Какие мечты могут прийти в голову

Whаt Drеаms Mаy соmе от ThаtNеwGuy

***********************************************

12:27 ночи.

Не могу поверить, что он на самом деле спит рядом со мной.

Всего шесть недель назад мы встретились в самом банальном месте: на лекции аспирантов об использовании электронной микроскопии в изучении деформации пластика.

Его улыбка озарила комнату, а от его ямочек у меня затряслись коленки. Я наблюдала за ним весь семестр, но была слишком застенчива, чтобы что-то говорить. И вдруг он появился после занятий и спросил, не хочу ли я выпить кофе.

Мы много болтали о том, как он провел год в Перу, преподавая английский как иностранный, какой это был потрясающий опыт, и как это просто испортило для него американский кофе. И все же мы – здесь. Пьем кофе. В Stаrbuсks. В Америке.

Большую часть разговора вел он, и я была ему благодарна за это. Ужасно люблю светские беседы, особенно когда нервничаю, поэтому с удовольствием слушала, как он рассказывал мне все о Перу, неправильно произнося одно испанское слово за другим с уверенностью тореро.

Секс был ослепительным, таким, каким может быть только новый секс. Когда он делал мне куни в первый раз, я кончила так сильно, что думала, потеряю сознание.

Мне до сих пор трудно поверить в то, как быстро все случилось. Кажется, только вчера я вожделела его издалека и сетовала на то, что никогда не наберусь смелости к нему подойти.

А теперь мы вместе в его постели. Он крепко спит, положив руку мне на бок. Его волосы, взъерошенные после секса, торчат во все стороны, и почему-то это делает его еще более очаровательным. Он такой уютный под этим пышным пуховым одеялом. Он абсолютно доволен, ему нет дела до всего на свете.

И он храпит.

Так. Блядь. Громко.

***

12:33 ночи.

Я не собиралась оставаться на ночь. Я за то, чтобы все было несерьезно. Если я собираюсь сделать себе имя в этой программе, у меня нет времени на что-то серьезное.

Но у меня всегда были проблемы с избеганием конфликтов. Я бегу как от чумы от даже слегка некомфортных разговоров. Это что-то вроде моего криптонита. Если я заказываю стейк слабой прожарки, а его приносят на стол почти прожаренным, я съем с краев и скажу, что не так уж голодна, только чтобы не просить официанта забрать его обратно. Если кто-то не справляется с групповым проектом, я лучше сделаю дополнительную работу сама, чем буду говорить с ленивым бездельником о том, чтобы он больше работал. Я патологическая подхалимка. Это отстой.

Поэтому, когда Брэд попросил меня прийти к нему в квартиру, чтобы подготовиться к завтрашнему экзамену, я согласилась, хотя все, чего я хотела, это оставаться дома и заниматься самостоятельно. Правда в том, что ему требовалась дополнительная помощь. И, как бы глупо это ни звучало, я чувствовала себя в некотором роде обязанной, поскольку отчасти причиной, по которой он пренебрегал учебой, были мои неотразимые чары.

Так что, я пришла, мы заказали курицу тандури и самосу, немного позанимались и занялись сексом. Затем, ни с того ни с сего, он попросил меня остаться на ночь.

Ты справишься, – подумала я про себя. – Просто скажи, что тебе необходимо хорошо выспаться перед экзаменом, и вежливо откажись. Он поймет. А еще лучше – пошути. Скажи, что не уверена, что сможешь держать себя в руках, поэтому поход домой – единственный способ обеспечить вам обоим качественный сон. Просто скажи «нет». Прямо сейчас. Сделай это.

– Я с удовольствием останусь.

Боже, я себя ненавижу.

***

1:12 ночи.

Я закрываю глаза, расслабляюсь на подушке и делаю все возможное, чтобы отгородиться от шума. Прошлой ночью я тоже не спала, занималась, и надеюсь, что дальше моя усталость возьмет верх.

Но этого не происходит.

Вместо этого шум, доносящийся из отверстия его лица, кажется, становится все громче. Как будто его храп набирает силу от моего растущего разочарования, словно ураган, усиливающийся от теплых вод Карибского моря.

В его двухкомнатной квартире нет других вариантов для сна, кроме старого дивана, громоздкого и отвратительного. Я думаю о том, чтобы вставить наушники, но батарея моего телефона почти села, а зарядного устройства с собой нет. Я могла бы поехать к себе домой, но сейчас идет снег, и я не хочу рисковать на дороге.

Я смотрю на его рыбью пасть. Всего несколько часов назад он казался таким привлекательным для поцелуев, особенно когда его губы искривлялись в озорной улыбке, после того как он говорил что-то непристойное. Сейчас, когда его глаза закрыты, а мышцы расслаблены, те же губы напоминают край мокрой, булькающей смоляной ямы, извергающей ядовитые испарения.

Нормальный человек разбудил бы его, сказал, что он храпит, и попросил бы его принять другую позу. Я – не нормальный человек. Мысль о таком простом разговоре приводит меня в ужас. У меня есть миллион причин, и все они глупые: Я не хочу ранить его чувства. Не хочу показаться высокомерной. Не хочу показаться эгоистичной, нарушая его покой перед экзаменом.

Это кошмар.

На самом деле, кошмар был бы предпочтительнее. По крайней мере, тогда бы я хоть спала.

***

1:54 ночи.

Мой план прост: разбудить его, чтобы я смогла заснуть. Когда я в отключке, то сплю довольно крепко, и не думаю, что его храп будет мне мешать. Фокус в том, чтобы заставить его прекратить, а затем провалиться в сон, пока он не начал снова.

Я начинаю с кашля. Сначала тихо, но потом все громче и громче, пока, в конце концов, не возникает ощущение, что я могу повредить голосовые связки.

Он не шевелится. Хуже того, я уже проснулась, и у меня болит горло.

Я переключаюсь на пинок ногой по его голени. Его нога тяжелая и почти не дрожит. Я бью сильнее. Ничего.

Я смотрю на него, надеясь, что жара от моего кипящего взгляда будет достаточно, чтобы он проснулся. Но это не так. Он счастливо похрапывает.

Я прижимаю ноготь среднего пальца к подушечке большого и медленно подношу его к его лицу. Я чувствую его горячее дыхание на моем запястье. Делаю паузу над своей целью, проверяя, все ли выстроено правильно, а затем сильно щелкаю его по кончику носа.

Храп прекращается. Я засовываю руку под подушку, зажмуриваю глаза и притворяюсь, что сплю. Я чувствую, как его вес на матрасе смещается, и открываю глаза достаточно широко, чтобы увидеть, что он сидит и трет нос, на его лице растерянное выражение.

Вот он, мой шанс. Я опускаюсь на матрас, желая погрузиться в его мягкие глубины. Я сосредоочиваюсь на приятной тяжести пледа надо мной и прохладном прикосновении подушки к моей щеке. Все идеально. Как раз в тот момент, когда я чувствую, что погружаюсь в бессознательное состояние, его вес снова смещается, и он откидывается на спину.

Когда его тело затихает, мое становится беспокойным. Мой мозг уже предвкушает этот ужасный звук. Я чувствую, как ускользает эта золотая возможность. Я должна заснуть. Сейчас же. Прямо сейчас.

– Сссннрргггггггххх...

Ублюдок.

***

2:38 ночи.

Меня всегда восхищало, как под стрессом все меняется.

Резинка эластична; растяни ее, и она деформируется, пока не уберешь приложенную силу, после чего она возвращается к своей первоначальной форме. Жевательная резинка пластична; если ее растянуть, она тоже деформируется, но сохраняет свою новую форму даже после снятия приложенной силы. Но приложите достаточное напряжение к резинке или жевательной резинке, и они обе порвутся.

Я упоминаю обо всем этом исключительно для того, чтобы проиллюстрировать свою страсть к изучению материаловедения, а вовсе не в качестве тонко завуалированной метафоры того, как под воздействием стресса могут интересным образом меняться также и люди.

Прямо сейчас каждый его фыркающий, заикающийся вдох усиливает напряжение в моем теле. Я чувствую, как меня растягивают. Мне необходимо снять напряжение. Если так будет продолжаться дольше, я сорвусь.

Но у меня есть план.

Я переворачиваюсь на спину, закрываю глаза и просовываю руку между ног. Приходится потрудиться, чтобы заставить себя начать. Я пытаюсь вспомнить ощущения его рук на моей груди, давление его языка на мой клитор, похоть в его глазах, когда он проникает в меня. Моя киска начинает увлажняться.

Я делаю паузу, чтобы приподнять бедра и снять нижнее трусики. Еще через несколько минут я готова. Я переворачиваюсь на бок и кладу руку на его трусы. Я легонько поглаживаю его через ткань и вскоре чувствую, как он твердеет под моей ладонью.

Я наблюдаю за его лицом. Он все еще спит, но храп уже прекратился. Я просовываю руку под пояс его трусов и смыкаю пальцы вокруг его ствола. Я глажу его сильнее, и его глаза открываются. Он смотрит на меня, и я улыбаюсь ему своей самой соблазнительной улыбкой.

Это – все что нужно. Он притягивает меня к себе и прижимается своими губами к моим. Его руки – в моих волосах, его язык – в моем рту, горячий и желанный.

Он откидывает плед, а я стягиваю с него боксеры. Его член высвобождается, и я беру его в рот, пока он ищет на тумбочке презерватив. Я надеваю его и сажусь на него, застонав, когда он погружается в меня.

Я поднимаю руки, и он снимает футболку, которую дал мне для сна, затем наклоняюсь вперед, чтобы он мог взять в рот мою грудь. Я вскидываю бедра, упираясь клитором в его лобок. Он перемещает свои руки к моей попке, но позволяет мне задавать темп.

Я чувствую, как нарастает оргазм, и двигаюсь быстрее, направляя все свое накопившееся разочарование на нашу связь. Он двигается со мной в идеальном ритме, и я чувствую, что волна вот-вот нахлынет.

Я смотрю вниз и вижу похоть в его глазах, смотрящих так, словно он хочет меня поглотить, и понимаю, что он почти у цели. Я двигаюсь с еще большим отчаянием, подгоняя его к финишу, но он меня опережает. Я чувствую, как он напрягся и выгнулся дугой вверх. Он глубоко входит в меня и держит мои бедра неподвижно, кончая.

Я наклоняюсь и настоятельно целую его, но он полностью выдохся и лишь наполовину заинтересован в том, чтобы поцеловать меня в ответ. Я продолжаю тереться об него, но он слишком быстро размягчается. Это бесполезно.

– Прости, – говорит он, – не смог удержаться. Ты просто такая сексуальная.

– Все в порядке, – лгу я.

– Ты кончила?

– Ну, мне было очень приятно, но, может быть, ты мог бы, ну, знаешь, сделать то, что делал раньше? – спрашиваю я, улыбаясь при воспоминании о том, как он прижимается ртом к моему телу.

– Я бы сделал, детка, но так устал. Если бы не этот дурацкий экзамен завтра... – он прерывается. Возможно, он уловил на моем лице шок и разочарование, потому что добавляет:

– Я заглажу свою вину завтра, хорошо? Обещаю.

Он целует меня в макушку, и на этом все.

Через несколько минут мы – снова под одеялом. Он крепко спит на спине, счастливый и довольный.

Это должна была быть я. Расслабившись и выплеснув весь свой гнев и разочарование, я должна была мгновенно задремать, прежде чем он успеет хоть пикнуть. Я его ненавижу.

По крайней мере, он не храпит. Пока.

Я закрываю глаза и пытаюсь успокоить свой разум, но теперь мое тело вибрирует от неудовлетворенной потребности. Вместо того чтобы снять напряжение, как я надеялась, моя маленькая авантюра по соблазнению утроила его.

Я не знаю, что делать. Попробовать ли мне помастурбировать, чтобы снять напряжение? Или я должна признать свой проигрыш и попытаться заставить свое тело заснуть?

Моя нерешительность приводит меня в ярость. Я на взводе, и каждая ускользающая драгоценная секунда тишины только злит меня еще больше.

Ладно. Я в таком состоянии мне не заснуть, так что, буду надеяться, что у меня достаточно времени, чтобы уснуть до того, как...

Нет. Слишком поздно.

***

3:06 утра.

Если долго прислушиваться, в его храпе появляется приятный ритм. Сразу после вдоха и перед выдохом возникает многозначительная пауза, наполненная прекрасной тишиной. И каждый десятый вдох или около того, после выдоха следует гораздо более длинная пауза, за которой следует внезапный, громкий вдох.

Во время этой длинной паузы он фактически вообще не дышит. Я уверена, что это – апноэ сна. И думаю, что апноэ сна может быть смертельным. От него умирают люди. Прямо во сне. И, забавный факт, когда они умирают, то больше не шумят.

Я обнаружила, что жду каждой из этих длинных пауз с почти детским волнением. Что, если он просто, ну, знаете, перестанет дышать? Разве это не было бы удивительным?

То есть, может быть, удивительно – это не совсем верное слово, но это было бы что-то.

Во время каждой долгой паузы я беззвучно читаю в голове простую молитву:

– Пожалуйста, перестань дышать, пожалуйста, перестань дышать, пожалуйста, перестань...

Потом он начинает дышать и все портит.

Я не хочу, чтобы он умер. Я – не чудовище. Просто хочу, чтобы он больше не дышал. Это же справедливо, правда?

Это действительно было бы идеальным решением для человека, избегающего конфликтов, как я. Проблема просто как бы... исчезает. Навсегда. И мне не придется рисковать выглядеть плохим парнем или ранить чьи-то чувства. Это – беспроигрышный вариант! Ладно, может быть, в этом сценарии только одна победа. Одна победа и одна смерть. Но меня устроит то, что я могу получить в данный момент.

***

3:25 утра.

Не помню точную цитату, но кто-то однажды сказал, что настоящая любовь означает любить кого-то не вопреки его недостаткам, а благодаря им.

Я думала, что это – самая глубокая и романтичная вещь, которую я когда-либо слышала. Это и впрямь меня задело, идея любить и принимать кого-то – целиком – таким, какой он есть, и не просто терпеть, а лелеять его причуды и недостатки. Какое прекрасное понятие.

Жаль, что не могу вспомнить, кто это сказал. Потому что если бы помнила, я бы сейчас поехала к нему домой и под дулом пистолета затащила бы его в эту кровать.

Затем я бы привязала его и заставила слушать храп Брэда столько, сколько потребовалось, чтобы сломать его. Когда это произойдет, я увижу в его глазах,. В его взгляде будет невысказанное извинение, признание ошеломляющей глупости слов, которые он когда-то произнес, и настоятельная просьба прекратить страдания.

Я буду справедливой и милосердной, и он будет мне благодарен за это. Когда подушка опустится на его нос и рот, он примет ее как старого друга.

Затем я выйду в мир и найду свою настоящую любовь. Мужчину, который захочет провести со мной остаток своей жизни. Мужчину, который будет дорожить мной. Мужчину, который полюбит меня, не несмотря на то, что я задушила подушкой незнакомца, а благодаря этому.

***

3:41 утра.

Его лицо заставляет меня захихикать.

Я нахожусь на том странном перекрестке изнеможения и отчаяния, когда все становится смешным.

И прямо сейчас его тупое, засасывающее воздух лицо чертовски смешно.

Я так стараюсь подавить свой смех, что кровать дрожит. Как это его не разбудило?

Особенно громкое фырканье сотрясает все его тело, как мини-припадок, и я теряю контроль. По моим щекам текут слезы. Я не могу дышать. Я сейчас описаюсь. Прямо здесь, в его постели.

В какой-то момент во время приступа неконтролируемого смеха я замечаю странный звук. Сначала я не могу его определить. Потом вспоминаю, как он называется. Тишина.

Я смотрю на Брэда. Его рот все еще открыт, но он дышит как обычный человек, а не горный тролль.

Проходит минута. Потом две. Отсутствие звуков жутковато.

Мой смех затихает, когда меня охватывает серьезность момента. Я стараюсь не поддаваться ему, но в мою душу снова просачивается струйка надежды.

Я расслабляю на матрасе тело как оно есть, не решаясь шевельнуть конечностями. Мои щеки все еще мокры от слез, но я их не вытираю.

Я замедляю дыхание.

Я закрываю глаза...

Он начинает храпеть.

***

3:58 утра.

Знаешь, что смешно?

Ничего.

Ничто не смешно. И никогда больше не будет ничего смешного.

Жизнь – это бездонный океан боли, за которым следует вечность черноты.

Когда ребенком я была в церкви, наш священник рассказывал нам о достопочтенном Беде. Я запомнила это имя, потому что оно звучало так странно. Почему единственные люди, к именам которых прилагается какое-то прозвище, – это святые и серийные убийцы? Достопочтенный Беда. Джек Потрошитель. Сомневающийся Томас. Странно.

Так или иначе, старина Беда однажды написал, что жизнь на земле похожа на полет воробья через бражный зал холодной зимней ночью. Пока воробей не влетел в бражный зал, там – только чернота. Затем воробей влетает в окно и это вроде: «Эй! Тепло. Свет. Музыка. Вкусные запахи. Это потрясающе!»

Не успел он опомниться, как вылетел в другое окно и снова погрузился в темноту. Это короткое время в бражном зале – жизнь, говорил Беда, и мы не знаем, что будет в вечности до или после, поэтому должны дорожить ею.

Это пронзительная метафора, но думаю, что она немного не соответствует действительности.

Это больше похоже на следующее: Воробей влетает через открытое окно в холодную, темную квартиру и пролетает над бесформенным телом какого-то спящего монстра, издающего самый отвратительный звук в мире. Воробей смотрит вниз и спрашивает: «Что это за хрень?», и так отвлекается, что врезается в противоположную стену, ломает себе шею и падает на пол – парализованный, но не мертвый – и вынужден лежать и слушать этот непрекращающийся шум, снова и снова, не в силах пошевелиться и не в силах заставить его прекратиться, пока энтропия и время, наконец, не сговорятся, чтобы положить конец его страданиям.

Такова жизнь, Беда-подобного.

***

4:10 утра.

Мои зубы кажутся отвратительными. Я всегда чищу их перед сном. Всегда. Но я не планировала оставаться на ночь, а значит, не взяла с собой зубную щетку, и значит, не почистила зубы, а стало быть, зубы чувствуются чертовски отвратительными.

Даже если бы он сейчас перестал храпеть, не думаю, что смогла бы заснуть с запущенными, отвратительными зубами.

Может, у него есть запасная зубная щетка? Я сбрасываю одеяло и иду по коридору в сторону ванной. Я наступаю на что-то острое и вскрикиваю от боли. Его ремень, тот самый, что я сорвала с него этим вечером в более счастливые времена, валяется на полу. Штырь пряжки торчит прямо вверх. Я со злостью пинаю его в сторону стены и, прихрамывая, проделываю остаток пути до ванной.

Храп Брэда с каждым шагом дразнит меня. Ни мой крик боли, ни мои издевательства над его невинным ремнем не смогли его разбудить. Он невосприимчив к любому шуму, как какой-то дремлющий супергерой.

Удивительно, но в ванной у него есть запасная зубная щетка, все еще в упаковке, вероятно, с визита в стоматологический кабинет. Слава Богу.

Я срываю упаковку, производя при этом столько шума, сколько могу. Сердито чищу зубы, словно пытаясь наказать свой рот за его постоянное нежелание высказаться и просто говорить людям «нет». Получите за это, десны.

Мне нужно прополоскать рот. На краю раковины стоит твердый пластиковый стаканчик. Я тянусь за ним, но случайно сбиваю его в раковину, где она гремит, создавая удивительный грохот.

Инстинктивно я пытаюсь подхватить его, но в моем сонном состоянии мне удается лишь выбить его из раковины на кафельный пол, где он гремит еще сильнее, подпрыгивая и танцуя по холодной плитке, как петарда.

Вместо того чтобы попытаться схватить его, я просто улыбаюсь и наблюдаю. Посмотрим, как он будет спать. В конце концов, он покачивается до полной останавливки.

– Эми? Ты в порядке? – Голос Брэда звучит обеспокоенно. Это мило, и я чувствую, как мой гнев начинает понемногу утихать.

– Да. Просто опрокинула стакан. Прости.

– Ничего страшного. – Он зевает. – Может быть, просто, знаешь, постарайся немного потише. Завтра экзамен и все такое.

Потише? Моя ярость разгорается в ослепительный огненный шар. Он что, только что попросил меня быть потише? И напомнил мне, что завтра экзамен?

– У тебя есть бритва? – спрашиваю я.

– Что? – ворчливо спрашивает он. Этот ублюдок снова почти спит.

– Бритва. У тебя есть бритва? – повторяю я, растягивая слова, произнося их, как будто говорю с ребенком.

– За зеркалом, – полупробормотал он.

Он даже не спрашивает, для чего она. И это хорошо, потому что я собираюсь превратить конец его зубной щетки в заточку.

Затем я, хромая, вернусь в его комнату и встану над ним, с зубной щеткой в руке. Я буду звать его по имени, пока он не проснется, и последнее, что он увидит, это меня, маниакально улыбающуюся с пеной у рта от несмытой зубной пасты, когда я вонзаю заточенную зубную щетку прямо ему в шею.

***

4:16 утра.

Моя ярость приносит с собой внезапную ясность. Она обрушивается на меня как холодная вода, которую я выливаю из рук, зажатых под раковиной в ванной.

Это моя проблема, а не его. Если я просто его разбужу, что мне следовало сделать давно, он извинится и, возможно, предложит перебраться на диван или еще куда-нибудь.

Я так переполнена гневом, что нет места для беспокойства о том, как вежливо это сформулировать или как он может отреагировать. Я собираюсь это сделать. Собираюсь противостоять ему.

Я чувствую прилив бодрости. Это дает мне силы осознать, что я могу преодолеть свои калечащие, пожизненные проблемы избегания конфликтов, просто доведя себя до убийственной ярости. Я должна написать книгу по самопомощи.

Я иду из ванной обратно в спальню и трясу его за плечо.

– Брэд. Брэд!

– А?

– Ты храпишь.

– Правда?

– Да. И это не дает мне спать. Всю ночь.

– Ох. Прости, – говорит он. Но в его голосе нет сожаления. Он просто говорит так, будто хочет, чтобы я замолчала.

– Не волнуйся, – продолжает он, зевая и перекатываясь к центру кровати, – ты к этому привыкнешь. Тебе просто... нужно... как бы... отстроиться от этого...

Его слова обрываются, так как на середине фразы он засыпает.

Я думаю вернуться за зубной щеткой. Уверена, что смогу убедить присяжных в том, что это было оправданное убийство. Может быть, даже получу крутое прозвище.

***

4:22 утра.

Он все еще жив. Пока что. Я струсила.

Я стою над ним, но вместо ножа держу чашку с теплой водой. Она настолько близка к температуре тела, насколько я смогла ее сделать. Я знаю, что это – дерьмовый выход из ситуации, но мне все равно.

Идея возникла из-за моего приступа хихиканья в начале ночи. Я чуть не описалась. Это было бы неловко, не так ли?

Я подхожу к своей стороне кровати и откидываю плед. Опускаю чашку к матрасу и начинаю лить воду примерно в пятнадцати сантиметрах от его промежности. Мокрый круг распространяется наружу, затемняя простыню и, благодаря магии капиллярного действия, пропитывая ткань спереди его боксеров. Вода достаточно теплая, чтобы он ничего даже не заметил.

Я возвращаю чашку в ванную, затем быстро перебираюсь на свою сторону кровати, где все еще сухо.

Я жду несколько минут, затем сажусь и сдвигаю плед на его талию.

Я сужаю глаза, прищуриваясь, как будто спала, и изо всех сил стараюсь говорить так, будто я наполовину проснулась.

– Брэд? Брэд? – трясу я его, пока он не приходит в себя.

– Серьезно? – вздыхает он. – В чем дело? – его голос звучит раздраженно.

– Почему матрас мокрый?

– Что?

– Матрас, – указываю я на темный круг в центре кровати. – Он мокрый.

Он садится и отодвигает плед дальше вниз. Смотрит на мокрое пятно и несколько мгновений выглядит совершенно озадаченным. Затем его взгляд переходит на боксеры, и на его лице появляется выражение ужаса.

– Я... не знаю, – заикается он. – Раньше... когда мы, ну... ты, типа, кончила или что-то в этом роде?

Я качаю головой. Нет, ты очаровательный, самодовольный идиот. Я не, ну, типа, спринцевалась или что-то в этом роде.

– Я не знаю, что... наверное, может... я могу поменять простыни, – предлагает он тихим голосом.

Мне почти жаль его. Почти.

– Все в порядке, – говорю я. – Давай просто немного поспим. Завтра у нас экзамен, ты же знаешь.

По его лицу я вижу, что сегодня ему поспать не удастся.

Человек получше сказал бы, что она не гордится тем, что сделала.

Но я горжусь. Очень, очень горжусь.

Затем из моего тела уходит напряжение, когда я переворачиваюсь на левый бок и закрываю глаза. Я слушаю, как он тихо сползает с кровати и направляется по коридору к дивану.

Я не беспокоюсь о каких-либо неудобных разговорах завтра, потому что знаю, что он больше не заговорит об этом. Никогда. Кроме того, сегодня я планирую увидеть Брэда вне занятий в последний раз. Он горяч и все такое, но мне нужно сосредоточиться на учебе.

Я погружаюсь в подушку и подтягиваю плед под подбородок. Ощущения просто райские.

Я знаю, что мои проблемы с избеганием конфликтов нездоровы и требуют решения. Мои подруги уже давно советуют мне обратиться к специалисту. Возможно, это разумный совет, и я, пожалуй, запишусь на прием.

Но сначала, пожалуй, посплю.