Барышня

Даже маленькая позитивная мысль способна изменить весь день.

Анастасия любила все времена года, но больше всего зиму за снег и мороз, а лето за тепло и солнце. Летом она отдыхала, мама не заставляла ее работать, как матери других соседских девчонок. Ее мама Галина Васильевна вспоминала свое тяжелое детство, послевоенную разруху и постоянные мысли о еде. Ей хотелось, чтобы ее дочь получила детство сполна, как в сказке. Мама учила ее фантазировать, смотреть на мир так, как не видит никто. Она обращала внимание на то, что под ногами, на муравьев и жучков, на цветы, как они растут и какой у них цвет. Анастасия переняла у нее не только желание мечтать, но трудиться. Она очень любила ухаживать за своими курами, ласково называла их солнышками. Они ей очень нравились за их бестолковый характер и желтоватый цвет перьев. Также она любила заниматься своим огородом. Он не был похож на обычный огород с грядками и огромным количеством кустарников с ягодами, он был сказочным. Там стояли ульи, росли только цветы и деревья. Все ее подружки прибегали к ней в гости, в этот маленький райский уголок. Так и звали его, наш рай. Отец Анастасии специально для девочек соорудил беседку, считая это лучшим баловством. Беседка скромно прислонилась к старой вишне и вся была обвита плющом. Уже к началу лета в нее было трудно пройти, так сильно разрослись лианы дикого хмеля. Мать и отец считали сад ее домом и без разрешения дочери не заходили туда. Они понимали, как Анастасия бережно относится к нему, и поэтому оберегали его.

Девочка росла хрупкой, непохожей на своих сверстниц. Они наоборот были спелыми и здоровыми, просто кровь с молоком. Анастасия уходила в свою беседку. Брала чай или морс, читала часами, пока солнце не припекало. И тогда ложилась на приготовленные тюфяки и засыпала мирным дневным сном.

Несмотря на свой юный возраст, ее подружки уже начали встречаться с парнями, сходить по ним с ума, а говоря проще, таскаться за ними. Да, ей нравились мальчики. Но она как принцесса ждала своего принца, мечтала об иной жизни.

Спать дома Анастасия не любила - душно, на улице ночью хоть и прохладно, но комары, а под утро еще и мухи не давали покоя. Поэтому Анастасия уходила на сеновал под крышей. Там у нее была летняя спальня, устроила для себя уютную постельку. Под самой крышей жили ласточки, а в расщелинах старых бревен устроились воробьи. Они с самого утра начинали кричать и пищать, создавая неимоверный шум. Но она их любила и защищала от всяких поползновений котов. Сеновал продувался. С одной стороны у крыши был вход, именно по нему Анастасия и поднималась. Там даже была дверца. Противоположная сторона была совершенно открыта, ее перекрывала только огромная куча сена.

Отец девочки уже накосил и высушил свежего сена. Оно пахло, и возможно этот прелый запах и отпугивал мух и комаров. Анастасия приходила к себе на сеновал и ложилась отдыхать. Рано утром на крышу забирался петух Петька. Почему-то в деревне все петухи - Петьки. Он громко кричал, именно кричал, и очень громко. Хочешь – не хочешь, но просыпаться приходилось, иначе невозможно спать. Часы она не признавала, считала, что самые лучшие часы – природные: птицы и солнце. Но так приятно было лежать под одеялом. А иногда по утрам изо рта, даже шел пар, но солнышко быстро пригревало и наступал новый день.

Хуже было, когда погода портилась. Портилось все... И настроение, и дела. Не хотелось ничего делать, совсем ничего, хотелось просто лежать и думать. От этой скуки спасали только книги. Она перечитала их все, а после снова бралась и опять перечитывала.

О чем мечтала Анастасия? На этот вопрос она порой даже сама не могла дать ответ. Она просто мечтала о хорошем, теплом и нежном. Думала о нем... Когда и где встретит, как он возьмет ее на руки, посадит на коня и они поскачут по полям. От этих мыслей ей становилось чрезвычайно [ВП1] тепло. Продолжение этой истории она не знала, не могла себе представить, но как увлекательно все-таки мечтать.

Однажды после субботнего банного дня Анастасия осталась одна на сеновале. В дом к маме приехали гости, они болтали и пили вино, это деревенская привычка. Вино в меру — это хорошо, оно веселит, расслабляет, и тогда человек как на исповеди начинает говорить. Ей нравилось слушать, как они клянутся в дружбе и любви. Порой, было смешно на них смотреть, но они такие добрые и забавные.

Весь день была сильная жара и к концу дня начало парить. Баня немного спасла, она смыла с тела грязь и пот, стало легче, но духота говорила о своем. Анастасия поднялась к себе, не хотела сидеть среди взрослых. Они воспринимали ее как ребенка, относились как к маленькой девочке, хотя ей было уже 15 лет, и она многое уже понимала. Поднялась на сеновал, захлопнула дверцу и легла. Крыша за день накалилась, и теперь чувствовалось, как она отдает накопленное тепло.

Взобралась на самый верх огромной кучи сена и начала смотреть на закат. Солнце уже почти все скрылось, только тоненькая алая полоска тянулась вдоль горизонта. Она как стрелка прочерчивала землю прямо посередине, деля ее на небеса и твердь. Анастасия сползла и легла на свою подушечку. Расстегнула платье, сняла все, что на ней было и, раскинув руки в разные стороны, замерла. Так она делала каждый день. Ей никто не мешал. Могла слышать голоса, знала, что ее никто не видит, это уже придавала игривое настроение. Так и сейчас, она раскинула руки, потянулась и замерла. Ее тело впитывало запахи и дневное тепло, оно впитывало энергию солнца.

Анастасия согнула ноги у носочков, подтянула их к себе, слегка развела в стороны коленки и замерла. Представила себя лягушкой, что шлепнулась на спину и дрыгает лапками. Как-то эту позу увидела в кино, она ее поразила. Тогда, в эту же ночь, нашла укромное местечко и так легла. Лежала не долго, но ощутила что-то необычное... получила от нее настоящий девичье блаженство. Да просто лечь и ничего не делать. Мышцы сами расслабляются, в тебе все раскрывается, ты закрываешь глаза и потихоньку уходишь... Не знаю куда ты в это время уходишь, но в тот момент девочка ощутила страшную тягу к себе. Внутри все рвануло и в тот же момент онемело, она вскрикнула, обняла ноги до боли в суставах и от наслаждения замурлыкала... Тогда это было впервые. Ту позу Анастасия запомнила навечно.

В это лето она познала еще одно прекрасное состояние и назвала его «котенок». Кошечка выходит на завалинку, вытягивает свои лапки вперед, а хвостик как можно выше, спинка прогибается и в это время попка начинает подниматься, спина похрустывает от напряжения, все суставы растягиваются и снимают с тебя напряжение. После ты садишься и начинаешь нежно мурлыкать. Анастасия это делала, когда никто не видел, когда много читала и все тело начинало стонать от однообразного положения.

Что только нельзя перенять у природы. Есть состояние луны, состояние подсолнуха и курицы, есть стебелька и капли. Надо только присмотреться, и вы увидите еще много интересного, очень много. Мы просто не замечаем этого, мы видим только себя и то, что под ногами. Но стоит поднять голову, посмотреть повыше, и вы уже готовы взлететь как воздушный змей. Вам страшно? Ей тоже порой страшновато, но так здорово смотреть не в землю... а вдаль.

Анастасия взрослела, как и ее подруги. Она уже читала иные книги, некоторые тайком таскала у мамы и своих взрослых подруг. Они завораживали ее и манили. Что такое поцелуй, что такое касание, трепет в груди и сладкий вкус на языке. Многие вещи были ей непонятны и возможно даже чужды, но она пыталась их постичь, не зря же о них пишут. Как говорится, нельзя критиковать блюдо, пока ты сам его не попробовал, а то получится как в басне про лису и виноград. Смешно, правда?. ..

Анастасия была нежным цветком. В ее присутствии парни переставали материться и ругаться, а иногда и бросали курить. Подружки считали ее неженкой, но это и притягивало их к ней. Они жаловались ей на свою судьбу, стала для них источником энергии и успокоения. Парни наоборот, хоть и уважали, но недолюбливали, поскольку она смотрела на них свысока, тем самым давала понять, что вы мне не пара.

Она лежала и мечтательно думала.

— Дурак! – кто-то совсем близко, где-то внизу заругался. – Ты мне платье порвал! – Это был голос Верки, она старше ее на три года и очень грубая девица. С момента, как закончила школу, она превратилась в настоящую бабу, грубую и властную, под стать ее характеру, а ее фигура стала мощной и сильной. Ей в оправдание бубнил Витька. Он на год старше Верки, работает в мастерской. Совершенно глупый, и кажется, что даже не знает таблицу умножения, если вообще ее учил.

— Ты совсем что ли спятил? Мое платье порвал.

Верка за что-то, на него наезжала, а Витька не то, что бы оправдывался, просто бубнил как теленок.

— Не хватай, дурак! Не можешь потерпеть?

Ей стало любопытно, что там у них стряслось. Эту парочку она знала уже давно. Если не ругаются, то зажимаются, а если ни то ни другое, то пьют. Жизнь такая у них.

Анастасия прислушалась к их возне. Ничего не было слышно и не видно. Да ну их, подумала она и отвернулась в сторону. Однако их шуршание о стенку не давало покоя. Подползла как можно тише к краю крыши и заглянула за выступ бревен. В темноте глаза не могли ничего различить, только глубокие тени. Разочарованно сползла на свою лежанку, закрыла глаза и погрузилась в свои думы. Так и не заметила, как уснула, как ее окутал утренний туман, как завернулась в одеяло, свернулась в клубок и предалась ночным грезам.

Во сне ощутила то, что было там на земле у сарая. Было необычайно приятно, но что именно приятно, не могла сказать, просто тепло, оно проникало так глубоко, что уже грело изнутри. Проснулась от того, что тело скрючилось буквально пополам. Рука была между ног, а грудь щемило. Внутри горел остаток костра, он распространял по всем конечностям легкую истому. Давно, испытав такое состояние, оно с каждым годом, месяцем, а после и неделей, становилось все чаще и сильней. Анастасия очень любила эти ощущения, после него душа парила и таяла, дыхание пропадало, лишь только белый свет струился откуда-то с вышины.

Отбросила теплое одеяло. На коже моментально появилась гусиная сыпь и телу захотелось снова прыгнуть под теплые покрывала. Но она лежала и вдыхала утреннюю свежесть, его влажный аромат. Встала, оделась и пошла гулять по деревне. Коровы уже проснулись и мычали. Редкие петухи начали кричать, встречая рассвет. Прохожих почти не было, лишь только пастух собирал по деревне свое стадо. Калитки открывались, выбегали овцы и козы, за ними нехотя коровы и маленькие телятки, и они все шли за своим вожаком, пастухом.

Анастасия пошла по дороге через полуразрушившиеся сараи для хранения колхозной утвари, через промзону, где еще кое-где стояли разобранные трактора и комбайны. Она шла к бывшему административному зданию. Его построили купцы в позапрошлом веке. Со временем его конфисковали и передали народной власти, а после эта власть отказалась от огромного здания и теперь оно пришло в запустение, лишь голуби чувствовали себя там хозяевами.

В детстве, когда здесь еще работали люди, она часто ходила в эту контору с отцом за получкой. На обратном пути домой заходили в магазин, он покупал ей пакетик ирисок. Они были жутко твердыми, но такими сладкими, что казалось нет ничего на свете более прекрасного, чем эти конфетки.

Ей нравилось бродить по этому огромному зданию. Казалось, что там до сих пор бродят духи его хозяев. Раньше они с девчонками играли здесь в казаки-разбойники, было где разойтись. Сейчас никому не хотелось играть, хотелось шептаться и бегать по вечерам с парнями. Поэтому единственный, кто в последнее время его посещал, это она, Анастасия.

Выходя из дома, девочка прихватила с собой яблоко и свежий огурец, это вместо завтрака. Забежала в развалившуюся дверь, прошлась по гулким коридорам и пошла подниматься на второй этаж. Там так же творился хаос запустения и спокойствия. Поднялась на третий этаж. Он был больше похож на огромный чердак, куда складывали всякий хлам. Там были старые прялки, станки, ведра и ящики, даже стоял стол и полуразвалившиеся стулья. Анастасия нашла огромный комод и заглянула в него. «Ну да! Конечно там что-то для тебя лежит» – так подумала она и прошлась по всему этажу. Голуби сидели на балках над головой и сонно крутили головами. Где-то тихо чирикали птенцы, но зато уже во всю летали ласточки и пищали на своем птичьем языке, призывая всех просыпаться и приступить к завтраку.

Девочка подошла к окну. Стекло было все грязное, покрыто паутиной, на подоконнике лежали засохшие пчелы и бабочки. Паутина захватила почти все пространство форточки. Паучков не было видно, не хотелось им здесь жить, грустно и пусто.

Анастасия услышала, что кто-то поднимается и удивилась, кто бы это мог быть, да еще в такую рань. Отошла в сторону и присела. Над полом, в проеме, где поднималась лестница, показалась седая голова. Она кряхтела и пыжилась, спина слегка согнута, а под мышкой какой-то ящик. Старичок поднялся, облокотился на перила, они пока еще не рассыпались, и стал глубоко дышать.

— Здравствуйте, – ее с детства учили первой здороваться, мама учила уважать старших.

Старичок вздрогнул и тяжело повернулся на голос.

— Здравствуй, барышня, – в его голосе чувствовалась отдышка. – Вот не ожидал увидеть здесь хоть кого-нибудь в такой ранний час.

Его голос был спокойным и добрым.

— Что же тебя заставило подняться в такую рань?

— Не знаю. Наверное, солнышко!

Он закряхтел и потихоньку пошел к окну, достал складной стульчик, поставил его и сел. Старичок начал задавать простые вопросы, кто она и откуда, когда и зачем, что будет делать и еще куча вопросов, отвечала не стесняясь. Ей было приятно говорить с таким старцем. Она не знала кто он и откуда, знала всех деревенских, но он был не из них.

— А вы? - попыталась она начать задавать свои вопросы.

— Да-да, знаю, что ты хочешь спросить, – он закашлял, поставил перед собой треножник и достал ящичек, раскрыл его и положил на колени коробочку с красками – Меня зовут, барышня, Сильвестр Павлович.

— Почему вы зовете меня «барышня»? Это так не привычно.

— Согласен. Но так мягче, чем просто девочка. Да и вы уже вышли из этого возраста. А девушка как-то уж слишком чопорно и современно, вы на них не похожи. Посмотрите на свои ножки.

Анастасия взглянула на них. Ножки как ножки, сандалии.

— А что с ними?

Он охнул.

— В том все и дело, что ничего. Что носят твои сверстницы? – он не смотрел в ее сторону, раскладывал свои принадлежности и стал подтачивать карандаш.

— Ну... - похоже, что никогда над этим и не думала.

— Затрудняешь ответить на такой простой вопрос?

— Нет. Они носят красавки, туфли и. .. - пыталась еще что-то вспомнить.

— Да-да, именно красавки, а у тебя сандалии.

— И что же это значит?

— А то, что в сандалиях ты не побегаешь по лесу, по коровнику, и не потаскаешь водички. Слишком тонкие лямочки и такие беленькие. Это говорит о том, что не пачкаются в навозе, а потертость говорит о том, что они у тебя уже давно. Вот я и сделал вывод, что вы барышня, а не простая девушка. И более того, – он снова охнул и продолжил свои рассуждения – кто в такую рань встанет и придет сюда?

Она пожала плечами, но тут же высказала свое предложение.

— Кто угодно, кто хочет встретить рассвет, поздороваться с ним.

Он в очередной раз охнул, достал из папки листок ватмана и начал крепить его к планшету.

— Да-да, действительно. Только тот, кто хочет с ним поздороваться. Но вот проблема. Когда работаешь по дому, ты не замечаешь солнышко, ты видишь его только тогда, когда проснулся, а в это время у тебя в голове мысль «уже встало, а так хочется еще вздремнуть». ..

Наконец он прикрепил белый лист и прищурил левый глаз. Казалось, он что-то смотрит на этом листе.

— Присядьте, барышня, вот на этот стульчик, – его палец показал на канцелярский стул, что стоял у стола.

Анастасия сдула с него пыль и присела.

Так они продолжили беседу. В душе радовалась собеседнику. Расспрашивала его о жизни, о городе. Она призналась, что редко там бывает и уже не знает, что нового носят в городе. Рассказала, что читает, кто ей нравится. Рассказала про свою кошку, которой в этом году исполнилось уже семь лет и что она уже успела в этом году родить четверо котят. Они говорили еще о многом, но в основном говорила сама Анастасия. Ей было приятно, что ее кто-то слушает.

— Ну вот и все. – Сильвестр Павлович потянулся, его старческая спина выпрямилась и захрустела.

— Можно взглянуть? – нерешительно спросила Анастасия.

— Безусловно можно, ведь я тебя рисовал.

— Меня? – от удивления она чуть было не упала.

— Ага.

Анастасия подбежала и встала за спиной художника. Яркое солнышко бликовало на листе. Она прищурилась. От этого карандашные линии стали тоньше, прозрачнее и воздушнее. Увидела свой образ, свою головку и вздернутый носик, слегка опущенное плечо и гордую спину. Это была действительно она. Никто в жизни ее не рисовал. Вот так просто и все готово, и как похоже.

Девочка крутила головой, пытаясь рассмотреть каждую черточку, каждый штришок. Ничего лишнего, только силуэт и слабая тень. От этого рисунок был просто пронизан воздухом.

— Красиво... – все, что смогла сказала Анастасия. – Очень красиво.

— Ну что вы. Не стоит так хвалить, а то я, как художник, еще и возгоржусь.

Но ему было действительно приятно. Он потирал свои сморщенные ладони, а пальцы крутили огрызок карандаша.

— А это... - только сейчас заметила, что на ее плече платье было немного приспущено. Оно как бы невзначай с него спускалось и тем самым придавало уже совершенно иное настроение.

— А это... – он сказал так, как будто она обратила на какую-то букашку. – Плечо.

— И только? – ей стало даже немного обидно.

— Да, просто плечо. Я продолжил линию шеи. А тут платье. Решил, что не гоже, вот и добавил легкости, – Сильвестр Павлович поднял свою шевелюру и взглянул на нее. – Не надо было?

Анастасия еще раз взглянула на рисунок.

— Нет, вы правы, - она наклонила голову, пытаясь лучше рассмотреть линии – просто не ожидала.

— О!... - он задумчиво посмотрел в потолок. – А что мы вообще ожидаем?

Она пожала плечами.

— Мы не можем жить по писаному, иначе стало бы очень грустно. Представь, что вы знаете, что и когда делать, вам хочется, но не можете совершить рискованный поступок, потому что нельзя, там об этом не написано. Разве так интересно жить? И была ли тогда эта жизнь?. ..

Ее глазки удивленно посмотрели на него.

— Нет конечно. Мы в праве делать сами то, что желаем, – сделала свое умозаключение Анастасия.

— Не спеши с такими выводами, барышня, – он оперся о подоконник. – Если вы пришли сюда, это не означает только ваше на то желание.

— Почему? Это решила только я.

— Нет, не вы, – казалось, что ему был не интересен этот разговор, – а множество обстоятельств, к которым вы не имеете никакого отношения.

— Как это так?

— Сперва это ваша матушка.

— Но она спала и не знает.

— Да, не знает. Но она вам не поручила никакой работы, и вам бы тогда пришлось о ней думать. Сегодня прекрасная погода и это позволило вам пройтись, а вчера вы отдохнули хорошо, но почему? Да и стоит ли вести такую линию расчетов? Мы никогда не найдем истинны, слишком много факторов влияния. Мы это делаем именно потому, что нам этого хочется.

Анастасия поняла, что это действительно так.

— А этот рисунок я написал так, как мне это показалось в данный момент наиболее подходящим, под мое настроение и под ваше состояние, – он развел пальцы в стороны, как бы делая широкий жест. – Видели бы вы себя со стороны.

— А что такого во мне?. ..

— О... - многозначительно потянул он. – Вы парили, вы просто излучали состояние этого утра. Вот я и нарисовал вас так.

— Спасибо.

— Спасибо вам, я только художник.

Они расстались. Анастасия целое утро думала об этой встречи, а придя домой, встала перед зеркалом и постаралась приспустить платье с плеча, так, как это было на рисунке. Но угол зрения не позволял это сделать. Он нарисовал немного снизу, а она смотрела только сверху.

На следующий день, когда чуть засветало, она снова побежала в развалины конторы. Старичок пришел чуть позже, но пришел. И они снова говорили. Он даже не удивился тому, что она пришла. Он просто сел и начал рисовать. В этот раз Анастасия уже знала, что он рисует ее, ей не терпелось увидеть результат. Она пыталась не крутиться, но это не нравилось Сильвестру Павловичу. Он шутил, а она смеялась и вертелась на стульчике, а он продолжал рисовать.

По окончанию работы барышня подбежала, можно даже сказать, подлетела, и впилась глазами в рисунок. Она была нарисована в пол-оборота. Стройная спинка, гордо поднятый подбородок, волосы завязаны в косу, сверху красовался венок из полевых цветов. Немного смутилась. Плечо было пологим, как сугроб после вьюги, гладким и длинным. Платье спало с него и лежало на локте, спина была открытой.

Анастасия смотрела, а художник в это время говорил, о чем думает девочка на рисунке. Он рассказал даже маленькую историю, как бы продолжение ко вчерашнему сюжету и сегодняшнему наброску.

Слушала, а сама смотрела на маленький бугорок, что выступал из-за руки. Нежная грудь выглядывала и смотрела на вас, она пряталась за руку, как малое дитя прячется за мамку, когда видит чужого.

Она не сказала ни слова Сильвестру Павловичу, смотрела и слушала его. Лишь в конце он добавил, что не надо себя приукрашать, мы и без того все открыты. Так и здесь, нет потребности снимать с человека его оболочку, достаточно просто посмотреть глубже, оторваться от реальности, представить его характер, настроение и мысли. И это даст недостающие детали, именно это он как художник и попытался сделать.

Анастасия весь день парила в облаках. Убежала в лес и очень долго бродила по нему. Ушла к дальнему, «карасьему» озеру, так его звали мальчишки. Идя к нему, хотела только одного – искупаться. И не просто искупаться, а без ничего. Как говорил старичок, без оболочки. Ушла в его дальнюю часть. В воздухе гудел зной и пронизывающий стрекот кузнечиков. Погрузилась в воду и поплыла. Вода была торфяной. Тело проваливалось в его фиолетово-коричневую мглу и с берега невозможно было рассмотреть ее наготу. Но на берегу никого и не было.

Она вышла, легла на траву среди камышей и подставила свою грудь под солнце. По телу забегали жучки, они щекотали. Прилетели стрекозы и засуетились вокруг. Анастасия лежала и думала о том рассказе и о его продолжении.

В этот день она легла спать пораньше, но не могла уснуть из-за мыслей. Ей хотелось хоть сейчас отправиться туда к художнику, чтобы услышать его продолжение и увидеть новые рисунки. Ночь тянулась очень долго. Сон был непродолжительным и неглубоким.

Шла к развалинам спеша душой, но ноги ели-ели волочились. Что он нынче нарисует? Пришла, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом, но Сильвестра Павловича не было. Обошла этаж, спустилась ниже, обошла и его и спустилась на первый этаж, но и там художника не было. Снова поднялась наверх. Он сидел как ни в чем не бывало и рисовал.

Анастасия спросила, где он был, уже как пол часа его ищет и не заметила, как тот прошел. Он ответил, что видел ее и видел, что она кого-то искала, но не стал ее окликать. Анастасия поинтересовалась, будет ли сегодня продолжение. Художник ответил, что уже давно рисует. Тогда она спросила, почему без нее, разве такое возможно? И он ответил, что возможно, ведь герой нужен только для мыслей и воображения, а остальное дойдет. Однако художник поблагодарил ее, что она пришла. У него не получается кое-что, и поэтому он попросил ее присесть не на стул как вчера, а сесть прямо на пол.

Как могла поудобнее устроилась на облупившихся досках. Иногда сидела, иногда садилась на колени, а иногда просто ложилась и смотрела в потолок. Сильвестр Павлович молча рисовал. Ей казалось, что он про нее забыл, хотела встать, но он попросил еще немного полежать, скоро закончит, и тогда она сможет размять свои ножки.

Анастасии очень хотелось увидеть, что там. Старичок менял листы, черкал и откладывал в сторону. «Что-то там у него не получается», думала она и тяжело вздыхала. Он закряхтел и наконец сказал, что все. Она взлетела и очень осторожно подошла.

Рисунков было несколько, они как серия дополняли друг друга. Вот она сидит, вот облокотилась на стол, вот легла на спину, а вот на живот, здесь она смеется, а здесь задумчиво смотрит в окошко.

Смотрела на свое отражение. Вглядывалась в свои очертания. Узнавала себя буквально во всем, в каждой черточке, в каждом штрихе и тени. На одних рисунках она была в платье, на других оно лежало рядом, а на некоторых оно просто висело на поясе.

Анастасия попросила их посмотреть. Он протянул стопку. Взяла в руки и пошла к окошку, присела на пол, разложила и начала по одному разглядывать. Смотрела долго и очень внимательно.

— Неужели я такая? – Спросила у художника.

— Нет, – ответил он, – вы намного лучше, я лишь нарисовал жалкую пародию.

В это время он продолжал рисовать. Не мог сидеть сложа руки, его пальцы сжимали карандаш, а рука сама водила его. Он снова рисовал.

— Я не думала, что так... – сказала она.

— Конечно же нет, ведь я не знаю, как должно быть, я только могу представить – он смотрел то на нее, то на лист бумаги.

Она украдкой слегка оттянула ворот платья и заглянула внутрь. Он улыбнулся. Его карандаш, не останавливаясь, продолжал бегать по листку.

— Не стоит сравнивать мое видение с реальностью, я не фотографирую, а рисую. И даже если бы все рисовал с натуры, то есть с вас, то наверняка многое не соответствовало бы действительности, потому что я так вижу, а вы по-иному.

Сидела еще долго и рассматривала эти рисунки. Перекладывала, клала на пол, вставала, ходила, смотрела в окно и снова брала рисунки.

— Что тебя смущает? - спросил он.

— Стараюсь смотреть, что за ними.

— И что же ты видишь? - был логичный вопрос.

— Не знаю, вы нарисовали меня очень красиво, я так думаю. Мне это нравится, но это ведь только наброски. Что вы хотите дальше нарисовать, что?

— Ох, милая барышня, если бы я знал. Это что-то, что напоминает вдох. Каждый новый вдох не похож на предыдущий. Иногда мы вдыхаем по рефлексу, потому что иначе умрем, а иногда вдыхаем свежий ветер, и мы его чувствуем, нам сразу кажется, что мы на море или в морозном лесу. А может вы вдохнули сырость и очутились в осенний день. Мы вдыхаем, потому что нам хочется это ощутить. Каждый вдох незабываем. Жаль тех, кто этого не замечает. Для них это только физиологическая потребность, наполнить свои легкие кислородом. Они слепы. Что я могу нарисовать исходя из этих рисунков?. .. Может это будет страсть твоей души, твои переживания и воспоминания, а может грусть о прошлом и страх о будущем, а может томление женского тела. Откуда мне знать... Я творю, не могу ответить на такой вопрос. Пытаюсь понять вас, барышня, а рисунки помогают этого добиться.

Она молчала, задумалась над собой. Уходя, спросила, будет ли Сильвестр Павлович завтра утром. Он ответил, что обязательно придет и просит ее тоже подойти. Анастасия уходит и целый день проводит в размышлениях. Разговаривает с подружками, но она их не слышит, ее мысли остаются при ней, они не дают ей покоя. У себя на сеновале вспоминает о рисунках, как на них изображена, и что в это время могла думать и чувствовать. Постепенно погружается в мир грез и фантазий. Ее тело само играет, само подставляет себя под кисть художника, и уже она рисует. Анастасия сама становиться художником. Начинает понимать себя, не только наяву, но и в том рисованном мире. Начинает понимать, что от нее хочет Сильвестр Павлович. Ему нужна не форма, а чувства, то, что твориться внутри ее тела, ее сознание, ее переживания. И как только она это поняла, сразу воспарила к небесам.

Анастасия испытала настоящее наслаждение от сознания тех чувств, что в ней скопились, ее внутренняя любовь.

На следующий день пришла и приготовилась как актриса. Но актриса играет чужую роль, а она – свою. Анастасия погрузилась в свои мысли, в свой мир, в свои долгие и сладкие грезы. Думала о нем, о своем единственном принце, о котором так долго мечтала и которому уделила так много времени.

Анастасия помнила его губы, их вкус и поцелуй, знает его руки и все тело. Знает, как оно пахнет, чувствовала его волосы. Но не это было главное во всем, а то, что она его любила, как она его ждет. В ее душе чувствовалась тоска, непроснувшаяся любовь. Она как цветок после спячки тянется вверх, готова открыться солнечному лучику, она просто этого жаждет.

В ее головке вертелись мысли, они сменяли друг друга. Порой их было так много, что голова начинала кружиться. Тогда Анастасия прижимала руки к груди, подгибала колени и широко раскрывала глаза. Головокружение постепенно проходило, наступала реальность, но внутри все вертелось и кружилось, оно было сладостным и томным. Снова закрывала глаза и пускалась в водоворот своих чувств.

Память не давала покоя, она не отпускала ее. Хотелось продолжения, развития событий, хотелось закончить начатое, но сознание Анастасии говорило о другом - не сейчас, не так рано, подожди. Приоткрыла глаза. Посмотрела на потолок. На то, как там воркуют голуби, на то, как луч света пробивается сквозь пыль чердака. Она посмотрела на окна, на темные углы помещения, на блики, что играли на стене, на пожелтевшую фотографию, что висела в рамке. Смотрела и радовалась этому прекрасному моменту, этому чистому воздуху, тому, что где-то жужжит шмель.

Сильвестр Павлович сидел на своем стульчике и внимательно смотрел на нее. Его рука перестала водить карандаш, он смотрел и думал. В его глазах читалась летопись. В них были длинные строки истории, они были прозрачны как роса. Анастасия улыбнулась ему и застенчиво опустила глаза. Ее платье было растрёпано и помято.

Они выпили чай из термоса, что он прихватил с собой, погрызли печенюшки, а после расстались.

Все следующее утро девочка проспала. Она спала так сладко, что ей не хотелось просыпаться, расставаться с грезами. Всю ночь путешествовала. Побывала в Испании и Париже, успела побывать в Англии и Новом свете, а сейчас надо было вставать. Петухи во всю кричали, росса высохла, а вдалеке слышался рокот трактора. Она соскочила, побежала к умывальнику, плеснула в лицо горсть холодной воды, и, взвизгнув, помчалась к художнику.

Его не было нигде. Несколько раз обежала все здание, заглянула в каждую дверь, но его не было. Сильвестр Павловича не было нигде. Подошла к его столу и разочарованно присела. Только сейчас заметила небольшой клочок бумажки с аккуратной надписью: «Для Вас, барышня». Анастасия, не задумываясь, открыла полуразвалившийся стол и увидела там белую папку. Осторожно, как драгоценность, достала ее, замерла, ожидая, пока сердце успокоится, и осторожно приоткрыла ее.

Здесь были знакомые ей рисунки. Но теперь она смотрела по-иному, в них был не просто ее образ, в них она почувствовала глубину. Перевернула лист. Он зашуршал и лег на пыльный стол. Под ним оказался новый рисунок. На нем еле заметные штрихи. На этом рисунке она сидела на коленках, выпрямив спину как тополек, руки подняты кверху и запрокинуты за голову, подбородочек горделиво приподнят, а взгляд спокойный и гордый. На этом рисунке она увидела себя без одежды. Это выглядело ненавязчиво, как-то естественно, как будто так было всегда.

Анастасия присмотрелась к эскизу, вспомнила, когда так сидела. Но тогда на ней было платье, а сейчас она чистая, как лист бумаги. Просто удивительно, как меняет человека его оболочка. Положила лист в сторону и взглянула на следующий. На нем она по-детски лежала на подушке, ее ножки были согнуты, гольфы натянуты чуть выше колен, а на теле простая белая рубаха. Она спала, волосы растрепаны, колено поджато почти к плечу, ей что-то снится. Анастасия знала, что она уже неоднократно просыпалась так, ее пальчики лежали между ног, слегка касаясь едва пробившихся волосиков. Она вздрогнула, как будто только, что коснулась их.

Положила рисунки на стол и отвернулась. Было сильное желание посмотреть на них снова, но не могла. Спросила себя: «Откуда он все это знает, как он смог ее понять, почувствовать?» Осторожно привстала и подошла к окну. Весь двор зарос бурьяном, по нему бегали откуда-то взявшиеся овцы. Все казалось таким мирным и спокойным, как будто время остановилось.

Отошла от окна, вернулась к столу, но не коснулась листков, а только мельком взглянула и тут же отвела взгляд, но этого оказалось достаточно. В душе все екнуло. Она сразу перенеслась на подсолнечное поле. Примерно недели полторы назад, когда уже вовсю зацвели подсолнухи, Анастасия пошла к ним. С детства любила это поле, еще маленькой девочкой бегала на него, выбирала самый большой подсолнух, срывала, шла на опушку, что ближе к лесу, ложилась и щелкала семечки. В этот же раз она забрела в него так далеко, что не было видно конца. Подсолнухи выросли такими огромными, что скрывали ее с головой. От них исходил медовый запах, все руки были желтыми от пыльцы, а над головой летали одинокие пчелы. Им не было дела до нее, у них был свой план по сбору нектара. Иногда прилетали стрекозки, но тут же улетали. Подсолнухи, как огромные деревья, тяжело качались из стороны в сторону. Их желтая голова клонилась к земле. Лишь юнцы поднимали мордашки к солнышку, подставляя свои черно-пепельные щечки под его лучики.

Анастасия устала бродить по этому бескрайнему полю, не было слышно шума машин. Остановилась, сорвала несколько подсолнухов, положила на землю, а сама села рядом. Стволы были такими крепкими. Она облокотилась на один из них и прикрыла глаза. Листва качалась, то прикрывала лицо девочки от палящего солнца, то опять открывала. За зноем наступала прохлада, затем ветерок и снова зной.

Легла на землю и прислушалась к звукам, что ее окружали. Они были совсем другими, не такими, как в лесу, более звонкими, и не такими, как на лугу, более густыми. Здесь мало было кузнечиков, в основном жужжали шмели и пчелы. Посмотрела в небо. На голубом фоне пролетали темные тени жирных насекомых. Они пыхтели, кружились, с разгона врезались в подсолнечную площадку, цеплялись за него своими мохнатыми лапками и начинали искать свой нектар. Анастасия присмотрелась к их поведению. Пушистое брюшко было все покрыто густым слоем пыльцы, они пытались его стряхнуть, но тут же прилипала новая. Тогда они от бессилия взлетали и перелетали на новый подсолнух, как будто там пыльцы меньше.

Над полем висела звенящая тишина. Жара придавала дополнительные оттенки этому звуку, он становился более звонким и высоким, но эта была тишина. Она встала во весь рост. Расстегнула ворот платья. Ветерок, что гулял по цветам, скользнул вдоль личика и прошмыгнул за ворот, коснулся своей прохладой ее тела. Развязала шнуровку у себя на плече, потянула ее вверх и отпустила, ткань колыхнулась и соскользнула вниз.

Стало до такой степени свободно, что от радости закричала и побежала по полю. Тяжелые шапки подсолнухов сгибались под ее натиском. Они сопротивлялись, но уважительно склоняли головы. Желтые бархатистые лепестки касались ее рук, кожи на животе, ее плеч. Она остановилась, посмотрела на себя и охнула. Стояла раздетой в этом цветущем саду и свидетелем этому были лишь его обитатели. Еще раз вздохнула всей грудью, жара смешалась с прохладой, внутри защекотало. Анастасия повернулась и побежала к тому месту, где оставила платье. Казалось, что она в раю. В том самом раю, откуда приходят все души. Они сейчас здесь, но она их не видит, только они смотрят на нее и улыбаются ей в лицо.

Расправила платье, легла рядом и задумалась. Она не придавала большого значения своему телу. Считала, что это подарок природы: кому-то нежное и стройное, кому-то толстое и тяжелое, а кому-то безобразное. Считала, что надо быть благодарным за любое тело. Оно не наше, мы только временно в нем, и за любым телом надо только ухаживать как за цветком, иначе оно завянет. Жаль тех, кто возгордился своим телом и начинает чуть ли не молиться на него. Что остается внутри, когда тело приходит в негодность, когда оно начинает увидать? Ничего. Только пустота и жалость к прошлому.

Ей нравилось смотреть на себя. Это чувство томления появилось не так давно, всего несколько лет назад. Наблюдала как меняется ее фигура, как появляются чисто женские признаки: бедра, животик, грудь, походка и голос.

Она лежала в подсолнечном поле и млела от удовольствия. Маленькие муравьи побежали по ножке и защекотали ее. Подтянула ее ближе к себе и посмотрела на этих наглецов. Те не понимали, что произошло. Все не так, нет песка, нет палочек и листочков, не тот запах. Они засуетились и начали искать выход. Спустилась с неба бабочка и уселась прямо на коленку. Та сразу же начала приводить в порядок свои крылышки. Она их терла и поглаживала, ее туалет занял много времени. Бабочка пыталась избавиться от всех пылинок, что пристали к ней во время длинного полета. Затем она успокоилась, сложила крылышки и замерла. Луч солнца упал на бабочку, коленка нагрелась, бабочка приоткрыла свои крылышки и заморгала ими.

Тело Анастасии приобрело округлости. Грудь становилась женственной и все чувствительней. Кожа ощущала прикосновения и передавала через нервные клеточки весь спектр чувств. Он оказался такой огромный, как спектр солнечного света: от ярко-белого до мрачно-черного, а между ними все цвета и радости.

Сперва ее маленькие соски уплотнились, начали побаливать и раздражать, хотелось надеть прилегающую футболку. Затем под ними появился слабый бугорок. Девочка даже не обратила на него внимание, лишь спустя полгода обнаружила, что во время бега что-то под майкой подпрыгивает. Начала стесняться ходить с мамой в баню, боялась, что она это заметит, но мама заметила это раньше и купила ей первый лифчик.

Посмотрела на живот, на жучка, который поднимался все выше и выше.

— Куда ты, глупенький, ползешь? Там нет твоего домика. Он там, внизу, – осторожно подтолкнула его, он покатился, лапки замелькали в воздухе, он как по горке скатился прямо на землю, перевернулся и сразу побежал. – Вот так-то лучше.

Анастасия коснулась своей кожи, она была прохладной. Взглянула на свою ножку, что сгибалась в коленке, вторую подтянула под себя и пяточкой уперлась в попку. Дотронулась лодыжки, подтянула поближе ногу, ощутила упругость в мышцах, как натянулась кожа. Она уже была не маленькой девочкой. Ей хотелось, чтобы как можно скорее выросли волоски на лобке. Она стеснялась раздеваться перед подружками, а те наоборот хвастались своими жиденькими зарослями.

Ее тело было гладкое, как чистый лист бумаги, который сейчас держала в руках. Стояла перед столом и смотрела на этот рисунок. Она была на этом поле среди подсолнухов.

Смотрела и в то же время не узнавала себя. Была какой-то другой. Могла ли она смотреть на себя со стороны? Но девочка знала то, что в ней рождалось. Она присела. Ей снова захотелось очутиться там. Почему? Не важно, но именно там. На нее с рисунка смотрели глаза, как будто смотрела на художника, и теперь ее взгляд отразился через него на этом листе.

Анастасия аккуратно собрала все листы. В папке еще осталось несколько рисунков, но их не посмотрела, не могла сейчас этого сделать, пока не окажется на том поле, среди тех самых подсолнухов. И тогда сбросит с себя оболочку, оставшись совершенно одна. Девочка окунется в мир мечты. Ей очень хотелось пережить эти мгновения. Она поняла, что не все было закончено в тот раз, не все... осталось, что-то очень важное. Что?

У нас у всех свои причины быть там. Для каждого из нас есть свой мир, доступный только ему, и никто не может в него попасть. Это наш мир, наша душевная радость и боль, наши мечты и память. У кого-то этот мир как чулан, покрыт паутиной и пахнет старыми вещами. Но есть миры цветущее, они наполнены жизненной силой, оптимизмом, улыбкой и теплом. В этих мирах мы начинаем впервые ходить, делать робкие шаги, совершать первые ошибки. Наш мир – наш наставник, он учит нас. Надо быть только прилежным учеником. Он дает возможность многократно испытать то, что дано только для тебя – душевную страсть, любовь и радость.

Анастасия лежала среди огромных желтых подсолнухов. Подставила себя под солнце, и оно так нагло смотрело на ее обнаженное тело. Ей это нравилось. Легкое движение тела... прикосновение пальчиков и... барышня вздрогнула, прогнулась и...

Елена Стриж © [email protected]