Шоколадка Ау

Стив Норрис не понимал, что с ним происходит. Карьера его росла, как на дрожжах, дважды за год его повысили в должности, денег было много — куда больше, чем он привык...

«Чего ж тебе еще надо, сукин ты сын?» — вопрошал он себя, пытаясь понять причину глухой тоски, которая грызла его тем сильней, чем стабильней казалась его жизнь.

В бабах, что ли, дело?

Бабы у Стива не было; верней, их было много — содержать одну считалось скучно и накладно, и он не задумывался, так ли это. Коль уж и те, которые были у него, надоели ему пуще текилы — что уж говорить об одной?..

А ведь его бабы были лучшими телками Бронкса, — и они давали ему. Не бесплатно, разумеется. Впрочем, не будь у Стива смазливой физиономии, не будь в его повадке подкупающего аромата уверенности и успеха — фиг бы они давали ему, сколько зелени он не пихал бы им в лифчики...

Но и они надоели ему, и Стив все чаще прибегал к позорному рукоблудию. Надо найти новых, говорил он себе — понимая, что это всего лишь пустое «надо». Вокруг паслись тысячи телок — роскошных, смазливых, сисястых... и похожих друг на друга, как одна.

Брюнетки, блондинки, высокие, низенькие, полные, худощавые — что-то в них во всех было такое... как в Барби: вроде и милашки, и не похожи, и цены разные, и в то же время — все одинаковые. Штамповка.

В глубине души Стив даже знал, ЧТО в них «такого», — но глушил в себе этот голос, навязывая себе привычную мораль Нью-Йорка: «все бабы — суки». Отец, воспитавший его без матери-потаскушки, крепко внушил ему эту истину, — и все, что в нее не вмещалось, Стив объявлял для себя глупыми иллюзиями, розовыми соплями прыщавой юности, недостойными успешного мужчины.

И все было бы правильно и хорошо, если б Стив не забыл, когда он последний раз радовался.

Да еще и эта проклятая нью-йоркская мгла: не дождь, не солнце, не мокро, не сухо, а какая-то свинцовая муть везде, будто все стало черно-белым...

***

И еще эта чертова работа, думал Стив, стоя в баре. Самый горячий сезон. Бегать, ездить, летать, заключать договоры, строить из себя душку... Fuck! А завтра, в выходной — поход в этот трижды ебаный Карнеги-холл... Приезжает какая-то знаменитость, и шеф обязал всех членов совета менеджеров торчать на концерте классической музыки, на котором будут его, шефа, гребаные партнеры. Моцарт-Шмоцарт, мать его!... Сиди, как истукан, в партере, и не пердни!..

Стив так разозлился, что залпом проглотил коктейль, который собирался смаковать весь вечер. И в этот момент увидел девушку, входящую в бар.

Каждая женщина в баре выдерживала на себе его цепкий взгляд. Стив оценивал женщин, угадывая, какой у них голос, какой характер, какая повадка, и находил в своем «знании баб» мрачное утешение. Бар был традиционным местом встреч: женщины, хотевшие новых мужчин, приходили сюда, садились за столик и ждали. Ждать приходилось недолго, даже если женщина была в возрасте: в баре всегда было людно, и на всякий товар находился свой покупатель. Это был вековой ритуал, отлаженный, как часы. Стив знал его до тонкостей, но в последнее время находил особое удовольствие в роли иронического наблюдателя-знатока. Его коллеги тусили по элитным ресторанам, но Стив все равно ходил в бар, в старый добрый Gоldеn Fееts, где глушил тоску иронией и двойным жопотрясом с содовой...

Вошедшая девушка была красива, и Стив сразу отметил это, хоть и стоял далеко от входа. По мере того, как она приближалась, Стив вглядывался в нее все более внимательно.

Вначале он понял, что она не просто красива, а ОЧЕНЬ красива. Тренированный слух Стива сразу отметил изменение тона в окружающем гуле — будто на бар надели глушитель. Затем Стив понял, что она молода; затем — что она красива не так, как обычные местные телки, а как-то совсем иначе.

Секунду спустя он понял, что девушка вошла в бар впервые в жизни. Повадка ее была неуверенно-вызывающей, движения — неловкими, хоть даже и неловкость ее была сексуальной. На ее лице Стив прочитал гремучую смесь бравады, неуверенности, азарта и детской жути.

Значит, решила подзаработать девочка, думал Стив. В первый раз, значит...

Рядом с ней освободился столик, и девушка, потоптавшись на месте, села в двух метрах от Стива. Он увидел, а точнее — почувствовал оживление в мужских рядах. Какая-то сила вдруг толкнула его вперед, и Стив подошел к девушке — неожиданно для самого себя. Он не успел понять, зачем он это делает.

 — Свободно? — произнес он кодовое слово, означающее начало игры.

«Не воспользоваться таким преимуществом, черт подери...», думал он, оправдывая себя. Краем глаза он успел увидеть шевеление мужских фигур, которым не повезло.

Девушка вздрогнула, глянула на Стива, как ребенок на Бабая, покраснела, поерзала на стуле — и неожиданно громко ответила:

 — А что, малыш, угостишь стаканчиком?

И покраснела еще больше.

Любой на его месте заржал бы, как конь, но Стив почему-то покраснел вместе с ней.

 — Отчего не угостить? Что дама соизволит заказать?
 — Ээээ... «Кровавую Мэри»! — выпалила дама, теребя руками скатерть.

Стив еще не видел таких красивых рук — с тонкими, изящными пальцами. Девушка говорила с акцентом. «Иммигрантка, думал Стив. — Понятно: к чему пропадать такой красоте? Лучше продать ее, и подороже. Скоро на этих пальчиках поселится не один бриллиант...»

 — «Кровавую Мэри»? Ты уверена? Такая тонкая натура должна любить шампанское.
 — У... уверена. А что? — девушка обидчиво посмотрела на Стива.
 — Ничего-ничего. А может, еще и с вермутом?
 — Ну да, конечно! Я... я... — и девушка нервно засмеялась, глядя на Стива сквозь растопыренные пальцы.

 — Ну ладно. Одну «Кровавую Мэри» с вермутом, один Хеннесси Голд! — крикнул Стив бармену и сказал зачем-то девушке: — Не волнуйся. Все будет хорошо.
 — А я и не волнуюсь! С чего это ты взял, что я волнуюсь?
 — Не волнуешься?... Ну, значит, я ошибся. Меня зовут Стив...

Он вопросительно смотрел на нее, а она на него.

 — ... Ну? А тебя? Как тебя зовут?
 — А... что, я обязательно должна говорить?
 — Хм. Я же представился? Должен же я как-то тебя называть?

Девушка взяла у бармена «Кровавую Мэри» с вермутом, поднесла ко рту, глядя на Стива сверкающими глазами, лихо глотнула — и зашлась надсадным кашлем.

 — Ну! Я же говорил: лучше шампанское! — говорил Стив.
 — Я... я просто подавилась! — хрипела девушка. — Зови меня... зови меня Ау.
 — Ау? Никогда не слышал такого имени.
 — Меня так звали в детстве. Аааааах!... — Ау опрокинула в себя стакан «Кровавой Мэри».

С минуту ее глаза круглели так, что Стив испугался. Лицо ее, и без того розовое, стало пунцовым, будто «Кровавая Мэри» подкрасила его изнутри...

 — Ну зачем же так? Такое нежное горлышко обжигать такой адской смесью...
 — Плевать! К чертям свинячьим! — прохрипела Ау. Ее голос стал на октаву ниже.
 — К чертям так к чертям. Но больше не пей такого. Бармен, стакан мятного! Со льдом... Ты... ты нравишься мне, Ау, — сказал Стив. — Почем нынче клубничка?

Это означало «сколько стоит трахнуть тебя?»

Обычно это говорилось позже, после обмена колкостями и любезностями, — но Стив вдруг почувствовал, что не может терпеть. Ну и ну, думал он, глядя во все глаза на пунцовую Ау, шмыгающую носом.

Она была шатенкой — не крашеной, настоящей; вьющиеся волосы густо-шоколадного тона выбивались из узелка на затылке и обрамляли лицо, овальное, чуть неправильное, с нежными, нервно-гибкими чертами. Это была та самая красота, в которой одна незаметная черточка, нарушающая скучную правильность лица, делает его пронзительно-привлекательным. Вкус такой красоты — нежно-горьковатый с кислинкой, как у дорогого шоколада. «Кислинкой» Ау было созвучие ее изящно-нервного чувственного рта — с носом, ровным, тонким, как у красавиц Ренессанса, и с раскосым разрезом глаз, больших, пугливых и манящих, как темные маяки.

Ау была высокой, выше Стива, плавной и стройной без худобы. Одета она была изящно, но совсем не так, как одеваются в баре: на ней не было ни одного декольте, и это заставляло мысленно раздевать ее упругую, текучую фигуру. Грудь ее вздыбилась высоко, и все тело ее было гибким, тугим и зрелым, — и этот-то контраст сексуальной взрослости с детским испугом в лице и бил наповал. Ау была ребенком, имевшим тело зрелой женщины, и — черт подери! — при одной мысли о ее голых сиськах, о мокрой горячей пизде, о том, как вкусно будет ебать ее, всаживаясь до упора во влажные потроха, — при одной мысли об этом у Стива сладко ныло в паху, как не ныло уже давно.

К нытью примешивалось еще одно чувство, щемящее и полузапретное — чувство приобщения к новому женскому миру, совсем непохожему на тот, к которому привык Стив, — сладкое чувство совращения ребенка, нежность и жалость к девочке, которую скоро будут ебать во все дыры. Сегодня эта девочка станет шлюхой, думал Стив, пугаясь этой мысли и возбуждаясь от нее, как никогда...

 — ... Так почем нынче клубничка?
 — Клубничка?... Что ты име... — Ау смотрела на Стива, и вдруг в ее глазах вспыхнула нервная искра. — Кажется, я... Наверно, это... Ты подумал, что я... Да? Но я не знаю, я ведь... ну да, черт возьми, — она испуганно засмеялась, — это ведь бар! Такое место... Но я...
 — Так сколько?
 — Послушай, я...
 — Нет, это ты послушай, крошка Ау. Я понял, что ты не знала, не хотела, не поняла и так далее. Да? Но, может быть, попробуем? Проведем какое-то время вместе? А там — видно будет? Что скажешь?

Стив не собрался сдаваться; к тому же он не верил, что Ау случайно уселась за столик.

Она смотрела на него. В глазах ее кипела борьба, которая уверила бы Стива в ее невинности, если б он не «знал баб». Он хорошо знал, что все бабы суки, а все суки актрисы, — даже тогда, когда они не хотят играть, и кажется, что они искренни, как младенцы...

 — Ты нравишься мне, Ау. Нравишься так, что... Впрочем, всему свое время. И если я тебе не отвратителен, — Стив улыбнулся ей своей испытанной улыбкой, — давай немного развлечемся. Просто побудем вместе. И посмотрим, что из этого получится. О кэй?

Ау колебалась, жалобно глядя на Стива.

 — Видишь эти рожи вокруг? Ты видишь этих диких самцов, этих озверевших кобелей? Если я не проведу тебя хотя бы до выхода, они... знаешь, что они с тобой сделают? Ты слишком храбрая, крошка Ау. Не может быть, чтобы ты зашла сюда и не знала, что тебя здесь трахнут прямо за стойкой. А?

Стив блефовал — в баре никогда никого не насиловали, — но Ау поверила. Или, во всяком случае, превосходно сыграла доверие. Глядя на Стива распахнутыми глазками, она прошептала:
 — Хорошо. А... что мы будем делать?
 — О! Это уже совсем другое дело! Другой голосок... А то — «малыш, угости стаканчиком!...»

Стив рассмеялся, и вместе с ним рассмеялась пунцовая Ау.

 — Что будем делать? Вначале немного посидим в баре, выпьем — только не «Кровавую Мэри», ладно? — немножко узнаем друг друга... Ты расскажешь о себе — ведь я еще не знаю, кто ты...
 — Нет! — Ау вдруг вскочила. — Что-то мне не нравится здесь. Разонравилось. Давай пойдем в какое-нибудь другое место!
 — В какое?

Но Ау уже шла к выходу. Наперерез спешили конкуренты, и Стив прибавил шагу, не отставая от нее. Отбивать даму было не принято, но на всякий пожарный он нащупал рукоять кастета...

Обошлось без осложнений. Они вышли на улицу... и Ау удивленно вскрикнула, а Стив остановился, недоверчиво вдыхая влажный воздух.

Пока они сидели в баре, сильно потеплело, небо очистилось от мглы, и над городом плыл колдовской глаз луны. Воздух вдруг стал терпким, пьянящим, дымный шлейф улиц испарился, расточился в свежем дыхании моря...

 — Как здорово! Стив, как здорово! — крикнула Ау, подпрыгнув на месте.
 — Давненько не помню такой благодати, — отозвался Стив, недоверчиво прислушиваясь к теплу, обтекавшему его, как женская ласка. — Это в твою честь, Ау! Ты освежила этот затхлый угол, как морской бриз... Куда мы пойдем? Может, в гости ко мне?

Когда надо, Стив мог быть и поэтом — тем более, что сейчас это было нетрудно.

 — Пойдем в какой-нибудь парк! Тут есть рядом парк?
 — Парк?!..
 — Ну да. К природе, к деревьям! Пойдем!..

***

Впервые в жизни Стив гулял с дамой по парку.

Еще недавно он хотел только одного: поскорей трахнуть ее, — но теперь он находил особое удовольствие в оттягивании неизбежного финала. До сих пор он не поцеловал ее, хоть ему было хорошо с ней, как и с кем и никогда.

Они болтали о всякой ерунде, и чем дальше — тем изощренней и увлекательней была их болтовня. Стив умел это — верней, считал, что умеет, но почти никогда не практиковал: искусство тонкого, артистичного флирта. Прежние его телки были просты, как презерватив, и флиртовать с ними было все равно, что с собственным хуем; но сейчас...

Ау не на шутку разошлась, и Стиву приходилось блистать всеми своими гранями. Впервые за много лет он казался себе настоящим донжуаном, неотразимым и обаятельным.

Аромат тайны дразнил его: Ау наотрез отказывалась говорить о себе. Стив видел, что она вырвалась на волю из какой-то клетки — и была пьяна свободой, впечатлениями, весной... Она убегала от Стива, подпрыгивала, визжала, раскидывала руки, пытаясь взлететь, — а Стив сохранял напускную ироничность, возбуждаясь от ее восторга больше, чем от голых сисек своего гарема. Полная луна заливала их холодным огнем, и Стиву хотелось выть на нее, как воют волки...

Он спросил про «клетку» — и попал в точку: Ау, тронутая его догадливостью, стала жаловаться ему. С каждой минутой она льнула к нему все ближе, голос ее становился все доверчивей, и Стив чувствовал, как стремительно сокращается дистанция между ними.

Это было совсем не в его правилах — но вместо того, чтобы пресечь сближение, он начал... жаловаться сам, — чувствуя, как свинцовая тяжесть внутри постепенно рассасывается, изливаясь в Ау.

Они наперебой плакались друг другу, жалуясь на серые будни, на этот долбаный график, на жизнь по расписанию, радовались взаимному пониманию, и Стив чувствовал, что они с Ау — уже совсем другие, что их связала какая-то внутренняя нить, которую теперь нельзя разорвать, флиртуя, как полчаса назад. Завеса тайны не исчезла, и Стив узнал только, что жизнь Ау расписана по минутам, что она устала от будней, от неизменной опеки, от каких-то занятий, что она сбежала от всего этого — и теперь сходит с ума от свободы и вседозволенности.

Запинаясь, Стив стал рассказывать ей жалобным, обиженным голосом, какого никогда еще не слышал у себя, о работе, о проклятом бизнесе, о необходимости каждый день строить из себя рекламного красавчика, — чувствуя и радуясь, что Ау понимает его, как никто. Ему уже было плевать на обязанности донжуана: Ау сочувствовала ему, и все остальное было не важно. Она шла с ним, высокая, выше его, — и Стив, который был старше ее лет на пятнадцать, вдруг ощутил себя маленьким мальчиком...

При всем при этом хуй его не только не перестал ныть, а прямо-таки распирал брюки. Вдруг Ау остановилась, нагнулась к Стиву, обхватила его голову двумя руками — и поцеловала в лоб.

Поцеловала — и отскочила.

Впервые за много лет Стив похолодел от женской ласки — с тех самых пор, как первая проститутка в его жизни нежно взяла его хуй в руки, а затем и в рот. Она была по-матерински нежна к четырнадцатилетнему Стиву, и это воспоминание до сих пор было одним из самых тайных и дорогих...

Они со Ау стояли друг напротив друга, и Стив не знал, что говорить. Ау снова подошла к нему, положила ему руки на плечи...
 — Ты так изменился вдруг... Я вначале думала, что ты совсем другой, — говорила она ему, будто извиняясь.
 — П... поехали ко мне, Ау, — выдавил из себя Стив.
 — К тебе? А... ведь...

Ау замолкла.

 — Да. — сказал Стив. — Ты ведь не против?

Это прозвучало просительно, даже заискивающе. Ау помолчала еще — и ответила:

 — Нет. Не против.

Вздохнула глубоко, как перед нырком в глубину — и прижала Стива к себе, обвив ему шею руками. Стив не дышал от волнения; щека Ау обжигала его щеку, и влажные губы едва касались его кожи.

 — Поехали, — Ау поцеловала Стива в ухо и отошла, опустив голову.

Всю дорогу к Стиву они молчали. Краем глаз Стив смотрел на Ау и видел, что она смотрит перед собой сурово и сосредоточенно, как монахиня.

В нем кипел запретный восторг и страх: сейчас он трахнет эту девочку, разденет ее догола — и будет ебать, ебать ее в мокрую пизду, и в попку, и в рот — столько, сколько захочет, и сколько захочет она...

Эта сладкая мысль была почему-то жуткой, и Стив оправдывал себя, что он заплатит ей много, очень много денег за это ее посвящение в бляди...

***

Все было совсем не так, как он думал.

Он думал — ему придется долго охмурять Ау, долго упрашивать, соблазнять ее... Но все было иначе: как только он закрыл входную дверь, Ау вдруг обняла его и прильнула к нему.

Она решалась на это всю дорогу, — и решилась. Стив ахнул, — а Ау, зажмурившись от страха, целовала его в губы — мокро и щедро, с силой и с причмокиванием, и от души...

Она была совсем неопытна в любви, и ее ласки больше походили на облизывания восторженного щенка, чем на сексуальную игру, — но Стив дрожал от них, как не дрожал много лет, потому что в них было то, что сексуальней всех игр на свете — искренняя нежность юной женщины. Ау опьянела от нее за считанные секунды — и ласкалась к Стиву горячо и самозабвенно, выгибаясь под его жадными руками. Его хуй готов был лопнуть от любого прикосновения, и Стив лихорадочно сбрасывал с Ау одежду, не прерывая поцелуя. Они разделись почти догола, и только когда Ау осталась в белье и в чулках, она оторвалась от губ Стива — и отодвинулась от него, распахнув глаза.

Они глядели на Стива мутно и жалобно. Стив понимал, что это Рубикон для нее.

 — Не бойся, — сказал он. Это прозвучало совсем не так, как тогда, в баре, хоть и тогда Стив вложил в эти слова что-то особенное, он вдруг сейчас понял это... — Какая ты красавица, Ау! Какая ты... это просто невероятно! — шептал он, гладя ее плавное тело. Его руки путешествовали по нему, ощупывая матовую, нежно-бархатную кожу и натыкаясь на полоски белого белья. Ау смотрела умоляюще, будто спрашивая — «может, не надо?» Она была так убийственно нежна и хороша, что...

Отвращение к бабам было забыто, как дурной сон. Стив лизал упругую плоть Ау нежно и старательно, как лакомство; ему хотелось облизать всю ее с ног до головы, утопить ее в своем языке, как в сгущенке. Руки его сами нащупали замок лифчика, сами стянули бретельки с плеч...

 — Какая у тебя удивительная грудь, Ау!

Ау по-прежнему смотрела на него. Затем опустила взгляд на свою грудь, чувственную, пухлую, как французская сдоба, — и увидела, как С

тив касается губами набухшего соска.

Она закрыла глаза, запрокинула голову назад... Стив мучил ее соски, готовые лопнуть от напряжения; тело Ау маялось все сильней, стоны становились все громче... и вдруг она, выдохнув громкое «ааааааооооуууу», нагнулась к Стиву и порывисто прижала его к своей груди.

Охнувший Стив непроизвольно сел на край кровати, стоявшей рядом. Ау обнимала его, топила в своей груди, нежно обволакивая его голову руками, и целовала, нагнувшись к нему, как к ребенку. Она кутала его, как маленького, в своей нежности, отдавая ему тепло и мягкость своего тела.

Потрясенный этой материнской лаской, Стив тихонько скулил, уткнувшись в Ау, и слушал, как бьется сердце под ее грудью, в которую он зарывался, как в сладкое облако. Он привык обращаться с женским телом, как с игрушкой, — но тут он будто окунулся в теплый океан, незнакомый ему, и растворился, как кусок рафинада... Руки его путешествовали по телу Ау, пытаясь стащить с нее чулки с трусами. Впервые в жизни он не мог справиться с этой задачей — так хорошо ему было на груди Ау, которую он снова начал облизывать и мучить, всасывая губами отвердевшие вишенки сосков. Стонущая Ау разделась самостоятельно; руки ее отпустили Стива, и он отодвинулся назад.

Она стояла перед ним, голая, обалдевшая и возбужденная. Волосы, размотавшись, упали ей на плечи и спину шоколадным потоком. Ау очень волновалась — и очень хотела секса, Стив видел это; и сам он хотел ее до головокружения, до боли в яйцах... но не валил ее в постель, как валил прежних самок. Тишина и нежность, окутавшие их в эту минуту, казались ему священными.

Вздохнув, она сама легла к нему, вытянулась и раздвинула ноги. САМА...

Пизда ее была мокрой, хоть выкручивай. В другое время Стив насладился бы этой восхитительной частью женского тела, как лакомством, — но сейчас он хотел только одного: скорей, как можно скорей — обратно в нее, внутрь, в этот теплый океан, где он впервые почувствовал себя маленьким, беззащитным, бесконечно любимым существом...

Пизда Ау обволокла его хуй сказочной мякотью, и Стив закрыл глаза. Он ебал ее нежно, медленно, смакуя каждый миллиметр сочной плоти, каждую секунду движения в пизде, обтекшей его влажным нектаром. Его хую было плотненько, нежно и сладко, как никогда в жизни. Руки его мяли горячие груди, как перину, пропуская соски сквозь пальцы — Стив делал это бессознательно, полностью слившись с бедрами Ау в единый маятник. Своим длинным хуищем он уже окунался в клейкую пустоту матки — но почему-то стеснялся поцеловать Ау в губы.

И тогда она, прочитав его мысли, как телепат, вдруг подалась ему навстречу и прильнула к его губам, обвив шею руками...

Стив никогда не думал, что бывает такое блаженство. Он мгновенно растворился в Ау без остатка, расплылся в ней сладкой лужицей — и ныл, как щенок, выплескивая в Ау горячие струи своего наслаждения, тягучего, бесконечного, как пытка во сне...

Предохранение, роль опытного соблазнителя и прочие земные мелочи были забыты, как забывают в раю об уборке квартиры.

***

 — У тебя месячные? Тебе было больно? — Стив вытирал свой хуй, багровый от крови.
 — Чуть-чуть... Нет, не месячные, — еле слышно отвечала Ау.
 — Ты... ты что, девушка?! Ау?
 — Да. БЫЛА девушкой...
 — Но... Боже мой! Сколько тебе лет?
 — Двадцать.
 — Двадцать?! И ты до сих пор не... Ау! Как это получилось? Как получилось, что ты, такая прекрасная, сексуальная девушка... женщина... до сих пор ни с кем не спала?

Ау молча глядела на Стива.

 — А почему я обязательно должна была с кем-то спать?
 — Ну... — Стив не нашелся, что ответить. Вместо ответа он сделал лучшее, что мог сделать: обнял Ау и прижал к себе, бессвязно шепча ей что-то, чего сам не разбирал.

Стив был потрясен, огорошен, опрокинут; он будто заново родился, будто попал вдруг из черно-белого мира — в цветной, где все было лучше, красочнее, объемней и слаще всего, что было в его мире. Пять минут блаженства с Ау преобразили его, и он не знал, как рассказать ей, как выразить свою благодарность...

Вдруг он вспомнил, что Ау до сих пор не удовлетворена. Ему стало стыдно, он покаянно прижал к себе Ау, спустился к ее разъебанной пизде и занялся ею.

Удивленная Ау тихо млела, раздвинув ножки. Стив осторожно лизал ее пизду, горько-соленую от крови, и думал: очень ли ей было больно, когда она подалась навстречу ему и утопила его в ласках? Что это было? Почему никто из прежних его телок не делал ТАК?..

Задумавшись, Стив опомнился только тогда, когда Ау уже вопила и металась под его ртом. Желание жгло ее, но она никак не могла кончить, и Стив, не соображая, что делает, снова вплыл в нее по самые яйца, массируя рукой пизду и клитор. Он ебал ее жестко, напористо, чувствуя, чего ей хочется, и вскоре Ау надрывала горло, выпучив глазки и отчаянно подмахивая Стиву.

Еще несколько толчков — и...

 — Аооооууу! Аауууу! — выла Ау, погибая в оргазме, и Стив погибал вместе с ней. Рука его безжалостно массировала ей клитор, исторгая из него судороги, сотрясавшие Ау. Стив уже почти позабыл восторг оплодотворения, и теперь думал: «К черту все! К чертям собачьим! Аааааа!», корчась от сладости в потрохах Ау и заливая их спермой во второй раз.

 — Так вот почему тебя звали Ау! — говорил он, отдуваясь после бешеного оргазма.
 — Почему?
 — Ты кричишь так... «Ааааууу!... « — Стив передразнил ее.
 — Ну... — Ау пристыжено рассмеялась. — Ты думаешь, у меня в детстве было много... ТАКОГО? И все знали, как я кричу?
 — Я думаю, что ты чудо. Что ты моя сладкая шоколадка. Где ты взяла такие волосы? Это же чудо природы. Их нужно внести в охранный реестр, — говорил Стив, играясь ее волосами, блестящими, густо-шоколадными, длинными, как водопад. — И еще... знаешь, что я думаю?
 — Что?
 — Что мы сейчас пойдем с тобой в одно место... Только обещай мне ничего не спрашивать, ладно? Тебе понравится, я уверен. Ничего плохого, не бойся, — поспешно сказал Стив, увидев испуг Ау.

Взял мобилку, он набрал номер.

 — Алло, Chоcоlаtе Pаrаdisе? Будьте добры, отдельную ванну на... который час, черт подери? В общем, мы будем через десять минут. Да, вдвоем. До утра.

... Через пятнадцать минут Ау, подвывая от наслаждения, косилась краем глаза в зеркало — и видела в нем две расплывчатые фигуры, покрытые темно-коричневым глянцем.

Они извивались в любовном танце, тонули и таяли в сладкой дурманящей массе, облепившей их до последнего клочка, месили ее друг на друге, мяли обмазанные тела и облизывали их, как шоколадный торт. Шоколад был везде — и на них, и внутри них, на коже, в волосах, во рту; он растворял их в себе, и это было мучительно-приятно, как сладкий кошмар. Страх не вымыть его из волос только добавлял остроты в это странное наслаждение, облепившее Ау со всех сторон, — и она ныла, когда Стив мял сквозь шоколад ее грудь, набухшую так, что не было сил терпеть, или хлюпал в ее липкой пизде...

 — А ну вылезай, шоколадка. Ложись на животик. Вот так...

Ау вылезла из ванны и легла на мягкий матрас. Шоколад струями лился с нее. Стив, нежно поглаживая все тело, забрался в ее попку...

 — Ааааооуу! Ты что?
 — Ничего. Терпи. Расслабляйся, хрипи, мучься, улетай в рай... Тебе ведь хочется? Хочется?
 — Ааауууу... Что ж ты...

Ау замолчала, не в силах говорить. Стив ласкал ей кожу вокруг ануса, наполняя Ау наслаждением, незнакомым, острым и головокружительным, как полет во сне. Ау чувствовала, как ее попка становится рыхлой и податливой; ей хотелось распахнуть ягодицы, надеться на руку Стива, и она подавалась навстречу ему, оттопыривая попку вверх. Стив мучил ее, постепенно забираясь пальцем в плотную дырочку...

 — Аааууу!
 — Терпи! Терпи, шоколадка! Все терпят, и ты терпи!
 — Ааааооооууу! О Боже!

В ее анусе были уже два пальца. Это было не больно, а только одуряюще странно — до холодка в груди, до кислоты во рту, смешанной с горечью шоколада... Пальцы растягивали ее анус, ставший мягким, как тесто, и Ау билась от смертной полноты в попке, уже принимавшей в себя нового гостя... Хуй, обмазанный шоколадом, легко проскользнул туда, но Стив не торопился, наслаждаясь липкой плотностью, обтянувшей его головку. Медленно, постепенно он погружался в узкую дырочку, и Ау казалось, что ее выворачивают наизнанку...

 — Ааааооууу! Не мучь меня, Стив! Я сойду с ума! Аааааоооууу!..
 — Тише. Нас снимают.

Стив шутил, хоть у него и действительно было подозрение, что игры посетителей Chоcоlаtе Pаrаdisе записывались для черного рынка. Он уже полностью вошел в попку Ау и теперь плавно разъебывал ее. Шоколад был идеальной смазкой для такой игры, к тому же он удваивал ощущения: липкая скользота члена, распиравшего Ау до ушей, действительно сводила ее с ума — ей казалось, что ее надули, как шарик, и теперь вылизывают изнутри беспощадным сладким языком.

Стив зачерпнул ладонью шоколада, плеснул его между ягодиц Ау — и стал втирать его в кожу вокруг ануса. Ау задохнулась... Это было так чудовищно, так невыносимо приятно, что она выла и плакала, сотрясаясь в мучительных оргазмах, не отпускавших ее, пока член распирал ее беззащитную попку. Слезы смешивались с шоколадом, залепившим ей ресницы, — и потом, когда все кончилось и она лежала без сил, привыкая к обволакивающей пустоте в себе, Стив слизывал с ее лица сладко-соленые капли...

 — Теперь мы с тобой настоящая сладкая парочка, — шептал он, борясь со сном. Ау тоже проваливалась в сонную пустоту, — но надо было вставать и мыться. Надо, надо... Ничего не соображая, она дала Стиву поднять себя, завести под душ, вымыть, вытереть, одеть, вывести на улицу...

Стив тоже едва помнил, как все было. Помнил только, что они вошли к нему, упали в постель, не раздеваясь, и уснули рядышком. Крепко, как никогда.

***

 — Ау... Моя девочка, моя... Я... тебя... — шептал Стив во полусне, щупая пустое пространство рядом.

Внезапно он подскочил. Ау не было.

Не было ее и в квартире, и в коридоре, и во дворе. Она ушла.

Вернувшись в спальню, Стив нашел на тумбочке записку: «Спасибо тебе. Мне было удивительно хорошо. Прощай. Ау».

Рядом лежал бумажник. Нелепая мысль вдруг обожгла Стива: он схватил бумажник, раскрыл его...

Все было на месте, — и он в изнеможении опустился на кровать.

Не воровка. Просто ушла. Ушла...

Половину оставшегося дня он провел за компьютером, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь следы Ау в сети. Шаблонная ситуация розовых романов, которых он начитался в свое время — Она, Таинственная Незнакомка, не оставившая ни имени, ни адреса — ничего, кроме таинственной записки, пахнущей ее духами, — стала реальностью для Стива, и он смеялся бы, если б ему было до смеха.

Никаких следов Ау, разумеется, не нашлось, и всю вторую половину дня Стив провел в занятии, в котором никто никогда бы не заподозрил его: с двух до семи он слонялся по городу, сунув руки в карманы и глядя себе под ноги.

Ум бизнесмена услужливо предлагал выходы — миграционные службы, полиция, частные детективы... но впервые в жизни Стиву не хотелось действовать. Ему нужно было осмыслить эту ночь, побыть наедине с собой... к тому же его одолел странный пессимизм, и он не верил, что найдет Ау.

Тоску усиливал пряный дух весны, воцарившейся в городе со вчерашней ночи. Сверкало закатное солнце, все вокруг играло свежими красками, будто с города наконец вытерли пыль; воздух пьянил и звал к весенним безумствам... но рядом не было Ау. Ее не было — и все не имело смысла: ни весна, ни краски, ни солнце... А через час — еще и этот долбаный концерт, этот гребаный Шмоцарт с трижды гребаным шефом, чтоб он перднул на трибуне, чтоб усрался в постели с телкой, чтоб...

Стив придумывал

проклятья ни в чем не повинному шефу до тех самых пор, пока не прошел на автопилоте через весь вестибюль Карнеги-Холла и не уселся в партере. Надо было поздороваться с шефом, покрутиться возле партнеров, произвести хорошее впечатление — но Стиву было насрать, и он тоскливо ждал гребаного Шмоцарта, думая про Ау. Одна мысль не отпускала его, не давала ему покоя...

Но он не успел додумать ее. В зале погас свет, яркие прожектора осветили рояль на сцене, и невидимый конферансье объявил, что лауреат международных конкурсов Аурика ван Хеллен из Бельгии исполнит произведения Шопена. Зал взорвался аплодисментами... но Стив не хлопал.

Стеклянными, застывшими глазами он смотрел на Аурику ван Хеллен, вышедшую на сцену в ослепительно-алом платье с кружевами и декольте. Ее волосы были убраны в прическу «под старину», и вьющиеся локоны обрамляли овальное личико с двух сторон...

«Интересно, она вымыла из них шоколад?», думал он — и смотрел на нее, как чумной, смотрел, как она кланяется — гибко, тонко, с достоинством, — как идет к роялю, садится, кладет свои удивительные руки на клавиши... Минуту спустя поток звуков, чувственных, скользящих, дурманяще-прекрасных, увлек его, закружил, растворил в себе — и Стив всхлипывал, как старая дева, сморкался и тер глаза, не замечая веселых взглядов.

Музыка была насыщенной, цветной, щемяще-пьяной, как воздух на улице; она несла Стива, как щепочку, и ему было страшно и хорошо от этого сумасшедшего кружения — так же, как ТОГДА, когда Ау обняла его и утопила в себе... Она играла про него, про них, про то, что было с ними ночью, — Стив чувствовал это так же ясно, как чувствовал вчера горько-сладкий вкус шоколада на ее губах. Ау доиграла, поклонилась восторженному залу, заиграла еще, потом еще, еще и еще... и всякий раз невидимая волна заново поднимала Стива и кружила его в щемящем океане, вымывая из него всю душу и все силы. «Как бесконечные оргазмы», думал он... Двухчасовый концерт пролетел, как мгновение. Стив не запоминал названия произведений, он даже едва помнил, что это Шопен — для него не было ничего и никого, кроме Ау и ее музыки, слившихся в едином щемящем созвучии.

Когда концерт закончился, он некоторое время сидел на месте, осмысляя происшедшее; потом, услышав шепот «она в артистических» — вскочил и заметался, спрашивая у всех и каждого, где же эти артистические. В ногах его была ватная слабость, и ему было страшно.

Выйдя наконец в нужное место, Стив вздрогнул, потому что увидел раскрасневшуюся Ау, окруженную плотным кольцом поклонников и репортеров.

 — Ау! — крикнул он, не соображая, что делает. Ау подняла голову, увидела его, вздрогнула, — а он уже проталкивался к ней, работая локтями и не извиняясь.

 — Ау! — добравшись до нее, он взял ее за руку и держал, не зная, что делать и говорить.

На них смотрели десятки любопытных глаз.

 — Пойдем, — вдруг шепнула ему Ау и объявила дрожащим голосом: — Извините, леди и джентльмены, я должна... в общем... я скоро вернусь, — открыла дверь артистической, втащила туда Стива, захлопнула дверь и закрыла ее на ключ.

Они стояли друг перед другом, держась за руки... Вдруг Стив привлек Ау к себе. Она застонала — но его язык уже проник в ее ротик, руки поползли по телу... и Ау обмякла в руках Стива.

Секунду спустя они целовались, как бешеные, мяли, тискали и трепали друг друга, не обращая внимания на гул за дверью.
 — Ты до сих пор пахнешь шоколадом, — шепнул Стив, облизывая бархатную кожу Ау. Вдруг он повалил ее на большой бархатный диван, задрал юбку ее шикарного алого платья...
 — Что ты делаешь? — бормотали непослушные губы Ау, но Стив тянул с нее трусики с чулками, дотянул их до туфель, стреножив Ау, раздвинул ей коленки — и... Ау стиснула зубы, чтобы не застонать. Язычок Стива жалил ее прямо в сердцевину пизды, в горящий клитор; жаркие стоны рвались из ее рта, и она сдерживала себя из последних сил.

 — Стив... что ты... не надо, прошу тебя, — хрипела она, выгибаясь и подставляясь ему. Глаза ее были закрыты, и она не видела, как Стив встал, продолжая ласкать ее клитор пальцами, расстегнул ширинку, пристроился к ней...

 — Ааааоооооуууу! — стон все-таки вырвался из нее, когда член Стива вплыл в нее. Аурика распахнула глаза — и увидела перед собой нежный, безумный взгляд Стива.

Он ебал ее прямо в артистической. Это было так невозможно и желанно, что Аурика не выдержала — застонала во весь голос, выпуская из себя страсть, бурлившую в ней... Стив крепко держал ее за голые ягодицы. Они оба полулежали на краю дивана, сползая вниз; Стив упирался ногой в ножку рояля — и ебал Ау, стонущую уже так, что было слышно за дверью, — ебал все сильнее, напористее, с силой насаживая ее бедра на себя.

И вот — не столько от физического наслаждения, сколько от безумия самого момента, от немыслимой запретности того, что происходило с ней, Аурика почувствовала, как тело ее плавится, наливается острым током...

 — Аааааоооуууу! — орала она, заливая диван и свое платье белой пеной, и Стив орал вместе с ней, изливаясь в нее без остатка.

Когда все закончилось — их тела отказались держаться на весу, съезжая с дивана вниз, как тюфяки... Оглушенные, растерянные, Стив и Ау сидели на полу, на мятой юбке Ау, и клонили головы друг другу на плечи.

 — Да, но теперь нам придется выходить отсюда, — говорила Ау, прислушиваясь к гулу и смешкам за дверью. — Ты не знаешь, как это сделать, Стив?
 — Не знаю... Просто выйдем, и все... Скоро ты будешь беременна, Аурика ван Хеллен. Ты сможешь играть с животом?
 — С животом? Почему это?..
 — Потому. Я влил в тебя столько спермы, что и резиновая вагина забеременеет... Однако пора показаться народу... Ну что, с Богом?

Он взял Аурику под руку, повернул замок и открыл дверь.

На них смотрели десятки глаз — пристыженных, заинтригованных, любопытных, насмешливых, каких угодно. Стив почувствовал, как ему спирает дыхание...

И тут организм ринулся на выручку.

 — Выходи за меня замуж, — совершенно неожиданно для себя крикнул Стив, глядя на Ау. — Ты согласна? Согласна? — приставал он к ней, думая про себя — «что я делаю? что я делаю, Господи?»

Воцарилась тишина. Ау смотрела на него блестящими глазами.

 — Согласна, — вдруг сказала она. Тихо и отчетливо.

И вдруг у Стива внутри взорвался фейерверк безумной, телячьей радости; он и не подозревал, что у него есть такой, что он может так радоваться — до звона в ушах, до слабости в ногах...

 — Джентельмены! Она согласна! Согласна! — заорал он.

В ответ грянула буря: все — и репортеры, и пожилые знатоки, и студенты, и даже швейцары у дверей — все восторженно орали, вопили и свистели, приветствуя Стива и Ау. Тут же защелкали фотоаппараты, замигали вспышки — и вот в губы Стиву и Аурике уже тычется десяток микрофонов, а вокруг жужжат вопросы:
 — Где вы познакомились?
 — Как вас зовут?
 — Вы тоже музыкант?
 — Как долго вы ее добивались?
 — Это брак по любви?

... На следующее утро все газеты были полны фотографиями обалдевших Стива и Аурики.

Но герои дня не читали газет: им было, чем заняться.