетело белое пёрышко.

Он проснулся утром совершенно отдохнувшим и полным сил, с сильной эрекцией и радостным воспоминанием о вчерашних событиях. Первая мысль его была: «Маша!»

Он огляделся. Было солнечно и тепло. Дверь спальни была раскрыта. Ромбовидная сетка над ним была ровной. Он натянул свою цепь, и она легко подалась за его усилием. Он был один. Лёжа в окружении металлических прутьев, он представлял себя в клетке. Это его волновало. Цепи на его запястьях и щиколотках придавали его телу весомость и постоянно напоминали о его несвободе. Такое напоминание его радовало, потому что напоминало о Маше. Он подумал, что, кажется, счастлив и влюблён. Как обычно в таких ситуациях, он ожидал скорой боли и очередного расставания и мучения. Но отношения только начинались, и думать о страданиях не хотелось. Кроме того, отношения начинались очень уж откровенно; так глубоко в его душу не заглядывала ни одна женщина. Ни один мужчина.

Этот её поцелуй вчера... Ни одна женщина его так не целовала. Так властно и уверенно. Это было похоже на... Он запоздало попытался было захлопнуть створки памяти, но воспоминание о мужском поцелуе, пережитом однажды, уже поднялось со дна его души и развернулось перед ним. Он всегда держал его взаперти, потому что не знал, как к нему относиться, и постоянно чувствовал свою беззащитность перед такого рода вещами. Он глубоко вздохнул, перед его глазами вновь возникла вечерняя стена гостиницы на городской окраине у ботанического сада, цветущий куст сирени, и во мгле он был прижат к стене тем далёким голубоглазым человеком в безупречном костюме, а его собственные руки, бежевые рукава джемпера, оказались на плечах дорого костюма его неожиданного знакомца; и он впечатывал его в стену своим нетерпеливым поцелуем.

Яркая сцена ослепила и испугала его; зажмурившись он рванулся изо всех сил, куда-нибудь, лишь бы поскорее забыть и не видеть. Цепи звякнули все разом, как рында на корабле.

Мгновенно загрохотали ступеньки, и на капитанском мостике возник капитан с зубной щёткой во рту. Его любимый капитан.

Маша села на корточки перед ним и положила ладонь ему на лоб. Он открыл глаза:

— Маша!

— Угу, — отвечала она. Затем вытащила щётку изо рта и поинтересовалась, как ему спалось. Сама она уже была одета.

Она всегда боялась этих совместных утренних пробуждений, поэтому приучила себя вставать рано. Она не могла привыкнуть к той резкой перемене, которая происходила с мужчинами в постели с ней. После всего одной ночи она словно переставала существовать для мужчины, он словно переставал видеть её, её интересы, желания и идеи, а хладнокровно проходил сквозь неё и удивлялся, что ей это не нравилось. Поэтому вскоре Маша стала осваивать более весомые аргументы, чем слёзы или истерики, но, принося ей победу внешне, плети и цепи не могли утолить её внутренней жажды. Она встречалась с девушками, но её заинтересованность в отношениях была всегда выше, а девушки имели неистребимое свойство выходить замуж.

Она слушала рассказ своего раба о ночи, проведённой у неё на цепи, и не могла поверить, разглядывая его эрегированный пенис, что он действительно ей послушен настолько, что не помышляет о том, чтобы воспользоваться ею. У неё было чувство, будто с этого утра их отношения начались заново. Он никак не показывал ей, что вчера они были... м-м-м... определённым образом близки. Он был сдержан, вежлив и до некоторой степени даже скован, но в то же время она могла бы поклясться, что в его глазах, когда он вновь увидел её, вспыхнула радость.

У неё родилось подозрение, что он, кажется, действительно нуждается в её доминировании над ним. Она тряхнула головой и отогнала эту мысль. Она приучила себя быть реалисткой. И у неё был план, который она последовательно и властно осуществляла. Она освободила своего раба от цепей и браслетов, потом приказала ему застелить постель и убрать цепи в шкаф. Он повиновался.

Маша объявила ему, что повышает его статус, и выдала новую безопасную бритву (у неё нашлась только Vеnus) и новую зубную щётку (к которой она приложила настоящий старинный зубной порошок), и разрешила пользоваться нормальным мылом и нормальной температурой воды, а также нормальным полотенцем. Разомкнув ему ошейник, она отпустила его в туалет и ванную.

Он, намылив щёки мылом, брился, когда Маша пришла посмотреть на него. Она остановилась в дверном проёме, в белой футболке и брюках милитари, обвела его задумчивым взглядом, и удалилась.

Через пару минут она вернулась, таща стул, поставила его на пороге ванной и забралась на него с ногами. Она смотрела на него и словно обдумывала что-то. Наконец, произнесла:

— Люблю гладкую кожу. Ну-ка выбрей себе грудь, я хочу посмотреть, как это получится.

Он вздохнул и подчинился. Он повернулся к ней, и она осталась довольна его видом. И велела ему побрить подмышки. А вместе с ними и руки. Затем Маша приказала ему брить ноги.

Он намылил бёдра и икры, и, поочерёдно ставя ноги на край ванны, выбрил их бритвой до гладкости. По команде Маши он поворачивался в разные стороны, а она его внимательно рассматривала. Взяла бритву и несколькими уверенными штрихами на ягодицах и между ними довершила картину.

— Красота неописуемая. Только я ещё хочу тебя постричь под бикини. — Она взяла с полки ножницы, а его заставила сесть на стул и раздвинуть ноги.

Маша аккуратно выстригла ему над пенисом тонкую вертикальную полоску, а остальные волосы в паху намылила и сбрила.

После этого она разрешила ему душ, сказав, чтобы через пятнадцать минут он был наверху.

Когда он, более чем обнажённый, вошёл в спальню Маши, ожидая, что она наденет ему ошейник, его ждал сюрприз. Маша вновь напомнила ему, что повышает его статус.

— Я хочу, чтобы ты был моей служанкой.

Она развернула перед ним платье горничной, отличное платье чёрного бархата, в меру короткое, с белым передником с кружевами и белой кружевной оборкой с подкладки. Заложив руки назад, он удивлённо смотрел, а Маша махала перед ним платьем, задевая его щёки кружевами.

— Но начнём мы с тобой, как всегда, снизу, — она улыбнулась своей шутке, отложила платье в сторону и подошла к ночному столику, на котором лежал целый ворох дамского белья. Она быстро вытянула оттуда пару чёрных чулок и, сев в кресло, велела ему подойти. Он встал с колен и приблизился.

— Ставь свою ножку мне на колено. — Она медленно натянула чулок ему на ногу.

Он почувствовал волнующий холодок, а затем его поразило стягивающее ощущение. Это было похоже на ограничение свободы от цепей, только теперь оно стало ещё ближе к его телу и не отпускало его даже тогда, когда он не двигался. Маша надела ему второй чулок и нагнулась, чтобы вытянуть из-под столика пару чёрных остроносых туфель на каблуках.

— Какой у тебя размер ноги?

— 42.

— Мне очень тебя жаль. Потому что Ленка носит 41.

Она смотрела, как он надевает туфли.

— Маш, жмут ужасно.

— Я же сказала, что мне жаль... Ну-ка повернись! Пройдись... Теперь опять ко мне, — Маша вновь стала перебирать кружева на столике.

Она приподняла бюстгальтер, очень маленький, тоже с кружевами, и встала, чтобы обвить им его талию и застегнуть спереди на крючок. Потом сдвинула крючок назад, а ему показала, как просовывать руки в бретельки. После этого она подтянула бюстгальтер кверху и поправила спереди чашки.

— Ну вот, тема сисек закрыта, как я и обещала, — изрекла она со значением.

Почти по всему телу его теперь настигало стягивающее, сковывающее чувство. Это его волновало.

Маша

расстегнула пуговицы платья и помогла ему его надеть. Оправила подол, застегнула пуговицы.

— Ну просто барышня-крестьянка! Акулина! — Она отошла назад и хлопнула в ладоши.

— Здравствуйте, я ваша тётя, — обречённо протянул он и тоже растянул края подола, доходившего ему до середины бедра. — Был бы евреем, побили бы камнями...

— Если бы нашлись те, у кого нет греха, — отозвалась Маша. Потом прибавила: — Будешь ходить у меня без трусов, это я тебя так унижаю. Будешь меня обслуживать, как вчера, но не только...

Она вновь поставила его на колени и, взяв с волшебного столика тушь, накрасила ему ресницы; потом надела на него ошейник. Подняла его за подбородок и приказала, смотря прямо в глаза:

— Я хочу завтракать. Сделаешь мне манную кашу, омлет, чай и гренки. И стаканы забери отсюда и вымой. Поняла, Акулина?

— Да поняла, поняла, — ответил он, хлопая ресницами. Она позволила ему подняться и, когда он выходил из спальни с чашкой и стаканом, выпитыми давеча, крепко ударила его рукой по заду. Он улыбнулся на ходу.

Он был рад послужить Маше и вскоре уже приглашал её на завтрак. Она спустилась в столовую и села за стол, он стоял рядом; она приказала ему держать руки за спиной.

Потом Маша встала и велела ему через полчаса приходить наверх на порку.

Он заметил, что постепенно привык к наказаниям, хотя на этот раз госпожа поставила его коленями на стул, после чего бесцеремонно задрала подол и выпорола однохвосткой.

Потом она приказала ему достать из шкафа верёвку. Когда он передал её ей и стоял в ожидании, она сказала:

— Акулька, что ждёшь? Если я прошу у тебя верёвку, то, наверное, для того, чтобы тебя связывать! Поворачивайся спиной, протягивай руки! Или ты совсем дура?

— Совсем дура, — ответил он, смеясь.

— Раз дура, буду учить уму-разуму, — сказала Маша и приказала ему вновь принести однохвостку, которую засунула ему между зубов, чтобы он её держал, в то время как она удерживала один конец верёвки, а другим обматывала его запястья виток к витку. Она пропустила оба конца между рук и связала их.

Теперь он полулежал животом на стуле, а его связанные за спиной руки Маша протянула под спинкой с другой стороны и привязала сверху. Она опять завернула ему подол кверху и, вынув у него изо рта плеть, вытерла её рукоять о его щёки.

Удары были жгучими с самого начала, а поза крайне неудобная. Он стал извиваться, ноги его в туфлях скользили по полу. Он взвизгнул, потом заплакал.

— После каждого удара проси у меня прощенья за дерзость, — не обращая внимания на его слёзы, сказала Маша.

— Ай! Маша, прости меня за дерзость!... Прости, Маша!... Машенька, прости, пожалуйста-а!..

— Ну ладно, прощаю, — смилостивилась Маша и отвязала его от стула.

Он стоял перед ней на коленях со связанными за спиной руками, всей огненной поверхностью ягодиц ощущая бархат платья. На его лице разводами растекалась тушь.

Маша пристально рассматривала его, крылья её носа раздувались. Она спросила его свысока:

— Ну, Акулина, как ты хочешь отблагодарить твою госпожу?

Он молчал, хотел было попросить поцеловать ей руку, но по её горящим глазам понял, что она хочет услышать что-то другое.

— Отвечай! — И Маша ударила его по щеке, смешав оттенки чёрного, как на палитре, с алым.

— Я... Можно, я тебе доставлю удовольствие?

— Можно...

Он не вполне отдавал себе отчёт, что ему предстояло делать, а Маша между тем, как всегда быстро, сняла свои брюки и села в кресло. Она поманила его пальцами к себе, и у самого его лица стащила с себя трусы и раздвинула ноги.

— Ну, доставляй мне удовольствие.

Он, догадавшись, наклонился к её половым губам и поцеловал их. Потом начал их лизать.

Поначалу Маша была равнодушна ко всем его усилиям, и он даже заподозрил было... Но постепенно лицо её стало пламенным, она схватила его за волосы и принялась сама тереться о его язык, потом толкнула его на пол, он упал навзничь, а она опустилась своей щелью ему на лицо и ритмично заработала тазом. У него было чувство, будто она его ебёт в рот. У него заболел язык, и тут Маша бурно кончила, откинувшись ему на грудь, раскидав ноги вокруг его головы, застонав.

Отдохнув, она поднялась с него и потрепала его, улыбаясь, по щеке. Оделась и развязала ему руки.

— Маша, а мне можно кончить?

— Нет. Это я решаю, когда тебе кончать.

Он был отправлен на кухню варить суп к обеду. Маша разрешила ему перекусить.

— Найдёшь там в холодильнике варёную говядину, можешь её есть с чёрным хлебом. Читал в школе про Рахметова?

— Вестимо.

— Вот и молодец. Что делать? Он ещё и на гвоздях спал, посмотрим, что тут сделать для тебя...

Суп был готов, когда Маша появилась на кухне.

— Ну что, готово? Пойдёшь сейчас со мной гулять перед обедом, только умойся, а то как шлюха выглядишь.

Она заметила, как он затрепетал, и разрешила его сомнения:

— Можешь переодеться в штатское.

Он бросился к её ногам и стал их целовать. Она удовлетворённо улыбалась, глядя сверху.

Они вышли из дома и пошли по улице, ведущей к заливу. Погода то и дело менялась, солнце то ярко заливало всю картину, то пряталось в тучи, быстро бежавшие над городом. Деревья едва покачивались от ветра.

Он вдохнул воздух полной грудью. Маша шла упругой походкой и рассказывала ему про Шереметева.

Чем ближе к заливу, тем холоднее и ветреней становилось, тем чаще встречались обледенелые участки на дороге.

Они пошли через рощу, когда он попросил у Маши разрешения пойти в туалет.

— Нет. Терпи у меня, — и она стала задавать ему искусствоведческие вопросы, предполагавшие обстоятельные и подробные ответы.

Наконец, когда он уже готов был признать победу троянцев над греками, лишь бы вымолить себе увольнительную, Маша разрешила ему. Он прыгнул к ближайшему дереву, и, расстегнув ширинку, отлил на обледеневший ствол.

— Что-то низко пошло, — прокомментировала из-за его плеча Маша. — А выше можешь?

Он поднял струю выше.

Маша стала рядом, тоже расстегнула ширинку, расставила ноги, откинула корпус назад, и придерживая половые губы у основания, пописала на то же дерево, но выше него.

Прикинув силу ветра, он не рискнул забираться вверх, и вскоре застегнулся.

Маша с гордым видом сравнила отметки на дереве и, зачерпнув снега, растёрла свои руки.

— Давай свой платок, мне нужно руки вытереть!

Он протянул ей свой носовой платок.

— Маша, это платье горничной, оно... Это ведь тебе Лена дала?

— Много будешь знать, скоро состаришься. Мы поменялись. Она мне платье горничной, а я ей — своё вечернее, я всё равно такие не ношу.

Она повернулась в сторону покрытого льдом залива, где виднелись заиндевевшие деревья и камни. Её ресницы покрывал иней. Выбивавшиеся из-под шапки пряди волос тоже были в пёрышках инея.

— Пошли на Лондонскую отмель!

— При чём тут Лондон? Тут и до Петербурга-то неблизко...

— Корабль так назывался, «Лондон». Затонул у этих берегов. После этого Пётр приказал устроить здесь школу лоцманов. У лоцманов уже никто не тонул...

Вернувшись домой, они пообедали. Маша захотела устроить совместный обед и позволила ему поставить свою тарелку под стол и есть у её ног на полу. При этом оба вели оживлённую дискуссию о навигационно-оборонительных сооружениях Финского залива. Он показал полную несостоятельность взглядов Маши на боевые возможности кронштадтских фортов.

— Ну и что! — ответила та сверху. — Зато я могу тебя заставить лизать мне жопу, а ты меня — нет.

— Нет, Маша. Это я могу себе позволить лизать твою жопу, а ты себе мою — нет. Ты ограничена в возможностях.

Сверху по направлению на его голос полетел машин кулак. Он увернулся, потом схватил её руку и поцеловал. Кулак разжался, Маша принимала его страстные поцелуи и молчала.

Остаток дня был заполнен уборкой всего дома, чтением с колен модного английского автора и благожелательным слушанием с кресла, романтическим ужином при свечах в руках Акулины, ванной с лавандой и душем с розовыми ягодицами, поркой на скамье в одних чулках, и покрыванием рук Маши бесчисленными поцелуями.

Маша осознала, что влюбляется в него. Она то и дело в течение дня бегала на кухню, где подбиралась к нему сзади, прижималась, поднимала подол и лапала его ягодицы, щупала его пенис, шарила по всему телу под платьем. Держа его за ошейник, кусала его за мочку уха и пьянела.

Под конец он был вновь обнажён и прикован к кровати навзничь на полу. В полумраке Маша долго лежала, склонив голову вниз и глядя ему в лицо. Оба молчали, боясь начать разговор, к которому вело всё их предыдущее общение. Маша вдруг решилась:

— Ты не считаешь меня извращённой натурой?

— Нет.

— Ты был такой невинный, когда мы познакомились. Я чувствую себя соблазнителем.

— Не чувствуй. Ты единственная увидела, какой я внутри. Если бы не ты, я бы так и погиб, не узнав самого себя.

— Тебе нравится то, что ты узнал о самом себе?

— Нравится — не нравится, спи, моя красавица...

— С тобой уснёшь! — Маша слетела с кровати, её рукава взметнулись, как крылья, и она залезла к нему, улёгшись на нём сверху.

— Тебе же нравится то, что ты узнала обо мне? — у него сел голос.

— Да. — Она мягко взялась кончиками пальцев за его соски. — Но ведь я же садистка, я же не могу так просто ебаться, мне надо помучить.

— Удивительное совпадение! А я... — в это время Маша своими сильными пальцами выкрутила его соски, и он застонал, — ... а я вот мазохист, мне нужно помучиться, прежде чем ебаться.

Маша так ёрзала лёжа на нём сверху, что его пенис напрягся и стал биться ей в бедро. Не обращая на него внимания, она предложила:

— Тогда давай сравним, кто из нас как целует другого в грудь. Я — вот так, — и она, свернувшись на нём калачиком, провела языком по его соскам, потом поочерёдно засосала их сильно сжатыми губами, и напоследок впилась в них зубами.

— Ах, Маша, я сейчас кончу...

— Не смей без моего разрешения. Терпи, понял? — Маша отползла в сторону и стащила с себя ночную рубашку, а потом вернулась и оседлала его, взяв его пенис в свой тугой и влажный плен. Круг замкнулся, и все его члены были усмирены.

— Теперь ты, — прошептала Маша, склонившись к нему своей грудкой, опираясь локтями о паркет.

Целуя её грудь, он внезапно осознал, что делает это тем нежнее и сокровеннее, чем более жестоко она обращалась с ним накануне. И он желал и того, и другого. Он нуждался в Маше.

Между тем Маша объезжала его; несмотря на узкое подкроватное пространство, она делала это резкими и властными толчками, по-настоящему ебала его. Она задавала ему ритм, навязывала ощущения, влекла его за собой, не оставляла, но и не давала вырваться вперёд. Несколько раз она отпускала его и приказывала остыть, пока не добилась полного подчинения.

В награду она разрешила ему впервые кончить. Цепи зазвенели.

Маша пристально смотрела на него, потом велела считать оргазмы.

— Если собьёшься, — улыбнулась она у самого его лица, — я дам тебе пятьдесят плетей.

Он сбился со счёта.

Они кончали одновременно, целовались и снова ебались.

— Я тебя люблю, — сказала Маша.

— А я люблю тебя, — сказал он.

Забрезжил рассвет. Маша в счастливом изнеможении покоилась у него на груди и следила за стрелками настенных часов.

Выходные кончились, надо было ехать на работу. Маша с усилием оторвалась от него и пошла за ключом.

Когда она повернулась к нему спиной, он ужаснулся: её плечи и лопатки были покрыты багровыми кровоподтёками в виде ромбов.

Они приехали на работу вместе, и начальник, давно размышлявший, каким образом сплотить для выполнения крайне нужного проекта этих постоянно конфликтующих двоих, сказал себе одобрительно:

— Да у них уже всё слажено.