Алёнушка

Алёнушка

Степанида Игнатьевна, вышла из нужника, прикрыв за собой дверь и пошла уже в сторону своей избушки, когда услышала слабый оклик.

— Бабушка, бабулечка, - уловил её слух звуки, доносившиеся из кустов.

Она оглянулась в сторону забора, где росли кусты бузины и рябины, и разглядела в сумерках чьё-то худенькое лицо, почти детское, выглядывавшее из кустов.

— Бабушка, - вновь жалобно заскулило лицо, - пустите меня переночевать, умираю с голоду и холоду.

Из-за кустов вылез небольшого роста худенький паренёк со стриженой головой в какой-то чёрной, грязной и ободранной одежде.

— Я уже неделю не ел ничего, замёрз совсем, - продолжал паренёк, - пустите погреться.

— О, господи, - перекрестилась Степанида Игнатьевна, - откуда ты такой взялся? Прямо шкилет какой-то. Пошли, конечно, родимый, как же тебя не пустить, - сжалилась она.

Паренёк перелез через ограду и поплёлся вслед за хозяйкой, испуганно озираясь по сторонам. Впустив нежданного гостя в избу, старушка оглядела его, вид его был настолько жалок, что у пожилой женщины защемило в груди.

Он был худ и измождён, одежда грязная и равная, глаза ввалились и глядели на неё жалобно, его била мелкая дрожь, «знобит, - догадалась старушка, - и одежда, какая-то казённая».

— Бабулечка, родненькая, - стал умолять паренёк, - спрячьте меня, пожалуйста, никому не говорите, ладно. Меня ведь ищут, если найдут, то погибну совсем, пожалейте сироту, у меня ведь нет никого.

— Откуда ты взялся, сердешный? – полюбопытствовала хозяйка, усадив того на табуретку и внимательно осматривая, потому что сумерки уже сгустились сильно, а свет в доме не горел, - весь дрожишь, как лист осиновый на ветру. Кто тебя ищет?

— Милиция, бабушка, - стал оправдываться паренёк, - но мы никого не убивали, клянусь тебе, а менты так нас били, так били, козлы, - паренёк заплакал, слёзы обильно полились из его глаз, он стал их вытирать ладошкой, размазывая по щекам, - заставили признаться, Вовке восемь лет дали, а мне девять.

— Господи, - ужаснулась она услышанному и перекрестилась, - не плачь, касатик, - стала успокаивать его Степанида Игнатьевна, - никому не выдам, не переживай, спрячу так, что никто не отыщет.

— Дайте покушать, бабушка, хоть кусочек хлеба, - заскулил паренёк, озираясь по сторонам голодными глазами в поисках съестного, - дней десять ничего не ел кроме ягод.

— Десять, говоришь?.. Тебе нельзя пока есть, тем более хлеб, -стала объяснять хозяйка, кишки слипнутся, потом запричитала, - так ты же прямо горишь весь, простудился, видать, горемычный. Я тебе баньку подтоплю, помоешься, а потом я тебя отварами подлечу, окрепнешь, через неделю встанешь на ноги.

Бабушка пошла из избы, видимо, баню топить, а гость огляделся. Избушка была небольшая, но добротная и прибранная, хотя очень уж небогатая. В большой комнате стоял круглый старинный стол, два стула, деревянная кровать, огромный сундук, шифоньер с большим зеркалом на одной из створок, этажерка в одном углу, во втором висели какие-то иконы, распятие, «видимо, бабушка верующая, » - решил паренёк, всё в доме было старинное, и следов цивилизации не было видно, ни тебе телевизора, ни радио, ни другой бытовой техники, даже книг не было видно. В стене виднелся дверной проём в другую комнатку меньших размеров.

Вскоре вошла хозяйка.

— Ну вот, скоро баня согреется, вода нагреется, хорошенько помоешься, а я тебе травки заварю, хворь твою сниму, потом и расскажешь о себе. Кстати, тебя как звать-то, родимый?

— Лёнькой, - пропищал паренёк.

— А меня Степанида Игнатьевна, бабой Стешей кличут.

Пока баня грелась, Лёнька, всхлипывая и плача, всё о себе вкратце рассказал о нерадостной сиротской доле в детдоме, как их там унижали старшие, избивали, глумились над младшими, насиловали, чем вновь растрогал душу пожилой женщины. Как по беззаконию посадили их в детскую колонию, где издевательства стали просто невыносимы, как ему удалось бежать, как он скитался по лесам, голодал и мёрз.

— Бабулечка, родненькая, - взмолился он, и на его глазах навернулись слёзы, - ты никому не говори про меня, ладно. Меня ведь ищут как особо опасного преступника, если найдут, то ещё три года добавят, а там для меня верная смерть. Я там не выживу. Пожалей сиротинушку.

— Не переживай, соколик, никому не скажу, спрячу так, что никто и не подумает. В селе ведь народу-то не осталось, все давно разъехались, остались одни старики полтора десятка, да и те в начале села, на этом краю жилых домов совсем нет. Родных у меня никого нет, летом только приезжают за лечебными травами те, кто от медиков не может получить помощи, а осенью, в распутицу и не проедешь. А если кто и появится вдруг, так ты сразу туда, - она показала рукой, - в чулан спрячься и сиди там.

Наконец старушка дала ему широкое полотенце, велела накинуть на голову старенькую шаль, чтобы ненароком его увидевший приял его за бабушку, и отправила в баню. Там Лёнька снял с себя тюремную одежду и затолкал её в печь, ведь если её кто-нибудь увидит, то сразу догадается, что к чему.

Хорошенько соскоблив с себя грязь, трясясь мелкой дрожью от озноба, помывшись, он вернулся в избу, баба Стеша уже заварила ему какую-то траву, он, не спеша, обжигаясь, попил пару чашек.

Тем временем баба Стеша расстелила кровать в маленькой комнатке и сказал:

— Вот укладывайся сюда, укутайся поплотнее и спи.

Лёнька лишь подумал, что спать придётся совсем нагишом, ведь одежды у него не было никакой, как баба Стеша дала ему длинную ночную рубашку и старый головной платок.

— Надень это и голову накрой платком, так и спи отныне.

— Зачем? – удивился Лёнька, совсем не ожидая того.

— А затем, - объяснила хозяйка, - ночную рубашку и платок постирать легче, чем постельное бельё. А у меня ведь ни машинки, ни порошка, и мыла не напасёшься.

Лёнька надел на себя длинную, до щиколоток, белую женскую ночнушку и попытался повязать платок.

— Не так, - поправила бабушка, - а вот так, учись, сердешный.

Она повязала ему голову старым ситцевым платком, закрыв и лоб, завязав узел на затылке и распорядилась:

— Так и повязывай всегда, пока не обрастёшь, а теперь ложись и спи, темно уже.

Около недели он пролежал в постели, лишь изредка вставая по нужде, бабка поила его всевозможными отварами, часто, но понемногу кормила протёртыми овощами, ягодами, жидкими кашами. Лёнька был безмерно благодарен своей спасительнице, ухаживавшей за ним, целовал ей руки и часто повторял:

— Спасибо тебе, моя родная, ты такая добрая, заботливая, как родная мама, я тебе так благодарен, оставь меня у себя, мне и идти некуда, никого у меня нет, ближе и роднее тебя. Я буду тебе помогать, буду любить тебя и слушаться во всём, а если ты состаришься или заболеешь, то я тебя не брошу и буду за тобой ухаживать.

Бабушка тоже слегка прослезилась, проникшись материнской нежностью к тому, кого невзначай приютила, своих детей она лишилась, даже не успев их поженить: старший не вернулся из Афганистана, младшего трагическая судьба настигла в середине девяностых годов.

— Нам вместе появляться на дворе никак нельзя, - делала наставления бабушка, - выходя, накидывай на плечи шаль или халат, если кто случайно увидит издалека, решит, что это я, понятно?

— Понятно, - соглашался Лёнька, отмечая, что она говорит дело.

— А платок носи постоянно, пока не обрастёшь, а то невзначай выскочишь на двор простоволосый и попадёшься.

Попадаться Лёнька страшился до ужаса и готов был на что угодно, лишь бы не вернуться туда, откуда посчастливилось сбежать. И он прекрасно осознавал, что его, как опасного преступника, прекратят искать, лишь отыскав и опознав его скелет.

Наконец он выздоровел окончательно, набрался сил и мог вставать, но одежды у него не было никакой.

— Бабулечка, - однажды, проснувшись утром, окликнул он хозяйку, - дай мне какие-нибудь штаны и рубашку.

— Да откуда же я их тебе возьму? – отозвалась она. - У меня их никогда не было. Какие у меня могут быть штаны?

— А что я буду надевать? – опешил Лёнька. – Что, так и буду всегда голый ходить?

— Ну, на этот счёт ты не переживай, - успокоила его баба Стеша, - что-нибудь да найдётся.

Лёнька сидел на кровати, свесив босые ноги и даже не мог подумать, что его ждёт, а бабушка тем временем открыла свой старинный кованый сундук и стала копаться в нём, что-то бурча под нос. Потом зашла к нему, держа на руках целую охапку всякого всевозможного женского белья: платья, кофты, юбки, чулки, платки и панталоны.

— Ну вот, Лёнька-Ленка, померяй, какое будет впору, то и носи.

— Это?! – он уставился на эти тряпки, не понимая, что всё это всерьёз. – Как я это буду носить?

— Обыкновенно, - спокойно и серьёзно продолжала бабушка, - как все носят. Мужской одежды у меня нет, а такого у меня достаточно, есть даже совсем не надёванное, хватит обеим. Опять же, если тебя кто увидит в мужском, то тут же тебя заберут.

Лёнька вздрогнул, услышав слово «заберут» и понял, что говорит она умные вещи, в мужском нельзя даже в окно показываться, донесут, а в женском его никто не опознает хотя бы издалека. А если постараться, то и вблизи никто не подумает, что перед ним переодетый парень. Так и жить можно и на людях показываться не опасно. «Вообще-то бабушка умно придумала», - подумал Лёнька, перебирая женские тряпки.

— Правильно ты говоришь, бабулечка, - пробормотал он, - так я их не только носить, даже надевать не умею.

— Научишься, - ободрила его бабушка, - дело не хитрое, а я помогу, подскажу, а если вдруг ненароком увидят тебя, то скажу, что ты – моя внучатая племянница, приехала жить у меня, и уже никто тобой интересоваться не станет.

«Опять верно, - подумал он, - какая она умная, надо лишь научиться быть девочкой и жить спокойно, никого не опасаясь. Вряд ли менты поганые станут в девочке искать беглого уголовника».

Лёнька взял первым делом панталоны и надел их, нижние резинки плотно стянули бёдра, изнутри они оказались мягкими и ворсистыми, весьма приятными на ощупь. «Надо же, - подумал он, - какие удобные трусы носят девчонки, не то, что мы». Потом, сняв ночнушку, взял один хлопчатобумажный чулок, который показался ему длинным и узким, он стал его натягивать на ногу, к его удивлению, чулок натянулся до самого верха, плотно обхватив ногу, и вновь стало приятно от возникших ощущений.

— Закрепи подвязкой, - подсказала бабушка, внимательно следя за его действиями, - чтобы не сползали, не сильно стягивает? Потом надо будет тебе пажи поискать, вроде были где-то.

Ту же манипуляцию ожидал и второй чулок. Верх чулок он заправил под резинку панталон и, вытянув ноги, оглядел себя ниже пояса. Он погладил себя по ногам и остался весьма доволен, какое-то волнение охватило его, которое он порой испытывал, перед тем, как его принимали насиловать. Писюн в панталонах вдруг стал твердеть, Лёньке стало немного стыдно, и он взял платье, пытаясь скрыть это, но бабушка произнесла:

— Нет, сначала надень комбинацию, это нижнее бельё и стирать его и гладить легче, чем платье.

Шёлковая комбинация на тоненьких бретельках, отороченная кружевами внизу и вдоль декольте, приятно шурша, накрыла его тело до середины бедра, скрыв панталоны. Лёнька потрогал себя руками, опять оглядел себя, постепенно приходя в восторг от ощущений, которых он никогда до сих пор не испытывал.

Когда и миди-платье с оборками и короткими рукавами «фонарик» было надето, бабушка произнесла:

— Ну вот, девочка и есть девочка, как тебе идёт это платье, будто на тебя шили, кто подумает, что это переодетый парень? Будешь зябнуть, кофту надень или шаль на плечи накинь, печь я редко топлю, разве что зимой, дрова берегу. А ведь лет сорок тому назад я это носила, такой же комплекции была.

— Ну-ка пройдись, - велела она.

Лёнька прошёл в дальний угол.

— Ну-ка покружись.

Он покружился, как мог.

— Ну-ка присядь.

Он присел.

— Походка у тебя совсем не девичья, а приседая, подол подбирай и ноги сдвигай, женственности в тебе ещё маловато. – сделала она резонные замечания. - Это тебя может выдать, учись быть девочкой.

— Ладно, - согласился Лёнька, поправляя платок на голове, и щёки его зарумянились от смущения, - я обязательно научусь. – на него нахлынули чувства благодарности к бабе Стеше и в порыве обуявшей его нежности он обнял её, с чувством поцеловал и произнёс, - я буду стараться и стану твоей любящей внучкой, во всём тебя буду слушаться, помогать тебе и заботиться о тебе.

Степанида Игнатьевна тоже была безмерно счастлива, хотя старалась не выдать своих чувств, наконец-то у неё появился человек, который скрасит её одинокую, беспросветную старость, станет помощницей по дому, будет с кем побеседовать унылыми зимними ночами. А главное будет кому передать свои знания о лечебных травах, рассказать свои секреты.

Лучше было бы, конечно, иметь девочку, она мечтала о дочке, потом о внучке, но раз уж так получилось, то этот юноша, которого наверняка послал ей сам Господь, вполне может стать девочкой, если захочет, а он, похоже, совсем не против.

Вскоре выпал снег, наступила зима. Заняться было абсолютно нечем, в доме даже книг не было, кроме Библии. Лёнька уже привык к своей одежде, к своему новому облику, перестал руками шарить в поисках карманов, под руководством бабушки научился ходить по-женски, движениям, манерам, стал говорить о себе в женском роде, а бабушка называла его Алёнкой, порой подбадривая, что всё у неё получается по-женски, и что она очень красивая девочка. Такие комплименты сильно вдохновляли Алёну и побуждали к дальнейшему совершенству.

Голос у него, вернее уже у неё, был от природы тонкий, но, чтобы он её не выдал, бабушка приучила его говорить негромко, с придыханием, тренируя голос.

Степанида Игнатьевна была верующая и приобщила к вере Алёнку, которая кроме Библии ничего не могла читать, поэтому быстро научилась молиться, чем лишь порадовала свою спасительницу, теперь уже они вместе молились, клали поклоны и коротали время беседами о Боге.

Алёнка взяла на себя все хлопоты по дому, ежедневно подметала и без того чистые полы, стирала, готовила, училась вышивать на пяльцах, плести кружева, вязать и короткими зимними днями вязала что-нибудь, шепча молитвы, потом распускала вязание и начинала вновь или, взяв иголку с ниткой, не спеша вручную перешивала бабушкины платья под свою фигуру. Она прекрасно понимала, что носить это ей теперь придётся до конца своей жизни, поэтому латала или штопала прохудившиеся чулки. Степанида Игнатьевна рассказывала ей про травы, какая от чего лечит, где и когда её искать, как готовить тот или иной отвар, а Алёнка внимательно слушала и запоминала.

Целыми днями Алёнка репетировала женские манеры, поведение, жесты, движения под бдительным оком наставницы, порой копируя её.

— А как лучше так или вот так? – советовалась она.

— А как нужно строить глазки? А как смущаться? А как женственнее возмущаться так или лучше вот так?

Часто она принималась плавно кружиться, пытаясь танцевать и отрабатывала плавность движений, вырабатывала, насколько могла, пластику и грацию. И понемногу у неё это стало получаться, её упорство и настойчивость стало приносить результаты, она заметила, что в женском белье иначе двигаться просто невозможно.

Время от времени она повязывала платок на другой манер и уже к тому времени изучила несколько способов его ношения. Порой Алёнка снимала платок, чтобы оценить, насколько отросли волосы, но они упорно не торопились расти, что сильно её огорчало, она очень переживала от отсутствия косметики, было достаточно времени, чтобы научиться краситься, как это делают все женщины, а себя она уже прочно считала девушкой.

У неё с детства потели ноги, поэтому чулки приходилось стирать каждую неделю, чтобы не пахли, но Игнатьевна помыла её ноги огуречным рассолом, шепча какие-то молитвы, потом велела высушить не вытирая, с тех пор ноги перестали потеть и чулки можно было стирать два раза в месяц.

Иногда, сидя перед зеркалом, она подолгу выщипывала брови самодельным пинцетом и чернила их кусочком угля, соскобленной сажей чернила свои ресницы и подводила глазки. Вместо теней она на веки наносила пыльцу некоторых растений, которые пучками висели в сенях и на чердаке, или использовала сушёные ягоды, любовалась достигнутым результатом и спрашивала бабу Стешу:

— Ну как, красиво?

— Да, красиво, - соглашалась та, - была бы косметика, ты бы стала у меня первой красавицей, хоть замуж за принца отдавай.

Как-то ближе к весне, глядясь в зеркало и сокрушаясь по поводу отсутствия помады, Алёнка вдруг подумала: «А ведь скоро усы начнут расти, борода. Какой ужас! Что же делать?»

— Бабушка, – окликнула она бабу Стешу, которая, нацепив очки перечитывала Библию.

— Чего тебе, внученька?

— А ведь у меня скоро усы начнут расти, борода, - поделилась она своей бедой, - какой кошмар. Придётся бриться.

Глаза её расширились, и она чисто по-женски ладошками обхватила щёки, выражая неподдельное разочарование.

— Да, действительно, - отозвалась Степанида Игнатьевна, глянув на внучку поверх очков, - пока не стали расти надо меры принять. Вовремя ты спохватилась.

— А как? – с надеждой посмотрела Алёнка на неё.

— Я тебе отвар приготовлю, чтобы волосы не росли, а летом наберу дурмана, на масле настою, мазь получится, будешь мазать, чтобы отросшие волосы удалить. На ногах-то и так не видно под чулками-то, а на руках, - она взяла Алёнкину руку и внимательно её осмотрела, - надо будет удалить. Будет сильно щипать, не побоишься?

— Ой, нет. – Алёнка радостно, опять по-женски, взмахнула ладошками. – Ничего не побоюсь.

— Опять же, - она внимательно посмотрела на внучку, - могут титьки вырасти. Что будешь тогда делать?

— Лифчик буду носить, - не скрывая радости ответила она, - это же прекрасно иметь настоящие титьки, как у всех девочек. Если у меня вырастут титьки, то уже никто не усомнится, что я – девочка.

Алёнка, начав носить платье, переживала, что грудь у неё плоская, не женская. Если бы у неё был лифчик, она бы набила его тряпками и было бы некое подобие груди. А тут вырастет настоящая, пусть даже небольшая. Какое счастье.

Она вскочила с места, кинулась к бабушке, обняла её за шею и стала канючить:

— Бабулечка, миленькая, родненькая, сделай мне отвар, хочу, чтобы у меня поскорей выросли титьки, настоящие, как у девочек.

— Ну ладно, - сдалась бабушка, видя подобное стремление к отращиванию женской груди, - сделаю тебе отвар, и титьки вырастут, и волосы исчезнут. Будешь как настоящая девушка.

Степанида Игнатьевна уже помогала девушкам и женщинам, которые приезжали с жалобами на маленькую грудь, а делать операции по увеличению или боялись, или не имели достаточных для этого средств. Да и саму её с недавних пор обуяло желание сделать Алёнушку максимально, на сколько это возможно, похожей на девушку. Чтобы совсем не стесняться своей внучки, чтобы они могли в бане тереть спину друг дружке.

Услышав это, Алёнка сорвалась с места и закружилась по комнате, крича в восторге:

— Ура! У меня вырастет настоящая грудь! Какое счастье!

Баба Стеша глядела на свою внучку, отметив про себя, что ведёт себя она уже вполне по-девичьи, и радовалась вместе с ней. Она поднялась и пошла искать необходимые компоненты для отвара.

Алёнка, привыкая к женскому белью и к роли женщины, которая отныне уготовлена ей в этой жизни, перед тем, как уснуть или рано утром проснувшись, очень часто мечтала и фантазировала, как она сделает себе силиконовую грудь, наденет шикарное платье, красивые чулочки, туфельки на каблуках, драгоценности, нанесёт безупречный макияж, сделает модную причёску, маникюр, и сведёт с ума какого-нибудь красивого юношу, которому отдастся страстно, приведя его в неописуемый восторг.

Такие мысли её возбуждали, пенис начинал выделять смазку, и чтобы не марать постель и ночнушку, она пальчиком снимала смазку с кончика члена и обсасывала его, воображая, что это пенис возлюбленного, потом сжимала бёдра, доводила себя до оргазма, а спущенный в ладошку эякулят отправляла в рот и, облизнув ладошку, наслаждалась вкусом собственной спермы.

Омрачало её лишь одно, она не знала, как поступить с остальным, отрезать вместе с яичками за ненадобностью?.. Но как это сделать и можно ли сделать? После этого она нарочно показалась бы кому-нибудь обнажённой, чтобы все поверили, что она – настоящая женщина и в ней никто бы не посмел заподозрить беглого преступника.

Колдуя над своим зельем, Степанида Игнатьевна подробно рассказывала Алёне, как называется тот или иной порошок или трава, где его искать, как и сколько настаивать, как и поскольку употреблять.

— Запоминай, золотце, тебе его всю жизнь придётся теперь пить, самой надо научиться готовить, а то опять начнут расти волосы.

— А грудь исчезнет что ли? – поинтересовалась Алёнка.

— Нет, титьки останутся, куда им потом деваться.

— Бабушка, - осмелилась она задать вопрос, который теперь её интересовал больше всего, - а можно как-нибудь от этого избавиться? – она показала рукой, - отрезать хотя бы. Очень уж мне он мешает, хожу будто с палкой в жопе.

— Отрезать-то можно, - обнадёжила бабка Алёнку, - только опасно ведь это, и ты потом детей не сможешь иметь и ебаться тоже не сможешь.

— Не нужны мне дети, на кой они мне, - стала уговаривать она бабушку, - и это мне совсем ни к чему, только сикать. А ебать я никого не хочу, пусть лучше меня саму ебут, меня всегда к мальчикам тянуло и в детдоме, и в колонии, мне это очень нравилось. Я хочу девочкой стать, мечтаю. Ну отрежь пожалуйста, - взмолилась она, - ради Бога, я всё вытерплю. А если умру, то будет лучше, чем жить с писькой, всю жизнь боясь разоблачения.

Она заплакала, по её щекам ручьём потекли слёзы, которые она чисто по-женски вытирала кончиком платка.

— Хочу, чтобы у меня было всё как у девочек, - всхлипывала она, - по-настоящему. Не хочу быть девочкой, у которой болтается какая-то гадость. Ну помоги, бабулечка, милая, любимая.

Не вынеся её причитаний, Степанида Игнатьевна притянула её к себе, обняла и приняла успокаивать.

— Сделаем, милочка, не плачь, моё солнышко, только ведь я этого никогда не делала и не знаю, как это делать, - оправдывалась она, - яички отрезать пара пустяков, скотину приходилось кастрировать, ничего сложного. А чтобы всё вместе...

— Ну попробуй, всё получится, я верю, - стала убеждать Алёнка, Господь милостив, он нам поможет.

«Надо же, на всё готова, чтобы стать девушкой», - похвалила она про себя её упорство и настойчивость в достижении цели. Отвернувшись, она продолжала колдовать над варевом и добавила:

— На живую этого не сделаешь, можешь не стерпеть, усыпить тебя придётся на несколько дней, пока не заживёт. Есть ли у меня всё необходимое, чтобы ты крепко заснула на это время? Вот чего.

Предки Степаниды Игнатьевны по материнской линии были из скопцов, они практиковали оскопление своих адептов уже имевших потомков: женщинам удаляли груди, а мужчинам яички, а то и вместе со стволом, и называлось это «царской печатью». Прадеда она не знала, но бабушка рассказывала, что у её отца была «царская печать», и она объяснила, как это делалось. В детстве маленькая Стеша интересовалась у своей бабушки, почему у старой бабки нет титек, а та отвечала, что болели и пришлось их удалить.

Сначала Алёну придётся отравить зельем из макового сока, сушёного мухомора и других трав, которые имелись в доме, чтобы девочка потеряла сознание и чувствительность на несколько дней, потом стянуть всё это, быстро отрезать, хорошо прижечь, чтобы остановить кровь, а потом наложить заживляющую повязку, воткнув в мочевой канал трубочку, чтобы не зарос. Не попала бы инфекция какая-нибудь, вот что больше всего беспокоило знахарку.

— На весеннее полнолуние отрежем, - пообещала она, - готовься, если не передумаешь.

— Ой, - не поверила Алёнка своему предстоящему счастью, даже внизу живота что-то зашевелилось, будто бабочки замахали крылышками, и пенис шевельнулся в предчувствии будущей кончины, - не передумаю.

До исполнения сокровенной мечты осталось совсем немного, Алёнка от избытка чувств обняла бабушку, помешивающей в кастрюльке варево, поцеловала её в шею и прошептала ей на ухо:

— Бабушка, я тебе так благодарна за всё, что ты для меня сделала, я тебя так люблю, так люблю. Я ради тебя готова на всё, всё для тебя сделаю, что попросишь. Ты для меня самая дорогая, любимая. Хочешь, я тебе по вечерам ноги буду мыть? Тебе, наверное, тяжело?

Игнатьевна, услышав такие слова, оставила ложку, повернулась к Алёнке, на её глазах навернулись слёзы, она взяла руками её голову, поцеловала её в лоб и сказала:

— Какая ты у меня славная, видимо, я у Господа тебя вымолила себе на старость.

Она всхлипнула, перекрестила Алёнку, сказав: «Да храни тебя Господь», махнула ладошкой и отвернулась, вытирая слезу кончиком платка.

Баба Стеша уже думала об этой проблеме и боялась, что хлопчик вскоре вырастет и его мужское естество может причинить ей большие неприятности, а сама предложить кастрацию в виде «царской печати» не осмеливалась. А теперь она сама настаивает на этом, и всё может разрешиться в самом лучшем виде, и будет у Игнатьевны своя родная, долгожданная внучка.

Операция прошла весьма успешно, Игнатьевна опоила Алёнку каким-то напитком наркотического действия, и когда та потеряла сознание, отрезала у неё мошонку с яичками и пенис до самого основания, прижгла и наложила повязку, пропитанную заживляющей мазью. Время от времени она давала Алёнке несколько ложек снотворного напитка, отводила образовавшуюся мочу и меняла повязку, строго следя, не гноится ли рана.

По прошествии трёх дней, Алёнка стала пробуждаться, открывать глаза и пыталась двигаться, бабушка стала её понемногу подкармливать, наконец она отошла почти полностью.

— Ну что, - гладила её по волосам баба Стеша, - уснула мальчиком, проснулась девочкой.

— Получилось? – слабым голосом спросила Алёнка, трогая рукой повязку на промежности.

— Очень даже хорошо получилось, - порадовала её бабушка, - прямо как настоящая.

— Я так рада, так рада, - шептала Алёнка и почувствовала что-то на мочках ушей, притронулась, это были серёжки, - ой, а это откуда?

— А это тебе от меня подарок, - пока она спала, бабушка проткнула мочки её ушей и надела ей свои золотые серёжки, которые давно хранились в её сундуке, ожидая своего часа, - носи на здоровье. У красивой девушки должны быть красивые серёжки.

За лето Алёнка совсем преобразилась, немного выросла, волосы тоже достаточно подросли, можно было уже стягивать их в два пучка, под действием отвара и вследствие перенесённой кастрации в организме произошла гормональная перестройка: округлились её формы, талия и без того была тонкая, но слегка расширился таз, голос стал выше, округлились бёдра, коленки, а главное выросла грудь до первого размера, что радовала её обладательницу больше всего.

Степанида Игнатьевна пустила по селу слух, что должна приехать внучатая племянница, будет жить у неё, помогать и перенимать её знания. Но на люди пока ещё Алёнка не показывалась, когда приезжали за травой или снадобьем, или почтальон привозил пенсию, она пряталась в чулан и пережидала там.

Теперь уже она не стеснялась бабушки, часто раздевалась до нага и любовалась своим отражением в зеркале, разве что грудь хотела иметь побольше, а промежность выглядела совсем женской.

Наконец, в конце августа, Игнатьевна сказала:

— Алёнушка, завтра поутру пойдём в райцентр, купим тебе лифчик, туфли, ещё что-нибудь, да и много ещё чего надо прикупить, дорогу тебе покажу, а путь не близкий, вёрст пятнадцать будет по лесу-то, если не больше.

Наутро, позавтракав, собравшись, они поодиночке покинули дом и направились в райцентр. По пути Игнатьевна показывала Алёнке всякие травы, как они назывались, чем они ценны, где искать целебные коренья, когда их выкапывать и многое другое, велела запоминать дорогу.

Перед самым посёлком, бабушка вынула из сумки калоши и велела внучке сполоснуть ноги в ручье и обуться, босиком по посёлку давно уже никто не ходит.

Зайдя в попавшийся магазин, они в вино-водочном отделе приобрели две бутылки водки для приготовления некоторых настоек, упаковку спичек, электролампочки, в промтоварном отделе были куплены нитки, иголки, множество мотков разноцветной пряжи для вязания и много другой мелочи.

Потом последовали в обувной отдел, где предстояло выбрать Алёнке туфли, ведь кроме галош и валенок девица не имела никакой обуви.

Выбор пал на недорогие коричневые туфельки на невысоком каблуке, на высоком каблуке по селу не походишь, к тому же Алёнка даже на таких ходить не умела, потому что дамских туфель никогда не носила.

Потом двинулись в отдел женского белья, где продавщица помогла Степаниде Игнатьевне выбрать два кружевных бюстгальтера для девушки по её размеру, тёмной, не маркой расцветки. Алёнка прислушивалась и старалась запомнить, какой у неё обхват груди и размер чашечек. Заодно были куплены летние трусики, потому что летом Алёнка трусиков не надевала под платье по причине их отсутствия, поэтому и сейчас она была без трусов.

Оплатив покупку, Игнатьевна уже тянула свою внучку к выходу, но та стояла как парализованная, заворожённо уставившись на чулочный отдел, где на муляжах были натянуты чулки с кружевной резинкой всевозможных фасонов и расцветок. От такой красоты Алёнка буквально онемела и, кивнув головой в ту сторону прошептала:

— Какая прелесть.

Старушка поняла, что творится в девичьей душе при виде такого великолепия, сама она тоже когда-то была такой же, правда чулок таких не носила никогда и даже не знала, что такие существуют. Желание видеть свою внучку красивой и нарядной пересилило экономность и бережливость, поэтому две пары чулок телесного цвета и чёрного с узором вдоль чулка плотностью 30 ден заняли своё место в сумке.

Продавщица лишь улыбнулась краешком губ, поняв, что перед ней простая деревенская девчушка из простой сельской семьи, возможно, сирота, которую опекает бабушка. Если бы было у Алёнки много денег, она купила бы все имеющиеся чулки и целыми днями только тем и занималась, как примерять их по очереди и любоваться своими ножками.

Далее было куплено строгое платье сиреневого цвета, которое хорошо сидело на Алёнкиной фигуре, там же в примерочной Алёнка надела трусики, бюстгальтер, чулочки и туфли. Она смотрела на себя в зеркало и не могла налюбоваться.

Степанида Игнатьевна догадалась ещё купить девчонке тюбик дешёвой губной помады, маленький набор теней для век и флакончик лака для ногтей, правда о маникюрном наборе и туши для ресниц как-то не подумала. Алёнкиному восторгу не было предела, и ей стоило большого самообладания, чтобы не начать краситься прямо здесь.

Наконец всё необходимое было куплено и надето, а дамы двинулись на выход. Алёнка совсем потеряла голову от счастья и даже не заметила, как бабушка завела её в парикмахерскую. Когда парикмахер усадила Алёнку на стул и спросила: «Как будем стричься?», баба Стеша ответила за неё:

— Какую-нибудь модную и красивую причёску, с кудряшками, которые городские носят.

Бабушка терпеливо ждала, когда мастер закончит свою работу, и была рада полученному результату, наверное, даже больше, чем внучка.

Теперь они направились в сторону автостанции, некоторые встречные даже приветствовали Игнатьевну, с любопытством глядя на её спутницу.

— Назад уже на автобусе поедем, можно уже не прятаться. Теперь ты моя внучатая племянница Алёна, приехавшая из города.

Подходя к автостанции, Алёнка увидела милицейский «Уазик» и вздрогнула, сердце учащённо забилось, милиционер курил, пристально глядя в их сторону, потом толкнул своего товарища, копавшегося в моторе и показал в их сторону.

— Глянь-ка, Рома, давай - бабушка твоя, а молодка - моя, договорюсь, если будешь.

— Да я уж лучше тебя, чем старуху, - пробурчал Рома и вновь полез в моторный отсек.

Купили два билета до сворота на Еловку, Степанида Игнатьевна с некоторыми пассажирами здоровалась и делилась новостью, вот, мол, внучатая племянница приехала из города, может и останется, учиться у меня будет целительству.

В автобусе тоже обратили на них внимание, легализация Алёнки, по всей видимости, проходила как нельзя лучше.

Выйдя на свороте, пройдя некоторый путь вместе, бабушка отдала внучке сумку и сказала:

— Я пойду напрямки, огородами, чтоб не возникло лишних вопросов, как я могла уехать в райцентр незаметно, а ты ступай по дороге, пусть видят, что ты приехала одна.

Алёнка шла по просёлку, вихляя бёдрами, выпятив грудь, время от времени трогая свою причёску, она сожалела, что нет зеркальца, иначе она прямо тут же накрасилась, чтобы все встречные видели, какая она красивая.

Возле ворот крайнего дома на скамейке сидели старик со старухой.

— Глянь-ка, старый, - толкнула старуха деда, - видать внучка Игнатьевны приехала. Больше, вроде, не к кому.

— Скажите пожалуйста, - обратилась к ним Алёнка, следуя мимо, - где живёт Степанида Игнатьевна?

— Да вон там, - с готовностью отозвалась старушка и показала рукой, - в самом конце, вот свернёшь в проулок, красавица, а там налево и крайний дом в конце.

Она не заметила бородатого мужчину лет сорока, который перестал колоть дрова и уставился ей вслед вытянув шею и провожал её восхищённым взглядом, пока она не свернула.

Теперь жизнь Алёнки изменилась, она вышла из подполья и легализовалась, жила открыто никого не страшась. Она хозяйничала в доме, в огороде, ходила к ключу по воду, стирала и ходила полоскать бельё к речке. Малочисленные сельчане, которых было совсем мало, сплошь старики-пенсионеры, сразу привыкли к новой жительнице.

Алёнка была безмерно рада, что не надо от каждого прятаться в чулан и на двор выходить, таясь от чужих взглядов. В баню они теперь ходили вместе, тёрли друг другу спины, нисколько не стесняясь.

Лишь одно её печалило, она не могла удовлетворить своё женское естество, которое теперь ещё сильнее проявилось. Если раньше она могла потрогать и поласкать свой пенис, попробовать запах и вкус спермы, то теперь она была лишена такого удовольствия и грустила в поисках решения возникшей проблемы.

Все сельчане мужского пола, а их было три глубоких старика, были при своих старухах и ни на что уже не были способны. Только глухонемой Боря, живший со своей матерью-старушкой мог годиться в качестве сексуального партнёра.

Алёнка ничего не скрывала от своей бабушки, по всем вопросам советовалась с ней и поступала так, как та велела. По этой проблеме Игнатьевна посочувствовала ей:

— Деваха ты теперь прямо загляденье, но замуж-то тебе уже никак нельзя, разоблачат, и документов у тебя никаких. А мужик в селе только глухонемой Борька, и бельмо у него на глазу, никакой он не красавец, тебе не ровня. Живут с мамой, оба пенсию получают, Матвеевну давно не встречала, видать уже и не встаёт. А Борька-то здоровьем не обделён, с хозяйством справляется, а вот с девками никогда не баловался, кому он нужен такой убогий.

— Но ведь другого нет, - отвечала Алёнка и добавила, - и не будет. А мне не красавец нужен, а его писюн, лишь бы стоял хорошо и больше мне от него ничего не надо. И хорошо, что он глухонемой, болтать никому не будет. Да и где он себе найдёт девушку?

— Да ещё такую красавицу, как ты, - добавила баба Стеша, - а уж Матвеевна как обрадуется.

Алёна, вдохновенная бабушкиным согласием, двинулась к намеченной цели. Накрасившись и принарядившись она не спеша прошлась по улице напротив Бориного двора и, увидев, как он пожирает её глазами, улыбнулась ему и помахала ручкой в знак приветствия.

Польщённый вниманием такой красавицы, он широко заулыбался и приблизившись к забору, поверх него глядел вслед Алёнке, любуясь её стройной фигурой и точёными ножками в восхитительных чулочках.

Алёнка чувствовала на спине его взгляд и, дойдя до проулка, обернулась, поманила его и скрылась в проулке. На этом конце села жилых домов не было и опасаться было некого, она прислонилась к забору и стала ждать, она не сомневалась, что он придёт, не мог не прийти, сердечко её учащённо билось.

Борька тут же всё бросил и последовал за ней, не рассчитывая ни на что, даже не надеясь, а лишь за тем, чтобы ещё немного полюбоваться прелестной незнакомкой, он свернул в проулок и, оказавшись рядом с Алёнкой, оторопел.

Он широко улыбался, что-то мычал от избытка чувств, жестикулировал, пытаясь выразить ей свои чувства, и Алёнка глядела на него, улыбаясь. Она догадалась, что, никогда не знавший женщин, этот убогий мужчина просто не знает, как себя с ними вести и решительно взяла инициативу в свои руки.

Алёнка приблизилась к нему и стала рукой гладить его, заросшую густой бородой, лицо, нежно глядя ему в глаза. Борька взял её ладошку в свою ладонь и стал её страстно целовать, потом сильно, не умело, но страстно прижал её к себе и стал целовать щёки, шею, плечи, издавая звуки, выражающие крайнюю степень восторга и возбуждения. Алёнка чувствовала твёрдость его члена, не находящего себе места в штанах и решила форсировать события, о которых мечтала уже давно.

Засунув руку в его штаны, она нащупала его волосатые яички и твёрдый, как дубовый сук член, с конца которого уже капала смазка. Борька стоял, готовый на всё, таких ощущений он не испытывал никогда в жизни и желал продолжения, какое бы оно ни было.

Спущенные штаны обнажили Борино «богатство», готовое лопнуть от внутреннего давления. По привычке оглянувшись по сторонам, Алёнка опустилась на колени, и ей в нос ударил запах немытых мужских промежностей, видимо, мать не приучила сына содержать в чистоте свои гениталии, да и было ему это ни к чему.

Давно забытый запах так возбудил нашу красавицу, что, добившись наконец-то своего, она, нисколько не побрезговав, стала использовать член по прямому назначению, получая долгожданное удовольствие. Борька лишь мычал от избытка чувств, обхватив руками Алёнкину голову, стараясь засунуть член как можно глубже. но продолжалось это недолго. Алёнка только успела возбудиться, как ей в рот выплеснулось огромное количество спермы, которая, наверное, копилась годами, десятилетием.

Она жадно глотала её, продолжая сосать, надеясь тоже получить оргазм, но Борьки член обмяк, сморщился, и Алёнке пришлось оставить его в покое, она понимала, что у мужчины это первый блин, который комом, до сих пор он был мальчиком, и в дальнейшем половой акт станет регулярным и более продолжительным.

Она заправила его штаны и поднялась с колен, поправив платье, посмотрев в глаза своему партнёру и показав ему большой палец, кивнула головой, мол «как? хорошо?». Он, мыча, закивал головой, а в глазах было столько восторга и счастья, что вот-вот могли выплеснуться наружу. Алёнка приложила к губам указательный палец, велев глухонемому помалкивать и не распространяться по поводу произошедшего, потом пошла в сторону дома и, обернувшись, озарила ослепительной улыбкой своего сексуального партнёра и помахала ему ручкой.

В дальнейшем их встречи стали регулярными, Борька уже не мыслил своего существования без Алёнки, сам приходил к их дому несколько раз в день, пока позволяла погода. Они уединялись в каком-нибудь заброшенном дворе и предавались плотским утехам, Борька готов был совокупляться по несколько раз в день, хоть анально, хоть орально, и у него стало хорошо получаться. Алёнка тоже была довольна.

После того случая она потребовала от Борьки следить за собой, держать в чистоте свои промежности, а он начал бриться и, насколько мог, прихорашивался и стал носить чистое, свежее бельё. Был он просто без ума от Алёнушки.

Так продолжалось недолго, осенью, когда погода стала препятствовать их регулярным встречам, Борька просто поднял её на руки и отнёс к себе в дом, обрадовав мать настолько, что та пыталась встать и поухаживать за гостьей.

В дальнейшем Алёнка стала жить на два дома, став хозяйкой и в Борином доме, если днём она посещала Игнатьевну, то спать приходила к мужу и засыпала на его груди, в его крепких объятиях, а Матвеевна, которую Алёнка сразу стала называть мамой, была просто вне себя от обрушившегося на неё счастья, о котором никогда и не мечтала. В доме воцарились чистота и порядок. Матвеевне так понравилась невестка, что она, покопавшись в своих заначках, достала свои золотые кольца, янтарные бусы и подарила Алёнке.

Алёнка с мужем общалась жестами, Матвеевна, узнав, что у невестки нет ни зимней обуви, ни тёплого пальто, вынула деньги, накопленные за многие месяцы и годы и отправила сына с невесткой в райцентр для приобретения всего необходимого. Назад она вернулась в зимних сапогах на высоком каблуке, коротенькой меховой шубке и такой же зимней шапке, которые были ей очень к лицу. В сумке было полно всяких дамских аксессуаров: маникюрный набор, тушь для ресниц, дамская сумочка, парфюмерия и прочая ерунда, без которых не мыслит своего существования молодая, красивая девушка.